Третья сила

-Я хотела бы снова увидеться. — сказала Даурия. — Когда приеду из Москвы и Вильны.

-Конечно, — автоматически ответила Анна Николаевна.

-Можно, я снова позвоню?

-О, разумеется. Но только ты будешь звонить вот по этому номеру. — Анна Николаевна взяла у нее коробку со спичками и нацарапала номер на внутренней стороне крышки. — Я обычно прихожу домой около семи...

Она внезапно порывисто обняла Даурию, уткнулась лицом ей в плечо.

-Если ты не уйдешь немедля, я откушу тебе сосок.

-Ну, ну, — растерянно произнесла Даурия и успокаивающе похлопала ее по спине.

Потом она встала перед Анной Николаевной, открытая и безумно красивая — трепетная, прохладная и жаркая одновременно. Почти мальчишеская фигура, плоский живот, маленькая грудь, волосы, рассыпанные по плечам, темный треугольник внизу живота. И глаза — большие, близорукие, обсидиановые. В них не было неги, в них не было покоя.

...Даурия открыла глаза. Она еще не проснулась, медленно перевела взгляд вниз и увидела, что подруга склонилась над ней, и ее голова у Даурии в ногах. Ее губы быстрыми ожогами пробежали по коже. Ее пальцы двигались как заведенные и подрагивали, касаясь, и поглаживали снизу вверх, и забирали в горсть, и скользили, и оттягивали, и отводили в сторону, и вели, и, дотронувшись, перебегали, перебирая. Потом подруга, раздвинувшись, поднялась над лицом Даурии, и красный язычок, расширяющийся и дрожащий, скользнул к ее губам. Язык Даурии стал скользить, и подрагивать, и перебегать, и разглаживать, и втягивать, и вертеться, и продвигаться, пока не отыскал и не стал играть маленькой виноградиной. Даурия всасывала ее своими губами, вжимала ее губами и касалась кончиком языка, и вдавливала, и перекатывала, пока виноградинка не стала набухать и наполняться собственным разогретым соком, и становиться гладкой и напряженной...

...Даурия покинула комнату через два часа, выпив прежде коньяку, и отведя как следует душу, наговорившись с подругой вдоволь. Анна Николаевна только усмехнулась ей вслед. Она встала с постели, натянула короткую ночную рубашку, подошла к трюмо, глянула в зеркало, нахмурилась. Потом сбросила ночнушку, стала голая себя разглядывать с ног до головы. Как бы она не одевалась. В ее внешности всегда было что — то не так. Но Анна Николаевна решила не обращать на это внимания. Она сделала вид, что осталась довольна своим телом, своей точеной, будто из слоновой кости, маленькой девичьей грудью с двумя розоватыми сосцами, девичьим животом, сбегавшим к пушистому уголку между двух худосочных высоких ног. Ни дать — ни взять подросток.

Среда, 23 — е июня 1926 — го года по европейскому стилю. В лето 7435 — го года, месяца июня в 10 — й день ( 10 — е июня 1926 — го года). Седьмица 1 — я по Пятидесятнице. Глас седьмый.

Лондон. Пансион на улице Хелмет — Роу.

Час был совсем ранний, едва рассвело, но, когда в квартиру постучали, Анна Николаевна, только что с наслаждением принявшая ванну (размассировала мочалкой как следует плечи и грудь), переодевшаяся в ночную рубашку из тончайшего шелка, вздрогнула и, растерянно поглядывая на дверь, задумалась: открывать — не открывать? Открыла.

На пороге — безукоризненно модно одетый человек в очках, холодно — элегантный, среднего роста, плотный, крепкий, чрезвычайно подвижный, почти всегда с почтительно — вежливой улыбкой, часто превращавшейся в ироническую, веселый, жизнерадостный, легко и заразительно смеявшийся. Он, веселясь и дурашничая, всегда рекомендовался Анне Николаевне "шапочным знакомцем", "человеком запутанных судеб и странных биографий". Сейчас визитер казался привидением.

Анна Николаевна вынула из изящного миниатюрного золотого портсигара тоненькую папиросу и закурила. Рассветный визитер проскочил неуловимым движением в прихожую и рассеянно рассматривал ее грудь. Под полупрозрачной тканью ночной рубашки груди лишних движений не производили, проступая лишь точками темноты.

Сзади, в прихожей, горела сильная лампа, просвечивая легкую рубашку, под которой, схваченная мягкими линиями, словно залитая тушью, чернела изящная фигурка.

Визитер подал голос, тосковавший по красивой, нездешней любви:

Из — под тоненькой беленькой рубашечки

Поднималась высокая грудь...

-Снова вы, барон?

-Снова. И прошу вас, не называйте меня бароном. Я совсем не люблю, когда об этом упоминается даже вскользь, сквозь зубы.

Анна Николаевна улыбнулась, но про себя. Мысленно. Ах, не любит он! Смотрите — ка! Однако фактом является, что бароны Пиллар фон Пильхау были не обедневшие и не обнищавшие, а матушка рассветного визитера Ромуальда — Романа, Софья Игнатьевна Пиллар фон Пильхау, не капустой торговала с лотка, а была фрейлиной курляндской герцогини и пользовалась немалым влиянием.

-Вы, как таитянка на солнечном холме...

-Может довольно вам заигрывать так откровенно, сверх всякой меры?

-Вы неправильно понимаете взаимоотношения деловых людей, Анна Николаевна. Определенные задачи есть у каждого, у меня, у вас. Но решаем мы вопросы по своему, по обстановке. Как у вас сегодня?

-Слава богу. Дай бог всякому. — саркастически ответила женщина.

Она с усмешкой посмотрела на визитера, с подчеркнуто демонстративным равнодушием.

-Ну, так как все прошло? — спросил визитер, барон Ромуальд — Роман Пиллар фон Пильхау, и изобразил на лице располагающую улыбку.

-Первый блин комом, зато все остальные получились.

-Как же наш синематограф?

-Ничего. Жаловаться грех.

-Аппаратура работала нормально?

-Нормально. Любуйтесь.

-Знаете, на улицах Парижа недавно установлены небольшие киноавтоматы, которые, после опускания в них мелкой монеты определенного достоинства, демонстрируют короткий фильм, посвященный главнейшим событиям недели во всем мире, например, катастрофы, съезды, всевозможные торжества и юбилеи, полеты, состязания, спуски судов и прочее. — криво улыбаясь, рассказывал барон. — Монета проскальзывает в аппарат и в конце своего пути замыкает электрический контакт, вследствие чего пускается в ход крошечный мотор и зажигается прожекторная лампа киноаппарата. Мотор заставляет крутиться вьюшку с кинолентой, изображения которой проектируются на экран; после прохода всего фильма контакт автоматически размыкается, мотор останавливается, и лампа тухнет; аппарат остается в заряженном виде до опускания следующей монеты. Думаю, дойдет скоро и до того, что будут в Париже крутить запретные фильмы.

-Изумительно. А как быть с цензурой?

-Цензура...Да, даже в просвещенной Европе теперь всюду цензура, цензура, цензура...Кстати, насчет цензуры, — запыхтел с энтузиазмом Пиллар фон Пильхау, — вам, женщине открытой и откровенной, может быть, будут любопытны некоторое хитроумные уловки. Так сказать, умение протащить истину между строк. Когда издателям британских порнографических журналов и рекламы запретили публичную демонстрацию гениталий, они одели всю похабель в телесные чулки. Поскольку закон гласил, что гениталии должны быть прикрыты, то больше ничего и не требовалось: формально все было прикрыто — и все видно.

-Кажется, в самом деле в Европе так плохо стало...

-А то вот еще...На Нижегородской выставке, посвященной "Веку Прогресса", в прошлом году, каждый вечер, в продолжении нескольких дней, световая энергия "Звезды Арктур", уловляемая фотоэлементами, включала прожектор. Отсюда, с помощью других фотоэлементов без малейшего прикосновения человеческой руки, приводился в действие огромный аппарат освещения выставки. Это картинка из ближайшего будущего. Уже сейчас фото элементы применяются для автоматическая подсчета автомобилей, проходящих через улицу, мост, туннель. Они охраняют вход в туннель, дирижируют движением, обнаруживают в туннелях присутствие излишнего газа и дыма и, когда нужно, включают вентиляторы. Фотоэлементы открывают двери при нашем приближении, пускают в ход движущиеся лестницы метро. Они могут сортировать фрукты, различать цвета, управлять сложными машинами, в частности, автоматически производить машинный набор текста с листа, отпечатанного на простой пишущей машинке. Техники говорят, что фотоэлементы заменяют глаза, а их реле рабочие руки...

Анна Николаевна пошарила у барона в брюках. В штанах было горячо, как в парилке: жарко, увесисто, поначалу немного вяло, зато потом изобильно. Она прямо в прихожей встала на колени, постояла, но не закончила дела. Поднялась. Аккуратно утирая губы, сказала тихо:

-Хорошего в меру. Теперь вы во всей красе — похотливый, возбуждённый пёс.

-Это аванс? Признаюсь. Не ожидал... — визитер, кажется, был ошеломлен только что случившимся, но виду старался не показывать.

-Мерзавец.

-Говорят, мерзавцы заставляют биться сердце женщины сильнее...

Он смотрел на нее: от прежней богини почти ничего не осталось — бледная кожа, кое — где родинки и веснушки, аккуратная упругая грудь, подплывшая талия, живот, ожерелье на шее. От тела пахло дешевой галантереей и, неожиданно, чистыми волосами И еще глаза — каре — зеленые, бездонные глаза...

-Рада, что вы не о любви со мной говорите и планов в отношении меня никаких не строите... Но я...Я начинаю сожалеть.

-О чем?

-Что в мире существуют подобные вещи. Вы слишком медлительны...Не ожидала, что вы окажетесь столь безразличным...Смешно. Мальчишка...

-Думаете. Что ответно укололи меня? — спросил барон. — Смешны люди, очень уж серьезно относящиеся к перипетиям своей драгоценной жизни, нет, глупо это. Пошло. Тут один лишь достойный выход — хорошая порция самоиронии...

-Долго вы меня собираетесь держать в осаде?

Барон, усмехаясь одной щекой, ответил:

-Всю жизнь.

Глава третья.

Предварительные наметки.

Пятница. В лето 7435 — го года, месяца июня в 12 — й день ( 12 — е июня 1926 — го года). Седьмица 1 — я по Пятидесятнице. Глас седьмый.

Москва. Пречистенский бульвар.

Старый московский особнячок стоял около Пречистенского бульвара, — со стеклянной террасой — фонарем, открытым балкончиком с каменными, потрескавшимися ступенями, с маленьким голым садом, в котором летом цвели сирень, жасмин, яблони, с кустами смородины и крыжовника, со старой, деревянной беседкой, постепенно разрушающейся, с трясущимися полом и пестрыми стеклами, пахнущей чердаком. Здесь располагалась секретная служба Дворцового Коменданта, подчинявшегося министру Государева двора и Государевых уделов — Особый Отдел Осведомительной Агентуры.

У Министерства Государева Двора имелись возможности вести самостоятельную зарубежную агентурную разведку. Эта агентура занималась, главным образом, собиранием разных придворных сплетен, выяснением и освещением дрязг, склок, и вообще закулисной интимной жизни иностранных дворов. Главным излюбленным способом собирания сведений были: кутежи, обеды, интимные чаепития, балы и тому подобное. Понятно, что такого рода постановка собирания секретных сведений стоила громадных сумм денег и допускала возможность самых беззастенчивых злоупотреблений со стороны этих царских доверенных. Но этим не смущались, лишь бы побольше пикантных и интимных сплетен давал такой агент из жизни двора, к которому он был приставлен. Руководили этой агентурой специальные доверенные русского царя при дворах иностранных монархов. Мимоходом, в зависимости от наклонностей и способностей главного агента, изредка освещались также вопросы политические, дипломатические и военные. Эта агентура по количеству действовавших в ней лиц не была обширной, но за то она была прекрасно обставлена, и с большими возможностями. Эту агентуру, отделяя злаки от плевел, выуживая крупицы действительно важной информации, курировал сходный генерал* Дмитрий Филиппович Дрозд — Бонячевский — плотный коренастый крепыш пятидесяти двух лет, в штатском костюме, сидевшем на нем ладно и непринужденно, с обезображенным открытым лицом честного человека, с беспокойным умным глазом (давным — давно, во время пустяшных студенческих беспорядков в Дерпте, серной кислотой Дрозд — Бонячевскому, бравому поручику, выжгло левый глаз и всю половину лица; опасались и за второй глаз, по симпатической симметрии, но ему сделали пластическую операцию, извлекли сваренный серой глаз, подогнали голландский протез). Он был похож на типичного русского помещика, служилого, по взглядам, внешности и манерам. Впечатление, с первого же раза производимое на людей генералом было неприятное. В нем было нечто большее, чем обыкновенная резкость, какого — то рода издевка, частью намеренная, напускная, частью стихийная, прорывавшаяся из самых глубин его существа. На всех людей, абсолютно, Дрозд — Бонячевский смотрел единственным глазом как на своих противников...

...Шифровка, пришедшая в особняк на Пречистенском бульваре из Лондона, в третьем часу ночи, была довольно неожиданная. Во — первых, шифровка из Лондона шла кружным путем, через Стокгольм и Митаву, столицу Курляндии, во — вторых, в нарушение всех правил конспирологии, в ней была названа фамилия. И в — третьих, шифр был старый, им давно никто не пользовался, и сам способ шифровки и код были довольно примитивны.

...Шифровку, в тоненькой служебной папке, под мышкой, принесла, неслышно прикрыв за собой дверь в кабинет, Елена Дмитриевна Стасова, мрачная и решительная. И эффектная. Высокая, стройная. В глазах и движениях — властность. Каштановые волосы спадали на ее плечи аккуратными волнами. У нее была длинная шея, стройная талия и несколько широковатые для женщины плечи. Лицо немного вытянутое, а рот великоват, чтобы можно было говорить о красоте, но, несомненно, она была привлекательна. Елена Дмитриевна производила впечатление не столько красотой, сколько манерой держаться с достоинством. Ее лицо и походка выражали целеустремленность и силу воли. С загорелым, умело подкрашенным лицом. Загар был подлинный. Лет ей было за сорок или чуть больше, однако выглядела она, изящная и утонченная, настолько, что можно было дать чуть больше тридцати. Она всегда носила хороший дорогой костюм, наподобие англезе, из тонкой шерсти. Сшитый по моде темно — синий костюм свидетельствовал не столько о чрезмерных затратах, сколько о хорошем вкусе. Синие кожаные туфли с Т — образным ремешком и кожаной пуговицей сбоку выглядели скромно, но стильно. Темно — русые, со светлыми прядями, волосы, губы, тронутые помадой цвета фуксии, нитка жемчуга вокруг шеи...Елена Дмитриевна Стасова иногда бывала в рinse — nez, ходила всегда с портфелем, обладала навыками конспирации, и запросто меняла внешность. Каких только прозвищ (разумеется, за глаза) не дали Елене Дмитриевне: и "Цербер", и "Секретная половина", и, наконец, "Абсолют"!, за исключительную память. Все знали, что Елена Дмитриевна — дама твёрдая, независимая — позволяла себе иной раз такое, что другим и в страшных снах привидеться не могло. Кроме того, была она внимательна, контактна, воспитанна и, кажется, далеко не глупа. Ее вид говорил о спокойных решительных манерах.

Елена Дмитриевна Стасова — своего рода свидетельство эмансипе, явления, уверенно набирающего ход в России. Раньше это было немыслимо, невозможно, непостижимо. В России женщинам испокон веку предписывалось культивировать "стыд", складывающийся из скромности, застенчивости и послушания. Теперь явление женщин становилось повсеместным, обязательным и, пожалуй, где — то необходимым. Женщину на службе надо было терпеть — новинка чиновничьей моды: брать в службу в качестве секретарей и референтов женщин. Моде этой, по слухам, благоволил сам наследник престола, часто бывавший с неожиданными "заездами" в различных учреждениях и ведомствах, старательно вникая в механизм в работу механизма государственного аппарата. С наследником и его вкусами приходилось считаться.