— Что-то Младшего как долго нет? — спросил он пространство и объяснил Гаору: — Его перед подъёмом кого-то там ублажать дёрнули. Он мягкий, некоторым нравится.

— И это еще? — вырвалось у Гаора.

— А ты думаешь, для чего тебе задницу растягивают? — ответил вопросом подсевший к ним Гладкий.

— Нет, на такой работе ничего, — откликнулся лежавший на нарах Десятый. — И покормят, и глотнуть дадут, а если на курящего попадёшь, то и покурить.

— Это на кого попадёшь, — возразил Пятый. — Я вон ходил к одному. Хорошо, без синяков обошлось.

— А не один хрен?

— А с битой мордой в "печку" до срока пойдёшь.

— А не один хрен когда?

— А коль тебе один хрен, так пойди и надзирателя попроси, чтоб поспособствовал.

— А пошли вы все... — длинно и достаточно затейливо выругался Восьмой, втискиваясь на нары между Гаором и Новеньким. — Лохмач, ты лес видел?

Вопрос настолько удивил Гаора, что он даже забыл на мгновение о боли.

— Видел, конечно.

— А ходил? Ну, по лесу?

— Да.

— И рвал? Говорят, там ягоды прямо вот так перед лицом растут, и рвать их можно. Правда?

— Да, — настороженно ответил Гаор, не понимая причины и цели расспросов и ожидая любого подвоха.

— Расскажи, а, — попросил Восьмой и вздохнул. — Никогда в лесу не был.

Гаор ответить не успел, потому что появившийся мгновенно рядом Старший влепил Восьмому пощёчину, а ему пригрозил четвертым номером стержня в глотку.

— Не смей парней будоражить! Сказано тебе: что было, забудь как не было! А ты не лезь к нему, лежит тихо, не дёргается, ну, и пусть лежит. А лезешь, так по делу чтоб было, давайте работайте, надзиратель увидит, что он один, всем накостыляет.

Приказ Старшего был немедленно выполнен.

...Так, в насилиях и редких передышках прошёл весь день. Младший вернулся перед самым отбоем, когда все уже укладывались спать. Заплаканный и словно похудевший за этот день. У Старшего, к удивлению Гаора, нашёлся паёк для Младшего, хотя все уже давно поели. Так что, Устав здесь... "с понятием", как говаривал один из училищных сержантов? Некстати всплывшее воспоминание об училище заставило его нахмуриться и тряхнуть головой.

— Больно, что ли? — удивился лежавший на нём Пятнадцатый. — Я ж не резко.

Гаор не ответил ему. "Это что ж получается?" — вдруг удивился он. Это он под кем-то лежит, его трахают, как хотят, а он уже о своём думает, будто это и не с ним. И ведь, похоже, и у остальных парней так. Это... это ж... "Это работа", — с обжёгшей его ясностью понял Гаор. Он сам водил машину, таскал и грузил, чистил оружие и форму, да... да сколько всего он может делать и думать о своём, и для парней это только работа. Когда трудная, когда полегче, но работа, а не... Додумывать он не стал, потому что почувствовал, что подошёл к чему-то очень важному и новому для себя.

— Всё, — Пятнадцатый соскользнул с него и лёг рядом. — Молодец, совсем хорошо лежал. Старший, какой ему на ночь вставить?

— Третий без шаров и пусть спит, — сонно ответил Старший. — Младший, обмывайся и ложись. Не убыло от тебя, всё на месте, хватит реветь.

В камере горел уже ночной синий свет, и громкие разговоры, как и везде, запрещались. Команды отбоя, правда, Гаор ещё ни разу не слышал, просто надзиратель или какая-то ещё сволочь переключала свет. Младший, тихонько всхлипывая, лёг рядом с ним.

Остальные уже спали, и Гаор осторожно повернулся набок, лицом к Младшему. Тот тихо и совсем по-детски плакал, дрожа всем телом.

— Замёрз? — тихо спросил Гаор.

Младший не ответил, но слегка подвинулся к нему. И Гаор, сам не понимая, зачем и почему он это делает, приподнял всё ещё скованные руки и слегка развёл локти, сделав кольцо. Младший мгновенно понял и ловко влез в него, обхватил Гаора за спину и прижался горячим и мокрым лицом к его плечу.

— Что они со мной делали, — почти беззвучно шептал он.

Гаор не так слышал, как кожей ощущал его слова.

— За что, Лохмач? Я... я всё делал, что они говорили, а они... всё равно... за что они меня?

Гаор молча, разведя локти, прижимал к себе бьющееся в рыданиях худое юношеское, даже мальчишеское, тело. Совсем малец ведь, недаром его Младшим зовут, мальчишка.

— Сколько тебе лет? — спросил он, касаясь губами уха Младшего, когда тот затих, всхлипывая.

— Не знаю, — всхлипнул Младший, — говорят... семнадцать... будет...

— Не будет тебе семнадцати, — раздался вдруг голос Резаного, — Лохмач вон заработал уже, его здесь и оставят, а тебя, Младший, в "печку". Лохмач, трахни его как ту целочку, чтоб заткнулся.

— А если я тебя? — задумчиво, даже без особой злобы, спросил Гаор. — Чтоб ты заткнулся.

— Стержень сначала себе из задницы вынь, — ехидно ответил Резаный.

— А чем он мне помешает? — удивился Гаор.

Кто-то сонно засмеялся.

— А что? — сразу загорелся Гладкий. — Давайте Резаного под Лохмача подложим и посмотрим.

— Завтра, — сказал Старший, — хоть на счёт, хоть на пайку, а сейчас спите. Младший, спать.

Гаор осторожно развёл, насколько позволили наручники, локти, дав Младшему выскользнуть и лечь рядом.

— Погладить тебя? — благодарно шепнул Младший.

— Не надо, спи, — ответил Гаор, закрывая глаза.

Перспектива завтрашней драки с Резаным не пугала его. Лучше драка, чем... — не додумав слишком понятное, он заснул.

Но назавтра начались новые события, из-за которых его ночная стычка с Резаным забылась всеми, и ими самими в том числе.

Началось утро, правда, как обычно: подъёмом, поверкой, пайком. И они ещё жевали и хлебали, разойдясь по камере, сидя на нарах, болтая и подшучивая над Младшим: мол до того доревелся, что к Лохмачу за утешением полез, когда мимо их камеры по коридору справа — от лифта — налево — к надзирательской — прошли трое. В чёрных комбинезонах, в сдвинутых на правую бровь чёрных беретах, грохоча подкованными ботинками, сверкнув офицерскими звёздочками на воротниках. Спецовики?! Зачем?! Кого?!!

Всех будто ветром сдуло от решётки на нары. Торопливо доев и допив, сунули на место кружки и миски и сбились на нарах в плотный, настороженно притихший ком. Гаору никто ничего не объяснял, но тут он и не нуждался в объяснениях. Что такое спецура, он и сам знал.

— Наручники сними, — попросил он Старшего.

— Отстань, — отмахнулся тот от него, напряжённо прислушиваясь к шуму в надзирательской.

И вот донеслось.

— Старший! Сюда!

Старший сорвался с места и подбежал к решётке, которая начала открываться уже при его приближении, да так и осталась приоткрытой. К удивлению Гаора, никто не встал и не подошёл к решётке, даже не выйти — выглянуть не рискнули. Сидели молча. Некоторые дрожали, кое-кто тихо беззвучно плакал.

Старший вернулся довольно быстро. К облегчению Гаора, вполне целый, сразу и довольный, и озабоченный. Войдя в камеру, он улыбнулся настороженно глядящим на него:

— Работаем, парни.

— Что?! — спросил Резаный.

— Оно самое? — подался вперед Новенький.

— Ну да, — кивнул Старший, — проштрафился там у них один. Нам отдают. В назидание остальным.

Негромкий, но общий торжествующий рёв потряс камеру. Все повскакали с нар, окружив Старшего возбуждённо галдящим кольцом.

— Старший, сюда приведут, или в зал идём?

— Старший, "пойла" дай!

— Старший, рвать можно?

— Всё можно! — весело ответил Старший. — Но чтоб остальные разглядеть и понять успели. "Пойла" берите кому сколько надо. Сейчас они там насчёт зала решат. Да, Лохмачу "пойла"...

— Ты наручники с меня сними! — заражённый общим возбуждением Гаор даже толкнул Старшего плечом.

— А что, у тебя со спецурой свои счёты? — задумчиво спросил Резаный.

Гаор нетерпеливо мотнул головой, сразу и соглашаясь, и отмахиваясь от лишних сейчас вопросов. Старший пытливо посмотрел на него и... покачал головой:

— Нет. Тебе "пойла" сейчас опять дадим, так чтоб ты его не заломал раньше времени, лучше тебя без рук.

— А то нам ни хрена не оставишь, — засмеялись вокруг.

И Гаор вынужденно кивнул. Да, что такое "пойло" он уже знает, и, если ему опять дадут полную кружку и снимут наручники, то... то остальным он ничего не оставит. Просто переломает позвоночник, и всё.

Стук надзирательской дубинки по решётке рассыпал кольцо, загнав их на нары. Старший подбежал к решётке, кивая выслушал надзирателя и стал распоряжаться:

— Работаем в зале. Пятый, Гладкий, за одеждой марш. Двадцатый, Седьмой — за "пойлом". Новенький, Младший — вы оба с Лохмачом. Руки ему назад сделаете, рубашку накинете, ну, чтоб свалилась, как дернётся, и за локти держать будете. Отпустите по команде, а так пусть рычит и горланит. Лохмач, можешь по-поселковому орать. Разрешено.

Последнее изумило Гаора до немоты. Он вдруг только сейчас сообразил, что за все эти дни ни разу не услышал ни одного нашенского слова, будто... будто парни, никто, ни один, не знают. И смотрятся все чистокровными, и это еще, так получается... додумать он не успел. Потому что решётка отодвинута, а посланные уже втаскивают коробки с брюками, рубашками и тапочками и большие бутыли с тёмно-зелёной густой жидкостью, и все торопливо одеваются, наливают себе в кружки "пойла", кто разбавляет, кто пьёт как есть.

Оделся он сам и довольно ловко, Младший ему только застегнуться помог. Новенький принёс ему кружку с "пойлом", и Гаор, давясь, выпил её до дна, хотя его опять вначале чуть было не вывернуло. Но на последних глотках было уже вполне терпимо. Новенький перестегнул ему наручники, завернув руки назад, Младший накинул на плечи рубашку и... взъерошил ему волосы на голове, а потом и на груди.

— Вот, — улыбнулся он, — так совсем по-дикому. Старший, глянь.

— Хорош, — кивнул Старший, оглядывая Гаора.

— Морду бы ему ещё кровью вымазать, — поддержал Старшего Десятый. — Чтоб как там.

— Крови много будет, — отмахнулся Старший, — на всех хватит. Ну-ка, Лохмач, загни по-поселковому. Ну, всё равно что.

— Поздороваться, что ли? — усмехнулся Гаор.

"Пойло" ещё не начало действовать, всё было обычной яркости и чёткости, но ему почему-то стало сразу и злобно, и весело.

— Ну-ка, — заинтересовались и остальные.

Гаор пожал плечами.

— Мир дому и всем в доме.

Лицо Резаного болезненно дёрнулось и перекосилось на мгновение, он взмахнул кулаком, но не ударил.

— Пойдёт, — кивнул Старший, внимательно глядя на Резаного. — Так, парни, без команды не начинаем, за черту не заходить — огонь на поражение.

— Знаем.

— Не первый раз.

— Лохмач, понял?

Гаор молча кивнул, чувствуя, как подступает то состояние, и стараясь удержать в памяти гримасу Резаного, чтобы обдумать её потом.

Старший прислушался и кивнул.

— Всё, пошли. Лохмача в серёдке пока держите, чтоб не сразу в глаза кидался.

— Сюрприз спецуре, — хохотнул Новенький, вставая рядом с Гаором. — Младший, сам-то не забыл глотнуть?

— Нет, — жёстко ответил Младший и улыбнулся. — Здесь я со всем удовольствием.

Отъехала на всю ширину дверная решётка, и они, все вместе, без строя, но и не россыпью, а плотной компактной толпой вышли и повернули налево. Стены и пол уже полыхали пронзительно-белым цветом, но Гаор старался запоминать дорогу. Дверь... пахнет влажным холодом... душ? Ещё дверь... пахнет гуталином, табаком и ружейным маслом... надзирательская... Ещё дверь... пахнет... не успел разобрать... Вскипающее в крови исступление толкало его вперёд, он невольно ускорял шаг, натыкаясь на передних, и Младший с Новеньким за локти придерживали его.

— Не терпится ему, — неприязненно пробурчал Резаный. — Або вонючий.

Дверь не сбоку, а прямо в торце коридора. Просторный зал, в училище был такой для строевых упражнений, но здесь нет ни окон, ни портрета Главы, ни ... белые шары ламп под потолком слепят глаза. У дальней стены чёрный строй в две шеренги. На жёлтом паркетном полу тонкой, но очень чёткой тёмной чертой обрисованы круги гигантской мишени. Ага, а за которой чертой огонь на поражение? Подчиняясь беззвучным командам Старшего, или все, в отличие от него, уже сами знали порядок, они, войдя, встали рядом с дверью, но не строем, а толпой. Гаора держали сзади, но ему всё было хорошо видно. Даже слишком хорошо.

Два спецовика вывели и поставили перед строем бледного парня с распухшим от побоев лицом. В форме, но босого. Офицер перечисляет прегрешения и нарушения, совершённые "этой мразью". Ого, не только звания, даже имени не упоминают. И после каждой фразы возглас: "Ты не достоин этой формы!". И двое... сержанты вроде — снимают с парня и отбрасывают к дальней стене берет, куртку, рубашку, брюки, майку, трусы. Пока парень не остаётся голым и удивительно беззащитным. "А ведь с умом придумано", — отстранённо подумал Гаор. Совсем рядом раздался тихий, какой-то кашляющий звук. Покосившись, Гаор увидел, что Резаный... додумать он не успел. Какие там вины и провинности перечислялись, Гаор не разобрал: и звуки уже слишком громко отдавались под черепом, мешая понимать смысл, и сплошная "потеря стойкости" и "нарушение Устава", а номера статей чужого Устава ничего ему не говорили. Да и не всё ли равно?! Начинали бы уже!

Раздев парня, сержанты поставили его на колени и, чётко выполнив разворот, вернулись в строй, оставив парня голым, дрожащим, нелепо и жалко прикрывающим живот ладонями, на коленях, точно в центре мишени. Рыдая в голос, парень пополз на коленях к строю. "А это он зря", — осуждающе подумал Гаор.

— К-куда, слизняк?! — вдруг гаркнул Резаный. — Струсил, паскуда?!

Его голос словно хлестнул парня. И толпа рабов злорадно мстительно захохотала, посыпались ругань и насмешки.

— Берите его, — подчёркнуто брезгливо приказал офицер.

Парень пронзительно и тонко закричал. Но его крик тут же заглушили торжествующий рев двадцати рабских глоток и стук каблуков перестраивающегося в почти полный круг строя спецовиков.

Первыми к парню подошли Старший, Резаный и Шестой. Что там они сделали, Гаор как-то упустил, потому что у него снова заполыхали в глазах белые молнии, но вдруг он ощутил пронзительный и почему-то приятный сейчас запах свежей крови и, хрипло рыча, рванулся вперёд. Младший и Новенький повисли на нём, раздевая на ходу и заставляя идти медленно, чтобы строй успел его разглядеть.

Пытался ли парень сопротивляться насильникам, Гаор так и не узнал. Когда он, рыча и мотая взлохмаченной головой, добрался до центра мишени, парню уже вывернули в суставах руки, и теперь они болтались беспомощными бессильными тряпками. Пол был в кровяных пятнах. Под ногами путались сброшенные парнями рубашки и брюки. Когда и как раздели его самого, Гаор не заметил, но пробился он к парню уже голым с напряжённым до боли членом. Он споткнулся и рухнул на белое, покрытое царапинами, ссадинами и синяками тело. Может, ему и помогли войти, но... но он хотел этого! Сам хотел!

— Что, лягва голозадая?! — прохрипел он и, когда парень тоненько заверещал под ним, почувствовал, как теряет голову от злобы.

— За Серенгай! За посёлки! — рычал Гаор, ругаясь на двух языках. — На, получи, лягва, дерьмо спецурное, за Кису, за меня, за Кремня-Светоча, за Серенгай!