Впрочем, для меня и это мое непонимание — не барьер тканевой несовместимости, а возможность обсудить острейшие проблемы нашей современной жизни.
В начале своей статьи господин Арон цитирует известного французского поэта, писателя и философа Шарля Пеги, который некогда написал: "Все начинается с таинства и кончается политикой".
Далее господин Арон пишет: "Самое глубокое среди этих политикообразующих таинств — мораль, то есть представление о добре и зле и выбор между добром и злом". Я не буду здесь полемизировать с господином Ароном по поводу того, является ли данное таинство самым глубоким. Ибо в любом случае оно является одним из глубочайших. Кроме того, мне тут важно не зафиксировать расхождения с Ароном в данном вопросе, а, напротив, согласиться с ним в том, что из выбора между добром и злом "произрастают государственные институты, то есть опосредованная, как бы окаменевшая государственная мораль".
Соглашусь я и в том, что "революции... сметают посреднические структуры, обнажая на очень короткий исторический миг моральную сердцевину государственности".
Данные высказывания господина Арона важны для меня потому, что, в отличие от наших западников, господин Арон не отказывается сопрягать право (и институты вообще) с моральным состоянием общества. Каково это моральное состояние, таково и право, говорит господин Арон, и я с ним в этом согласен.
Но далее господин Арон начинает восхвалять моральное состояние общества, породившее горбачевскую перестройку. Это состояние он называет "моральным отрицанием советского тоталитаризма". Господин Арон пишет: "Моральное отрицание старого режима — это отличительная характеристика действительно великих, классических революций Нового времени: английской, американской, французской".
Обратив внимание читателя на такую черту названных им революций, господин Арон начинает восхвалять и горбачевскую перестройку, которая, якобы, во всем подобна этим великим революциям.
Но разве великая революционная мотивация сводится к моральному отрицанию старого режима? Разве в ней отсутствует новый идеал и новая моральная страсть? Разве не являлись мотором революции некие представления о позитивном идеале? Причем идеале, до тонкости разработанном, соединяющем в себе жесткий рационализм и глубинные мечты народа о справедливости?
Разве в отсутствие всего этого позитивного морального содержания революция не превращается в смуту? То есть в свою противоположность?
Революция всегда ужасна. Она несет колоссальные страдания очень и очень многим. Она растаптывает судьбы невинных людей. Почти всегда вслед за нею приходят гражданские войны, разочарование, реставрации, новые революции. В силу этого многие вообще отрицают наличие в революциях какого-либо позитивного содержания. Однако такая радикально-консервативная антиреволюционность вряд ли отвечает логике исторического развития человечества.
Но для того, чтобы революция могла сыграть позитивную роль, став повивальной бабкой истории, должно сформироваться полноценное дитя. То есть представление о благом образе жизни, который будет утвержден после совершения революции. И только формирование этого нового благого образа жизни оправдывает в какой-то мере революционные ужасы.
Революционер приходит, имея в своих руках все необходимые чертежи или скрижали нового устройства. Он использует общественную страсть для преодоления сопротивления своему замыслу. Но одновременно он использует эту же страсть для построения новой жизни.
Революционная лава насыщена великой и глубоко моральной мечтой о справедливости и только потому, остыв, она может превратиться в окаменевшую государственную модель. Сохраняющую, при всей ее окаменелости, и моральное, и в целом идеальное содержание. Которое, конечно же, к одной морали сведено быть не может. И уж тем более оно не может быть сведено к негативному аспекту морали. То есть к отрицанию своих предшественников.
Разве можно оторвать работу французских просветителей над чертежами нового устройства жизни — от революционной деятельности Мирабо, Дантона, Марата, Сен-Жюста, Робеспьера и других?
Разве преуспела бы французская революционная созидательность, если бы над ней не трудились такие гении, как Дидро, Даламбер, Вольтер?
Разве смогла бы французская революция хоть отчасти преодолеть свое негативистское разрушительное начало, если бы революционеры не знали почти наизусть того же Монтескье с его "Духом законов"?
И разве все это не очевидно? И разве не очевидно, что восхваление и оправдание нашей перестройки и расстрела Ельциным собственного парламента адресует не к прошлому, а к будущему? Что так моделируется — именно моделируется — новая волна абсолютного морального негативизма к тому, что происходит сейчас, и что эту волну абсолютного морального негативизма многие уже называют "перестройкой-2".
Сравнение перестроек с подлинно великими революциями, видимо, должно преодолеть в российском обществе то глубокое отвращение перед состоявшейся смутой, которое препятствует нашему скатыванию в пучину новой смуты, и пригласить общество катиться в эту пучину под громогласные возгласы о моральном несовершенстве всего наличествующего.
Меньше всего я хотел бы оправдывать эти моральные несовершенства или даже преуменьшать их. Но давайте на примере, предложенном господином Ароном, порассуждаем о том, чем же отличается смута от великого революционного ужаса, несущего с собой и новую надежду, и новую созидательность.
Я уже сказал о том, что первое отличие революционера от смутьяна — это наличие позитивного идеала. Причем идеала, отвечающего глубоким народным чаяниям, созвучного новым историческим тенденциям и глубочайшим образом проработанного. Но революционер несет с собой не только моральную позитивность этого совокупного текста, написанного на его революционных скрижалях. Он несет с собой еще и личную моральную позитивность.
Революционер не просто бичует пороки свергаемых им властителей. Он утверждает свою несопричастность этим порокам. Революционер говорит массам: "Наши властители погрязли в роскоши и гульбе. Они безответственны и безграмотны. Они потеряли способность управлять ситуацией". Массы видят, что революционер прав. Или же их убеждают в том, что он прав, в данном случае это не так важно.
Говорила ли Мария-Антуанетта, что если у бедняков нет хлеба, они должны кушать пирожные, или не говорила... В любом случае аристократический двор накопил совокупность вполне реального морального негатива и к этой совокупности что-то могло бы, вдобавок, пропагандистски прилеплено. Но даже прилеплено оно могло быть только потому, что реальный моральный негатив наличествовал.
Но сказав массам обо всех пороках властителей, революционер этим не ограничивается. Он приносит массам не только идеальный текст, идеальную проповедь, идеальные чертежи новой высокоморальной жизни. Он приносит массам еще и себя как высокоморальную личность. Подлинный революционер усмиряет гордыню своего "я" тем посланием, которое он воплощает в жизнь. Он ставит это идеальное послание выше своих амбиций. Он готов умереть за это послание. И потому он революционер, а не смутьян.
С каким своим морально-позитивным революционным посланием пришли к народу Горбачев и Шеварднадзе, которых господин Арон ставит на одну доску с Кромвелем и Робеспьером?
И с каких это пор великие революции возглавляются королями? Великие революции королей свергают. Да, перед этим короли могут начать либеральные реформы. Во Франции подобные попытки связаны с именем крупного экономического реформатора господина Неккера. Но осуществляют-то революции люди из новой социальной среды. Ведь не герцог же Орлеанский реализует новый позитивный моральный идеал!
Что же это за революция, в которой победителями являются высшие представители дореволюционного сословия? Когда и в какой революции движущей силой были ренегаты? Я сейчас не обсуждаю качество этого ренегатства. Я говорю об очевидности ренегатства как такового.
И Горбачев, и Яковлев, и Шеварднадзе, и Ельцин — это ренегаты в строго научном смысле этого слова. То есть это революционеры-короли (или же короли-революционеры). Что это за новый феномен Людовика XVI, не гибнущего на гильотине, а триумфально наслаждающегося переходом от роялизма к республике? Ведь нельзя же не видеть, насколько этот феномен беспрецедентен. Нельзя не понимать, что этот феномен не имеет абсолютно никакого отношения к великим революциям, упомянутым господином Ароном. Но что он поразительно совпадает с тем, что характерно для смуты.
Стоит почитать Карамзина или пушкинского "Бориса Годунова".
Моральная критика — и оседлывающие ее бояре Шуйский, Воротынский.
Моральная критика — и военный предатель Басманов, всем обязанный своему благодетелю, детей которого он беспощадно уничтожает.
Моральная критика — и циничный, двуличный мошенник, паразитирующий на иноземных сплетнях и отчаянии народа.
Моральная критика — и распутные, хищные, беспощадные иноземные оккупанты.
Можно по-разному относиться к Робеспьеру или Кромвелю. Но они никоим образом не были пропагандистами вседозволенности, сексуальной распущенности, идеи обогащения всеми возможными средствами. Они говорили о справедливости, служили справедливости и утверждали новый моральный порядок вещей.
А какой моральный кодекс провозгласил и утвердил Ельцин? Моральный кодекс хищнической олигархии? (( 'Если бы существовали иные боги, кроме Бога, был бы хаос' (XXI, 22) Коран 166. 91. Аллах не породил сына, и нет наряду с ним [другого] бога. А если бы не так, то каждый бог уносил бы с собой то, что сотворил, и одни из них возвысились бы над другими. Пречист Аллах от того, что приписывают [неверные] Ему.
[В Судный день] идолы отрекутся от тех, кто поклонялся им, и постигнет [идолопоклонников] наказание, и всякие связи между теми и другими прервутся. 115(121). Te, кому Мы даровали писание, считают его лишь достойным чтением — те веруют в него. 171. Те, что не уверовали, подобны бессловесной скотине, которую кличет пастух, а она ничему не внемлет, кроме зова и крика. Они глухи, немы, слепы и ничего не разумеют. 257(256). Нет принуждения в религии. Уже ясно отличился прямой путь от заблуждения. Кто не верует в идолопоклонство и верует в Аллаха, тот ухватился за надежную опору, для которой нет
сокрушения. 117. У того, кто молится наряду с Аллахом другим богам, нет для этого никакого довода в его защите, и счет ему предъявят.
224(224). И не делайте Аллаха предметом ваших клятв, что вы
благочестивы и богобоязненны и упорядочиваете среди людей.
225(225). Аллах не взыскивает c вас за пустословие в ваших
клятвах, но взыскивает за то, что приобрели ваши сердца.
213. Люди были одной религиозной общиной, и Аллах ниспослал пророков вестниками и увещевателями и ниспослал вместе с ними Писание истинное, чтобы рассудить людей в том, в чем они разошлись. А разошлись насчет [религии] только те, которым было даровано Писание, после того как к ним явились ясные знамения, искоренить несправедливость друг к другу.
53. Но [люди] разорвали свою [единую] религию на различные части (т. е. умы, толки), и каждая группа ликует от того, что досталось ей.)
О каком самоограничении власти говорит господин Арон? И кому это он говорит? Он говорит это родителям детей, погибших в парламенте, который Ельцин расстрелял из танков? Какое отношение к самоограничению имеет желание Ельцина спрятать концы в воду и уйти от расследования всего, что связано с расстрелом нашего парламента? Ведь до сих пор расследование не проведено!
И чем, кроме желания сохранить власть и обогатиться, мог быть порожден ельцинский указ ?1400?
Сокрушительная моральная критика была обрушена на коммунистическую номенклатуру, которая якобы жила в условиях неимоверной роскоши. К 2012 году общество все уже понимает. Оно понимает, что у Молотова на сберкнижке были скудные сбережения, что члены брежневского Политбюро не имели и этих сбережений, что тогдашняя моральная критика была основана на чудовищных преувеличениях. И что результатом этой критики стала эволюция Ельцина от поездок на трамвае и ботинок фирмы "Скороход" — к беспрецедентному олигархическому режиму с его вопиющей оргией богатства. И к чудовищной всеобщей бедности.
Не это ли все запустило страшные процессы нарастающей общественной деградации? И не является ли новая волна моральной критики, критики, опять лишенной всякого серьезного позитивного содержания, — желанием усугубить деградацию общества?
Но тогда о каком праве можно будет говорить? О праве пещерного человека, вооруженного ядерной дубинкой? Сначала господин Арон и его коллеги раз за разом будут к этому подталкивать тех, кого они считают туземцами. А потом они будут ужасаться результату и усмирять туземцев? При этом реальным содержанием происходящего и в начале, и в конце будет вывоз из России гигантских ценностей, ограбление народа и оргия богатства нуворишей. Наглецов, постоянно поучающих ограбленный народ и убеждающих этот народ в том, что благо — это отсутствие морали. Такое моральное содержание нам предлагается воспроизвести?
Я подробно знакомился с американскими работами, посвященными управляемому хаосу. Это интересные работы. Подумав над статьей господина Арона, я сделал для себя вывод, которым хочу поделиться с обществом. Вывод этот таков: В ХАОСЕ НЕТ МОРАЛИ.
Если смута — это хаос, то в ней морали нет (( 'Если бы существовали иные боги, кроме Бога, был бы хаос' (XXI, 22) Коран). У нее нет морального ядра. У нее нет морального содержания. Она основана на лжи. И рождает ложь. Этим она отличается от подлинных революций, которые я отказываюсь восхвалять, но в которых моральное позитивное содержание присутствует.
В 1993 году я сделал все возможное для того, чтобы Ельцин своим указом ?1400 и последующими кровавыми действиями не подорвал в обществе моральные основания права. Я понимал, что если моральные основания будут подорваны, то права не будет. Но сколько же людей тогда возжелало подрыва моральных оснований права! И теперь именно эти люди сетуют на отсутствие права в России, никак не связывая такой результат со своими тогдашними словами и действиями, породившими все негативы нынешней ситуации!
В России издревле литература была мощнейшим моральным источником. Герой Достоевского Родион Раскольников говорит Соне Мармеладовой, признаваясь в убийстве старухи-процентщицы: "Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя навеки!.."
Насколько выше этот герой всех тех, кто убил моральные основания российской демократии, убил моральные основания российского права и потом сетует на несовершенства этой демократии, этого права... И, сетуя, уже затачивает новый топор для нового убиения.
Я испытал на себе, что такое способность Ельцина (а также очень многих других) проявлять "властное самоограничение" в том, что касается судьбы своих оппонентов. Но разве во мне дело? Разве может быть мораль в обществе, если внутри элиты власть будет самоограничиваться тем или иным способом, а по отношению к простому человеку проявлять неограниченный самодурский норов? Живем ли мы для себя или для своих простых соотечественников? И где проходит грань между самодурством (Ельцин очень любил использовать слово "опала") и моралью? Есть ли в самодурстве мораль?
