Но еще более неприятны были сочувствующие взгляды мужчин, устремленные на нас с Киссом — судя по всему, они уже успели сделать насчет нас двоих очень неприятный вывод... Я же все время думала о другом... Бедный Кисс! Теперь у него есть жена, только вот с ней он никогда не обретет семейного счастья.
...Мы возвращались во дворец Вена примерно в том же состоянии, которое бывает после посещения врача, когда он сообщил вам смертельный диагноз, и при том сочувственно развел руками — мол, извините, но привычное лечение не дает результатов, так что мне очень жаль... Во время всего пути мы молчали — говорить было не о чем. Не знаю, что думали Марида и Кисс, а я не чувствовала ничего, кроме усталости. Когда за один день несколько раз переходишь от надежды к отчаянию, а потом это повторяется снова, то хочется просто забраться с головой под одеяло, постараться уснуть, а уж потом, проснувшись, обдумать все произошедшее, и лишь потом принимать хоть какие-то решения...
Но когда я закрыла за собой дверь в свою комнату, то обернулась к стоявшему рядом Киссу.
— А теперь скажи, зачем ты на мне женился? Из жалости? Ты даже не разу не сказал мне, что... Не то, что любишь — об этом я даже не говорю, а хотя бы дал понять, что я тебе хоть немного нравлюсь!
Вообще-то я хотела спросить совсем иное. Не понимаю, как у меня вырвались эти слова. Но Кисс, по-моему, понял его правильно.
— Из жалости я могу подобрать на улице бездомного котенка. А ты... Знаешь, я за то время, что мы с тобой начали наши бесконечные блуждания, я настолько... Даже не сказать, что привык, а даже сроднился с тобой, что слова о любви... Видишь ли, все наши поступки... они настолько естественны, что слова совсем не нужны. Ну, ты же сама все понимаешь!
— Ничего не понимаю! Не вали все в одну кучу, скажи понятно.
— Ну, не могу я о своих чувствах говорить так просто, и уж тем более по указке! Не умею...
— Да? Ну надо же, не умеет он!.. А Гури, например, ты их говорил! И не только о чувствах, но и о любви!
— Ревнивая ты особа...
— Кисс!
— Ладно, признаю, ей я говорил еще и не то, а все, что она только хотела слышать. Пожалуйста, мне не сложно, при желании можно придумать все, что угодно, тем более, что некоторых хлебом не корми, а только рассказывай сказки о внезапно нахлынувших волшебных чувствах и тюкнувшей по темечку страстной любви! А уж если честно, то долгие и пустые разговоры о пламенных чувствах я вел не только с Гури. Женщин на пути одинокого мужчины всегда хватает, и всем можно повторять одно и то же... Но это совсем не то, что я бы хотел сказать тебе!..
Ох, Кисс, ну кто же рассказывает жене о своих прошлых увлечениях? Вот балда! У многих баб ума нет, но и мужчины иногда ведут себя ничуть не умнее! А ведь парень, действительно, теряется и не знает, что сказать, раз выкладывает мне все это...
А Кисс тем временем продолжал:
— Не хочу я это повторять вновь и вновь! Там, с другими, были только слова, а с тобой... Тут совсем другое! Во всяком случае, замуж я раньше никого не звал!
Наверное, многим женщинам хватило бы и этого, но мне все равно хотелось услышать больше.
— Что имеешь в виду, когда говоришь — у нас все другое? Поясни...
— Лиа...
— Расскажи, отчего ты внезапно решил жениться на мне? Только постарайся объяснить это серьезно, без глупостей!
— Ну, если так... Сложновато, но я постараюсь... Ты помнишь, как мы встретились впервые? Неулыбчивая девушка с удивительными глазами в обычном придорожном поселке... Ты мне очень понравилась, хотя и не настолько, чтоб с первого взгляда я мог потерять голову. Красивых девушек на свете много, но ты была несколько иной, не похожей на остальных. Обычно мне не составляет труда дурить головы женщинам, но то, что я тебе совсем не понравился — это было понятно сразу же. К тому же нравы в таких вот поселках довольно строгие — здешние девушки обычно не знакомятся с проезжими...
А ведь и верно,— подумалось мне. Дело в том, что и в Большом Дворе, и в соседних поселках девушки могли встречаться только с поселковыми ребятами, а вот знакомство, и уж тем более отношения с проезжим человеком считалось чем-то весьма непорядочным, чуть ли не клеймом глупости и легкомысленности...
Кисс тем временем продолжал:
— Наверное, для того, чтоб в будущем иметь хоть какой-то предлог и возможность познакомиться с тобой... Именно оттого я и решился выполнить твою просьбу — накормить рабов, хотя подобное мне было строго-настрого запрещено делать. Сейчас я понимаю, что приказ держать людей впроголодь — это было чем-то вроде дополнительной меры воздействия на двоих пленных... И позже, когда я покинул ваш поселок, то и дело вспоминал строгую девушку в зеленом платье, и думал: надо же какие красавицы встречаются в этих далеких местах!.. А позже мне даже показалось, что ты вот-вот пойдешь вслед за мной...
А ведь я, и верно, пошла. Только не одна, а с Маридой, и не за твоими прекрасными глазами, а чтоб увести из каравана двоих пленных...
— Так вот, — чуть усмехнулся Кисс, — а на болоте... Я здорово струхнул, и только позже, сам не зная отчего, стал сравнивать тебя с тем страшилищем, что вылезло из болотного тумана. Вначале мне эти сравнения казались просто дикими, но позже я сумел привести мысли в порядок, и понял, что меня здорово провели, но отчего-то меня больше всего задело то, что этим человеком была именно ты, показавшаяся мне несколько иной, отличной от других женщин. А может, дело просто в том, что я тогда еще не понимал, что ты с первого раза вошла в мое сердце куда глубже, чем можно было предположить, и оттого меня так задел этот обман... Конечно, зол на тебя я был настолько сильно, что обычными словами это никак не высказать! Оттого и помчался искать девушку с синими глазами сразу же, как только сумел удрать из-под стражи! В поселке тебя не оказалось, но я сумел выяснить, куда ты направилась. И даже понял, с кем...
— Погоди! — остановила я Кисса. — Помнишь, ты мне как-то сказал, что побеседовав с зятьком, выбил ему пару зубов?
— Ну, было такое...
— И еще ты говорил, что Дая за подобное тебе чуть в глаза ногтями не вцепилась, и именно из-за попорченной красоты своего ненаглядного... Что же тебе зятек тогда сказал?
— Что хорошего может сказать проблеять этот козел со смазливой мордой? Совсем ничего...
— И все же?
— Тебе это будет неприятно слышать.
— Переживу. Итак?..
— Этот слизняк заявил: плати мне пару золотых, и потом, когда найдешь эту стерву, то бишь тебя, можешь пользоваться ею, сколько хочешь, только скажи ей, что это я тебя послал... Ну вот я ему и пояснил, где его место, кого и куда он может посылать, и заодно поучил, как нужно говорить о женщинах...
И отчего я нисколько не удивилась, услышав подобное? А Кисс молодец, только вот зятьку наука впрок никак не пошла...
— А дальше?
— Дальше... Дальше я безо всякой жалости гнал всю дорогу до Стольграда, и все больше и больше себя накручивал, и когда впереди показались стены Стольграда — к тому времени я тебя почти ненавидел. Кроме того, я уже устал, издергался, потерял осторожность... В общем, стража взяла меня без всякого труда. На допросе я ничего скрывать не стал, но взамен этого попросил, чтоб меня посадили неподалеку от тебя...
— Так это была не случайность? Ну, то, что ты оказался подле меня?
— Нет. Вояр пошел мне навстречу... Он уже тогда, кажется, понимал меня куда лучше, чем я себя... И вот, радость моя синеглазая, после недолгой разлуки я вновь увидел тебя. Помнится, тогда у меня в душе тогда все смешалось одной кучей: злость, ненависть, желание прибить тебя — и в то же самое время радость от встречи, пусть даже она произошла, когда нас с тобой разделяли железные прутья. Попадись ты мне в тот момент в руки — не знаю, что бы я с тобой сделал: или бы убил, или бы целовать стал... Главное — ты была рядом, пусть даже в тот момент мы ругались без остановки. Потом злость прошла, и появилось желание постоянно говорить с тобой, пусть даже и так, ругаясь без остановки. Видишь ли, мне просто-таки невероятно нравилось дразнить тебя, выводить из себя, тем более, что ты очень легко поддавалась на все мои подначки. Достаточно было тебя чуть-чуть подтолкнуть... И еще когда ты злишься, то становишься такой забавной, чуть ли не подскакиваешь на месте, пытаясь доказать свою правоту, и настолько по-детски сдуваешь со лба постоянно выпадающую прядь волос... А потом я узнал, что ты эрбат. Вояр, конечно, провел весьма жесткую проверку... Если откровенно, то я был просто в шоке от увиденного. Но еще больше был удивлен, когда к тебе заявилась та обкуренная парочка, и ты свернула шею младшему брату Правителя, хотя будь моя воля, я бы сам из него душу вытряхнул. Причем сделал бы это с огромным удовольствием.
— Да, если бы не твое вмешательство после того, как я вышибла дух из принца Паукейна... Я почти уверена: потом стражники убили бы меня...
— Наверное... А затем тебя попытались отравить...
— Между прочим, в один далеко не приятный момент ты меня едва не придушил! Может, хотя бы сейчас объяснишь, почему?
— Почему, почему... Неужели самой не понятно?
— Представь себе — нет!
— Наверное, в тот момент я тебя просто-напросто приревновал, да и разозлился всерьез... Суди сама: на меня ты постоянно шипела, как злая кошка, вернее, как целая стая тех самых злющих кошек, а тут пришел Дан, молодой парень — и ты ему только что на шею не бросаешься с объятьями... Ах, Дан, ах, Вен, ах, как я вас люблю, и как вы там живете без меня, мальчики мои дорогие!..
— Я такого не говорила!
— Но подразумевала!
— А душить-то зачем?
— Оправданий тут, конечно, нет, разве что... Видишь ли, в тех местах, где я жил до того времени, пока меня не подрядили сопровождать невольничий караван... Там именно таким образом принято выражать женщинам свое недовольство. А в той стране я обитал пару лет, вот и нахватался...
— Интересно, где это?
— В Дарибале. Южная страна, иные нравы... Как раз там считается невозможным поднимать руку на женщину, но свое недовольство ею обычно выражают таким вот, несколько... своеобразным способом.
— Можешь не сомневаться — этот, как ты его назвал, своеобразный способ выражения твоего недовольства я оценила должным образом... Рассказывай дальше.
— А чего там говорить? Дальше я понял, что заболеваю, и единственное, на что мне оставалось надеяться, так только на призрачные мечты о том, что к серой лихорадке эта болезнь не имеет никакого отношения. Держался до конца — не хотелось оказаться в бараке для заболевших... До сих пор не понимаю, как я тогда сумел дойти от тюрьмы до корабля и не свалиться по дороге, а уж про то, как мы с тобой там вдвоем путешествовали — об этом и вовсе вспоминать не хочется! Ну, а то, что мы умудрились оттуда выбраться... Произошедшее я и вовсе отношу к разряду чудес. Правда, кое-что помню, и то довольно смутно, только до того момента, как мы с тобой оказались в воде, а потом несколько обрывочных воспоминаний — и все, как отрубило... Когда пришел в себя, то увидел, что лежу на земле, вернее, на лесной подстилке — тут и мох, и хвоя, и ветки, и шишки, а где-то очень высоко надо мной кроны деревьев. А еще чуть покачиваются острые верхушки елей... И рука настолько сильно болит, что хоть кричи — и жгло ее, и дергало... Но, тем не менее, я был здоров! Вначале поверить не мог в собственное выздоровление, а потом от радости было желание запрыгать чуть ли не выше собственной головы!
— Понимаю тебя...
— Вижу — и ты неподалеку лежишь. Думал — уснула, отдыхаешь, ждешь, когда я проснусь, но все вышло совсем не так. Мы с тобой опять поцапались... Потом я ушел к речке за водой, возвращаюсь — тебя нет. Ушла... Ох, сколько же мне тебя искать пришлось! На счастье, ты шла, спотыкаясь и падая, и оттого за тобой оставались довольно заметные следы: примятый и вырванный мох, поломанные кусты, вдавленные шишки... Еще хорошо, что к тому времени было еще не очень темно, а не то и не знал бы, где тебя искать... А потом я уже от тебя не отходил. Даже силки на зайцев ставил неподалеку, причем так, чтоб при том тебя постоянно видеть. Не то удерешь снова — ищи тебя неизвестно где. Или опять приступ случится...
— Какой еще приступ? Ты мне о том ничего не говорил!
И тут я увидела, что парень растерялся, вон, даже взгляд в сторону метнулся. Не понимаю... Неужели я о чем-то не знаю?
— Это я так, просто сказал не подумав. Не обращай внимания.
— А вот мне сейчас кажется, будто ты от меня что-то скрываешь. Я права? У меня в то время, что, случился приступ? Как это произошло?
— Нечего мне от тебя скрывать! Вырвалось случайное слово, а ты меня в чем-то сразу подозревать стала! Женаты всего пару часов, и уже никакого доверия! Интересно, что будет дальше? Выкинь ты из головы...
— Кисс, скажи: что тогда произошло?
— Ровным счетом ничего!
— А если я сейчас о том Койена спрошу?
— Спрашивай, если хочешь...
Но Койен, хотя и не отозвался, но все же издал какой-то звук, больше похожий на ехидный смешок — дескать, соображай сама!.. Он неприятных предчувствий зашлось сердце...
— Кисс, отвечай, что тогда произошло!
— Верно говорят: язык мой — враг мой!
— Если сейчас не скажешь правду, то у тебя будет на одного врага меньше!
— Радость сердца моего, отчего ты так разошлась? Ну, ляпнул я, не подумав, а ты уже невесть что себе в голову вбила!
— Кисс... — мне вдруг пришла в голову страшная мысль. — Я что, хотела тебя убить? Если приступ, то... Ой, прости меня пожалуйста!
— Нет, вовсе не убить... С чего тебе это в голову пришло? Эрбат Сама знаешь — эрбат во время приступа не отстанет от человека, пока с ним не расправится!
— Лиа, забудь!
— Ты мне скажешь правду или нет?
— А, ладно! Так значит, хочешь знать, что произошло тогда, в лесу? Только учти — никто тебя за язык не тянул, сама лезешь с расспросами!
— Ответь мне наконец — что там случилось?
— Что ж... Видишь ли, я едва успел отыскать тебя до того, как наступила темнота. Рад был до невозможности... Я костерок запалил, около него присел, смотрю на огонь, и за тобой приглядываю — все же лежишь без сознания, бредишь... И вдруг ты встала и ко мне пошла. Достаточно было одного взгляда, чтоб я понял — у тебя приступ. Мне в жизни и раньше довелось видеть, что это такое — безумие эрбата, да и на тебя в тюрьме успел наглядеться, так что понимал: мне сейчас бесполезно хоть что-то делать. Ну, думаю, все — разорвешь на куски, и следов от меня не останется... Сидел, не двигался, молчал — все одно убежать бы никак не мог. Но все произошло совсем не так, как я мог предположить: ты подошла, сгребла меня в охапку так, что кости затрещали, и давай говорить о любви...
— Тебе?!
— Увы, не мне. Клялась в вечной любви своему бывшему жениху, называла меня Вольгастром, говорила, чтоб я тебя не бросал и несла тому подобную чушь. А мои попытки вырваться привели к совсем иным последствиям.
— Н... Не поняла... — а у самой от неприятного предчувствия загорелись щеки.
