| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
В трех ключевых центрах Генуэзской империи существовали различные органы власти. В Пере ежегодно назначался подеста, а в Каффе — консул, который представлял генуэзскую коммуну во главе правительства. Но в четырнадцатом веке реальная власть все чаще принадлежала местной знати, которая доминировала в общинных собраниях и составляла советы консулов ??или подест. На Хиосе сложная структура должностей была разделена, теоретически в равной степени, между генуэзским государством и частной компанией с передающимися акциями, известной как Маона ди Хио, которая осуществила завоевание и обладала всеми правами узуфрукта. Подеста назначался Генуей, его викарий — Маоной и так далее. Однако на практике власть Маоны была преобладающей, поскольку Хиос представлял собой большую территорию по меркам генуэзских колоний, а Маона отвечала за местное управление и оборону 5.
В некотором смысле, генуэзскими эти колонии сделала не столько их институциональная надстройка, сколько образ жизни. Этот тон был задан неинституциональными средствами: нежными воспоминаниями о Генуе, планами и названиями улиц, стилями зданий, семейными узами, которые привязывали поселенцев к дому, языком и перенесенными на местную почву социальными структурами — гильдиями, культами, братствами, коммерческими компаниями. Самый большой вклад — в некотором смысле, это была определяющая характеристика суверенных колоний Генуи — внесло верховенство генуэзского права, которое каждый последующий подеста или консул клялся соблюдать, вступая в должность. Его сила заключалась в гибкости. Оно подходило космополитическим торговым сообществам, которые процветали вместе с генуэзцами на генуэзских территориях; оно отвечало интересам как небольших западных меньшинств — итальянцев и каталонцев, так и крупных восточных этнических групп — греков, армян и евреев. Все они считались находившимися под "опекой" системы права, действовавшей на местном уровне, но сформулированной в метрополии Лигурийского моря; это во многом способствовало привлекательности Генуи и ее колоний для иностранных иммигрантов и, следовательно, ее успеху 6.
На заселение колоний постоянными поселенцами потребовалось даже больше времени, чем на формирование их институтов. В Пере и Каффе тринадцатого века не было постоянных жителей из числа знатных генуэзских семей и было мало латинских женщин. Еще не заселенные общины, города представляли собой бестелесные fondaci, пункты торговли или транзита, а их "жители" были перелетными птицами. Мирные условия начала четырнадцатого века превратили Перу в самостоятельную коммуну, в которой, например, представители семей Эмбриако, Каттанео, Дориа и Леркари основали свои главные дома. Лишь во второй половине четырнадцатого века нечто подобное произошло в Каффе и на Хиосе. Последний в любом случае был особым случаем, потому что латинская аристократия острова была сформирована преемниками завоевателей, по наследству или путем покупки: они образовали Маону и взяли отличительное имя Джустиниани.
Однако основа успешной колонизации во всех случаях была одной и той же: коммерческой и космополитической. Ни в одной из трех колоний не было больших пригодных для эксплуатации земель: Пера была пригородом Константинополя, генуэзская "Газзария" — цепью городов, расположенных вдоль узкой полосы побережья; даже на Хиосе большая часть земли была оставлена по договору в руках ее греческих владельцев, хотя Симоне Виньозо передал некоторые конфискованные поместья с виноградниками и оливковыми рощами фермерам-колонистам. Нигде нельзя было повторить эксперимент Бонифачо, даже если бы этого хотелось.
Более практичной моделью была сама Генуя, испытывающая нехватку земли. Из-за нехватки земли поселенцы обязательно были торговцами, ремесленниками и воинами. Сильный гарнизон повсюду был приоритетом: одним из первых требований Симоне Виньозо к грекам Хиоса было предоставление 200 домов для постояльцев. Когда колония начала расти, ремесленники и торговцы составляли большую часть генуэзского населения. На Хиосе, например, большинство из них изготавливали или торговали тканями, шкурами, красителями, специями и лекарствами; основная торговля мастикой принадлежала Маоне. Латинское население в подавляющем большинстве состояло из лигурийцев и генуэзцев: по самым авторитетным подсчетам, 84 или 85 процентов во всех трех колониях. Но в них проникли греки, армяне и евреи, занимавшиеся во многих случаях занятиями, аналогичными занятиям видных генуэзцев, и смешавшиеся (часто, в случае с греками, в результате смешанных браков) с генуэзцами на всех социальных уровнях. Что отличало генуэзцев от других членов международного купеческого корпуса, так это религия, язык и, прежде всего, наличие формальной политической власти. Как правящая элита, они были в чрезвычайной безопасности, учитывая их численность — ничтожную даже по сравнению с их собственными домашними рабами из Северной и Центральной Азии и с Балкан. Хотя они, как правило, занимали цитадели и торговые кварталы колоний, они были окружены пришельцами: в XV веке две трети свободного населения генуэзской Газзарии составляли армяне; генуэзцев и лигурийцев насчитывалось 2000 из общего числа около 70 000, и существовало 3 официальных языка 7.
За исключением своей малочисленности и готовности принимать иностранцев, эти суверенные генуэзские колонии были нетипичными. Большинство генуэзцев в восточном Средиземноморье и на Ближнем Востоке, вероятно, действовали за пределами своих границ, индивидуально или в гораздо меньших общинах, принимая иностранное правление. Пришло время обратиться к типичным чертам генуэзской диаспоры и последовать за ней на запад, к Атлантике.
"Двойственность": типичная генуэзская колонизация и торговля
То, что превратило генуэзцев, расселившихся по Средиземноморью, в "сеть", если не в "империю", было не государством, а чувством — иногда приглушенным чувством — национальной солидарности, которое дополняли, а часто и превосходили семейные узы. В той или иной степени это было характерно для торговых сообществ Средиземноморья в целом. Ярким примером являются евреи, не имевшие собственного государства, но легко переходившие из порта в порт или с рынка на рынок среди своих единоверцев и делавшие свои инвестиции по рекомендациям братьев или двоюродных братьев (см. стр.136). Даже в Венеции, где коммерческое право к тринадцатому веку было очень развито и где люди, не связанные родством или даже незнакомые друг с другом, могли создавать совместные общества или совместно участвовать в совместном предприятии, большинство успешных торговых предприятий имели семейную основу.
Генуэзская многогранность не исключала ностальгии по метрополии. Если торговцам удавалось успешно адаптироваться к любой экономической среде и любому политическому климату, обратной стороной их амбивалентности было стойкое чувство принадлежности к генуэзцам и устойчивая способность использовать генуэзские связи. Названия улиц Каффы четырнадцатого века напоминали названия улиц Генуи. Поэт, известный как Аноним из Генуи, связывал приспособляемость своих соотечественников ("destexi", как он их называл — буквально "ловкие", что я перевожу ниже как "уверенные в себе") с их способностью везде чувствовать себя как дома:
Так много генуэзцев
И таких уверенных в себе,
Они идут в любое место, куда им заблагорассудится
И воссоздают там свой город 8.
Эта ностальгия, возможно, была основой чувства национального единства эмигрантов. Они были способны оказать радушный прием соотечественнику. Самым известным бенефициаром этого проекта был Колумб, которого сначала спасли генуэзцы в Лиссабоне после кораблекрушения в 1476 году, а затем "сделали" генуэзцы Севильи, которые использовали свое влияние при дворе от его имени и собирали деньги для его предприятий (см. стр.206). Но коммерческие соображения перевешивали обязательства общего происхождения: показательным примером является ожесточенная конкуренция Центурионе и Ломеллини, базировавшихся соответственно в Кастилии и Португалии, за долю в торговле золотом с 1440-х годов 9. Только узы кровного родства или привязанности были достаточно прочными, чтобы обеспечить надежную связь.
Одни и те же фамилии неоднократно встречаются по всему генуэзскому миру, от Черного моря в тринадцатом веке до Карибского бассейна в шестнадцатом. Каттанео, которые были одними из первых великих семей, открывших филиал в Каффе, и первыми, кто начал вмешиваться в дела Митилини, были также первыми, кто открыл "филиал" в Санто-Доминго. Компании с передаваемыми акциями, такие как "Maona di Chio", при всей их важности, встречались реже, чем семейные фирмы, и даже "Маона" приняла для своих членов общую фамилию и некоторые формальные характеристики семьи. Каждый позднесредневековый генуэзский бизнес, который был детально изучен, оказался в некотором смысле семейным бизнесом 10.
Даже для самых сплоченных семей работа — более того, выживание — в условиях конкурирующей лояльности в самых разных средах требовала приспособляемости, а приспособляемость подразумевала двойственность. Большинство ведущих членов клана Ривароло в конце пятнадцатого века были натурализованными кастильцами, но они никогда не отказывались от своего дома в Генуе. Их должник, Колумб, никогда не забывал что он генуэзец и в своем завещании поручил своим наследникам содержать дом в Генуе всегда. Тем не менее, он был возмущен, когда его лояльность Кастилии была поставлена ??под сомнение "как бедного иностранца" 11. В четырнадцатом веке Бенедетто Заккариа мог последовательно служить Кастилии, Франции и Византии, а Малочелло — Португалии и Франции.
Такие двойственные таланты, пожалуй, никогда не пользовались большим спросом, чем в мусульманских странах. Два важных и доступных примера представляют Малага и Тунис. Малага была одним из самых прибыльных колониальных перевалочных пунктов Генуи в четырнадцатом и начале пятнадцатого веков. Из примерно 300 генуэзских торговых домов, имевших представительства в Иберии, по крайней мере 20 были представлены постоянными жителями Малаги в середине пятнадцатого века, когда торговля порта уже находилась в упадке. В прошлом столетии размер генуэзской общины Малаги, возможно, равнялся размерам Севильи и Кадиса и определенно превышал размеры генуэзской общины Лиссабона и Валенсии. Значение Малаги было тройным: это была непревзойденная гавань на морском пути из Средиземного моря в Атлантику; среди портов полуострова только Кадис мог соперничать с ней по размеру, глубине и безопасности захода. Но внутренние районы Кадиса были относительно непродуктивны, и в этом заключалось второе преимущество Малаги. Королевство Гранада, которое вместе со своим родственным портом Альмерией обслуживала Малага, было альтернативным источником пряностей или садом экзотических товаров для генуэзцев, чей доступ к восточной торговле пряностями был ограничен или стал дорогостоящим из-за венецианцев.
Генузэских купцов в двенадцатом и тринадцатом веках привлекли на восток специи. Однако в течение четырнадцатого века они перенесли большую часть своих усилий (чрезвычайно большую часть в массовом выражении и, возможно, чуть более 50 процентов в стоимостном выражении) на местные продукты северо-восточного Средиземноморского бассейна, более громоздкие в перевозке, но надежные в поставках: прежде всего мастика Хиоса, квасцы Фокеи, зерно Кипра, а также бассейнов Дуная и Черного моря, дунайские и другие продукты северного леса и рабы Черного моря. Специи, если их правильно понимать, обычно поступали через Бейрут и Александрию, где господствовали венецианцы. Генуэзские галеры вышли из игры и были заменены — почти полностью к концу четырнадцатого века — грузовыми кораблями. Примерно в тот же период китайские шелка, которые были ценным товаром в структуре торговли Генуэзской Романии в начале четырнадцатого века, стали редкостью в результате прекращения фунцкионирования "Монгольского пути" (см. стр. 121).
Словно для того, чтобы исправить эти недостатки, пока под эгидой Генуи Сицилия и Алгарве не начали производить превосходный сахар и шелк в коммерческих объемах, Генуя нашла землю для производства шелка и сахара недалеко от дома, на западной оконечности Средиземноморья, в Гранаде. Хотя сахар и был левантийской, а не полностью "восточной" пряностью, он вместе с перцем, корицей, мускатным орехом, мускатным цветом и гвоздикой классифицировался как экзотическая приправа. Другими гранадскими продуктами, относящимися почти к той же категории, были шафран, сухофрукты и консервированные фрукты. Сахарная промышленность Гранады имела собственный порт в Альмерии, где у большинства генуэзцев Малаги были агенты.
Наконец, будучи, так сказать, перемещенной восточной страной, Малага пользовалась привилегированным доступом к исламскому Магрибу и, следовательно, к золоту Сахары — которое всегда, как мы увидим в следующей главе, было магнитом и двигателем европейского интереса к Африке и африканской Атлантике в позднем средневековье. В пятнадцатом веке Малага обычно занимала третье или четвертое место среди иберийских портов, через которые осуществлялись прямые поставки магрибского золота в Геную. Другими перевалочными пунктами были Севилья, Кадис и Валенсия. Но эта статистика может затемнить первостепенное значение Малаги. Торговля золотом, которая когда-то осуществлялась морским путем, шла сложными маршрутами. Генуэзцы, похоже, сочли удобным покупать золото в Кастилии и Валенсии, где цена на серебро была относительно низкой. И хотя большая часть этого золота, особенно в Валенсии, поступала в результате прямой торговли с Барбарией, одним из основных источников Кастилии была гранадская дань, которая, должно быть, проходила практически на глазах генуэзцев Малаги по пути в руки их братьев, кузенов, партнеров и глав компаний в Севилье 12.
Хотя коммерческая деятельность генуэзцев Малаги хорошо известна, сведения об их внутренней жизни редки. Впечатляющее свидетельство незащищенности жизни представлено в "Liber Damnificatorum" 1452 года, в котором перечислены возмещенные Генуэзским государством убытки, понесенные, когда вся община пострадала и ее имущество было конфисковано в качестве возмездия за незаконное порабощение мусульман генуэзским капитаном в Сирии 13. Такого рода инциденты, по-видимому, были редкостью и могли произойти под тем или иным предлогом как в христианской, так и в мусульманской стране. Но возможностей для нанесения оскорблений в исламских странах было множество, и определенная дипломатическая деликатность, особенно со стороны консула общины, была необходима для выживания. Об этом свидетельствует ценная серия нотариальных записей из Туниса, охватывающая примерно первые шесть месяцев 1289 года. Коммерческая значение Туниса объясняется в следующей главе (см. стр. 141), но ценность 133 сохранившихся документов нотариуса Пьетро Батифольо заключается в том, что они представляют собой хронику, описывающую день за днем, а в некоторые дни — час за часом, жизнь генуэзской купеческой общины в одном из крупнейших мусульманских портов запада 14.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
