Привяжи меня!

В конце концов отмахнувшись от парочки предложений, которые раньше бы наверняка принял, он вернулся домой очень поздно абсолютно трезвым и расстроенным.

— Я скучал, — повторил он.

Стерлинг с тоской посмотрел на него и шагнул ближе, сжимая в руке теперь уже закрытую тетрадь — единственное, что было у него с собой, несмотря на то, что Оуэн знал, что сразу после этой пары у него еще одна.

— Я тоже скучал, и... хотя я не считаю, что был неправ, требуя объяснений, мне следовало выслушать вас, когда вы пытались. Я... вы ведь знаете, во всем этом я полный ноль. Я знаю, что подвел вас, не оправдал ожиданий, и что вы хотели от меня большего, и может быть, я вовсе не способен дать это вам, хотя, наверное, мне не стоило в этом признаваться, если я хочу вас вернуть... Просто мне правда очень вас не хватает, и я все это время сходил с ума, словно забыл, как можно снять напряжение, или что-то вроде того, и...

Теперь он оказался совсем рядом, и Оуэн протянул руку и прижал пальцы ко все еще шевелящимся губам, потому что он не слушал; сейчас, когда он стоял так близко, желание снова заявить на Стерлинга свои права было непреодолимо.

— Ты меня не подводил, — сказал он. — Ты просто просил о том, чего я не желал — и не желаю — давать тебе. Еще два месяца, Стерлинг, и все. Дай мне это время, а потом я буду каждую ночь трахать тебя так, что ты ходить не сможешь, только подожди. Сумеешь?

Не произнесенное вслух "пожалуйста" прозвучало достаточно громко, чтобы его услышали. Боже, вот развеселился бы Майкл, увидев, до чего его довели жажда и желание. Но Стерлинг был для него как наркотик, прошла неделя или даже больше с тех пор, как Оуэн целовал его, чувствовал, как губы Стерлинга раскрываются под его губами, осторожные, нерешительные движения его языка, приглушенный стон, когда поцелуй заканчивался, закрытые глаза.

— Не знаю, — прошептал Стерлинг так близко, что Оуэн почувствовал его дыхание на своих губах. — Я вижу вас во сне... каждую ночь, вижу, как вы трахаете меня, Оуэн, вбиваетесь своим членом в меня и трахаете... но я обещаю попытаться. Хорошо? Я попытаюсь. Это лучшее, что я могу сделать.

А потом их губы встретились, и Стерлинг, отчаянно всхлипывая и прижимаясь возбужденным членом к бедру Оуэна, вцепился в его рубашку. Стерлинг был хорош, очень хорош, позволяя ему вести, несмотря на все свое нетерпение.

Оуэн вдруг понял, что они лихорадочно целуются прямо посреди аудитории, куда в любой момент может кто-нибудь войти, и отстранился, хотя не смог устоять и накрыл ладонью пах Стерлинга, на мгновение сжав член под хлопком, напоминая обоим, кому он принадлежит.

— Сегодня вечером, — сказал он хрипло. — В восемь. — Стерлинг кивнул, его глаза изумленно расширились, исполнившись предвкушения. — Не жди, что я буду мягок с тобой, — предупредил его Оуэн, зная, что это обещание — нет, вовсе не угроза — сделает со Стерлингом, до самого вечера держа в напряжении и отвлекая.

Но Оуэну впервые было плевать на его оценки.

* * *

— Оуэн. — Это было одно из слов, которые Стерлингу разрешалось произносить во время игры, и он вовсю этим пользовался, шепча — или даже выстанывая — его почти постоянно.

Сегодня он приехал в восемь, как и договорились. Войдя, он по привычке сразу направился к шкафу, но Оуэн твердо сказал:

— Сними всю одежду, пожалуйста. — Стерлинг безропотно разделся и почти с благодарностью последовал за Оуэном наверх — в спальню.

Теперь он стоял на коленях на полу у кровати и ждал, когда же узнает, что у Оуэна на уме. Он знал, что вечер будет напряженным, но именно это было ему необходимо — неделя без Оуэна оказалась долгой, Стерлинг начал задаваться вопросом, а сможет ли он вернуться к тому, с чего все начиналось. Он даже подумывал пойти в БДСМ-клуб и найти кого-нибудь, но понимал, что заменить Оуэна невозможно, поэтому отказался от этой идеи.

— Ты хотел о чем-то спросить? — поинтересовался Оуэн, и Стерлинг вспомнил, что позвал его по имени — просто ради удовольствия от того, что у него есть такая возможность.

— Нет... простите. Я просто... очень по вас соскучился.

Стоять обнаженным на полу в спальне Оуэна было все равно что вернуться домой. Облегчение, затопившее Стерлинга, казалось безмерным.

Ладонь Оуэна легла ему на затылок, и Стерлинг полностью расслабился, отдавшись этой руке. Это, конечно, не ошейник — он как-то просил о нем, на что Оуэн фыркнул и сказал, что их надо заслужить, а Стерлинг не заслужил, пока, — но хватка помогала ему почувствовать свою принадлежность этому мужчине. Как-то он попытался затянуть на шее ремень, не слишком сильно, просто чтобы почувствовать прикосновение кожи и увидеть это в зеркале — темную полоску на светлом. Кончилось все тем, что он оказался на полу, на коленях, тяжело дыша и лихорадочно борясь с тугой молнией, чтобы поскорее добраться до твердого члена, и кончил всего через пару секунд после того, как обхватил его рукой.

Он рассказал Оуэну, что кончил без разрешения, и послушно провел целый час в углу, лицезрея скучную стену, но подробности все же опустил. Иногда чувство вины из-за того, что он был не до конца откровенен, зудело в Стерлинге, словно недавний комариный укус, но боже, то невероятное ощущение... оно того стоило. Если Оуэн когда-нибудь наденет на него ошейник, он, наверное, совсем свихнется.

— Ясно, что ж, теперь ты здесь, — сказал Оуэн, в голосе его слышалось удовлетворение, которое льстило и успокаивало сильнее иных комплиментов. — И я хочу твоего полного внимания.

— Да, Оуэн. Конечно. — Стерлинг посмотрел на него, не поднимая головы, чтобы не нарушать позиции. Мужчина казался огромным, заслоняющим собой всю комнату и весь мир.

— Сегодня я собираюсь связать тебя так, что ты почти не сможешь двигаться. Я хочу, чтобы ты сохранял позицию, что бы я ни делал, а к концу это будет нелегко. — Оуэн запустил пальцы в волосы Стерлинга и взъерошил их. — Сначала ты будешь просто лежать так, с завязанными глазами — конечно, я буду с тобой — а потом, когда я решу, что ты готов... — Оуэн заставил Стерлинга повернуть голову и посмотреть на прикроватный столик. На нем стояли свечи, обычные белые свечи, которых Стерлинг не заметил, когда вошел в комнату, потому что все его внимание было сосредоточено на Оуэне. — Стерлинг?

Оуэн редко вслух спрашивал у Стерлинга мнение о том, что задумал, но всегда заранее давал ему возможность выразить свои сомнения или страхи.

— Да, — ответил он, вложив все в одно слово, потому что это было единственно важным. Ему плевать, что бы ни придумал Оуэн; он согласен на все.

Оуэн, должно быть, понял это по его голосу или прочитал по счастливому выражению, которое, Стерлинг знал наверняка, застыло на его лице. Оуэн на мгновение заглянул ему в глаза, а потом кивнул и достал шарф.

Они уже пользовались им раньше — Оуэн повязал черную шелковую полоску Стерлингу на глаза, полностью лишая зрения. Но тот не возражал. Наверное, Оуэну больше понравилось бы наоборот, но почему-то для Стерлинга лишение способности видеть не было проблемой, по крайней мере до сих пор. Было в этом что-то успокаивающее; что-то, что давало Стерлингу шанс отключиться на каком-то уровне, чувствовать, не думая о том, что будет дальше.

Он позволил Оуэну завязать шарф так, чтобы узел не впивался в голову, когда Стерлинг лег; позволил расцепить запястья и покорно передвинулся на середину постели, где было расстелено большое мягкое полотенце; позволил привязать руки и ноги к раме кровати, так что почти не мог пошевелиться.

И когда Оуэн тихо и довольно вздохнул, устроив его именно так, как ему хотелось, Стерлинг пожалел, что не может видеть выражение его лица.

— Можешь кричать сколько угодно, — сказал Оуэн, обводя кончиками пальцев линии на ладони Стерлинга и заставляя пальцы подрагивать. — И тебе известно, что нужно сделать, чтобы все прекратить.

Не то чтобы Стерлинг когда-либо пользовался своими стоп-словами — он был, пожалуй, слишком упрям для этого, он просто не мог сдаться, выдавить из себя любое из двух слов, как бы напуган ни был, и какую бы боль при этом ни испытывал.

Теперь Оуэн не торопясь дразнил его. Мягкие пальцы, едва касаясь, скользнули по горлу Стерлинга и исчезли. Когда он уже начал задумываться, что же будет дальше, Оуэн дотронулся до него снова — на этот раз до ключиц: одной, потом другой, прижимая кожу к косточкам, словно оставляя на теле метки. Стерлинг потянулся за его пальцами, желая большего, но Оуэн привязал его крепко.

Снова ничего. Стерлинг ждал, заставляя себя дышать ровно и глубоко.

Еще одно прикосновение — к подъему правой стопы — заставило его зашипеть и дернуться.

— Полегче, — прошептал Оуэн. — Принимай их, не борись. Все, что я готов тебе дать, просто принимай, чувствуй.

Следующее касание прошило болью — Оуэн ущипнул его сосок, он горел, а давление пальцев не ослабевало, так что вскоре Стерлинг, тяжело дыша, выгнулся над постелью. Жжение сменилось жаром, болезненная пульсация ноющей плоти отдавалась в члене — уже твердом, хотя Стерлинг знал, что ему еще нескоро позволят кончить — если вообще позволят.

— Я подарю тебе пару зажимов для них, — сказал Оуэн, наконец убрав руку, и дразня лизнул второй сосок. — Позвоню и прикажу надеть их, а потом буду дрочить, представляя, как ты ходишь в них, и они делают тебе больно, возбуждают. А потом я перезвоню и скажу тебе снять их, но не разрешу кончить. И позже буду мастурбировать, просто думая о том, как ты возбужден, как горят и ноют твои соски.

Мысль о том, как Оуэн дрочит, сводила с ума — какой он, когда сидит, обхватив ладонью член, и мышцы руки напрягаются, пока он скользит ею вверх-вниз, какое выражение на его лице, когда он кончает.

"Не бороться", — напомнил он себе, когда Оуэн с силой сжал его яички. Несколько глубоких вдохов помогли ему расслабиться, и даже когда скользкие пальцы погладили за мошонкой и обвели дырочку, он был готов принять это прикосновение, не напрягаясь. Он застонал, когда Оуэн без предупреждения протолкнул в него палец — боже, как хорошо! И как он мог так долго этого бояться?

Оуэн нигде не задерживался. Он переходил от одной части тела Стерлинга к другой, то щипая, что царапая короткими ногтями.

— По-моему, пора задать жару, — сказал Оуэн. И Стерлинг улыбнулся игре слов, но больше никак не отреагировал. Он погружался все глубже, расслабляясь все сильнее, беспорядочные нотки смешавшихся боли и удовольствия срывали с губ стоны.

Он услышал, как чиркнула спичка, и понял, что Оуэн зажег свечу — одну из тех, что стояли на столике в подстаканниках, и наверное, вокруг фитиля теперь собирается воск.

— Он не слишком горячий, — пояснил Оуэн. — Для начала я, пожалуй, не буду подносить свечу близко, просто посмотрю, как воск капает на твою кожу, послушаю, как ты кричишь.

Стерлинг почувствовал, как дрожь предвкушения сводит на нет его спокойствие; он мог бы вернуть его, но это делается медленно — шаг за шагом. Впрочем, Стерлинг был не против; ему нравилось это ощущение предчувствия, что что-то вот-вот должно произойти. Ожидая обжигающей вспышки, он вздрогнул от удивления, потому что следующее прикосновение оказалось к его губам — Оуэн жадно поцеловал его, оставив губы Стерлинга влажными и ноющими от укуса.

— Это чтобы напомнить тебе, что я здесь, — произнёс Оуэн. И прежде чем Стерлинг смог выдавить из себя слова и объяснить, что ему не требуются напоминания, капля воска, горячего, словно жидкий огонь, упала ему на живот, и он гортанно застонал, как, видимо, и хотелось Оуэну.

Грудь заходила ходуном, когда он попытался вздохнуть.

Это совсем не то что прикоснуться к горячей кухонной плите, потому что тело инстинктивно отстраняется от источника жара. Стерлинг же не мог это сделать — он мог только лежать, тяжело дыша, и ждать, пока жжение утихнет. Казалось, прошла вечность, но даже тогда боль не угасла, кожу тянуло от застывающего воска.

Стерлинг лежал, не двигаясь, прислушиваясь к Оуэну, пытаясь угадать, куда в следующий раз капнет воск. Он уже начал думать, что это все, хотя это и казалось маловероятным, когда вторая капля обожгла внутреннюю сторону его бедра и потекла вниз, оставляя горящий след. Он вскрикнул и рванулся из веревок, ткань на запястьях впилась в тонкую кожу, но он ничего не мог поделать; инстинкты кричали, но деваться было некуда. Было больно, и хорошо выдрессированный член пульсировал от возбуждения.

Он услышал, как Оуэн двигается, что-то делает, а спустя полминуты две капли расплавленного воска почти одновременно упали на соски. Звук, вырвавшийся из горла Стерлинга, был скорее похож на крик — короткий, но испуганный. Пальцы впились в связывающие его ленты, силясь найти точку опоры.

Кончики пальцев Оуэна погладили губы Стерлинга, словно стремясь пощупать его стоны, это прикосновение не успокаивало и не утешало — это будет позже; а сейчас от него все только усиливалось: боль, обжигающая кожу, возбуждение, горячащее кровь, доверие между ним и Оуэном.

— Сейчас будет еще, — предупредил тот. — Боже, видел бы ты себя: как твоя кожа краснеет и блестит от пота.

Из-под повязки выкатилась слеза, и Стерлинг сосредоточился на дорожке, оставленной ею на щеке, лишь бы отвлечься от этого ожидания, но Оуэн слизнул ее, резко возвращая его к пробегающим по телу волнам ощущений. Первые капли воска совсем застыли, кожу тянуло. Отрывать его от себя будет тоже больно, и Стерлинг сжал руки в кулаки и простонал имя Оуэна, желая большего, несмотря на то — нет, потому — что знал, как будет жечь.

Оуэн нарисовал воском аккуратные круги вокруг каждого соска, не позволяя каплям смешиваться или накладываться одна на другую, а потом всего с нескольких дюймов, судя по температуре, капнул на сами соски. Казалось, кожа горит, огонь растекается от пульсирующих комочков плоти.

— Нужно кончить...

— Еще рано, — отозвался Оуэн, но эти два слова позволяли надеяться, что Стерлинг все-таки получит разрешение, пусть это и не слишком утешало, учитывая, как близок он был к тому, чтобы забыть обо всем.

Он должен был догадаться, что последует за этим, но слишком погрузился в свои ощущения. И потому страшно удивился, когда следующая вереница восковых капель протянулась у основания его члена — он закричал и выгнулся, натягивая веревки. Позже, вспоминая об этом, он изумлялся, как это не порвал какую-нибудь связку. Слава богу, руки были привязаны туже, чем ноги, наверное, поэтому он и не повредил больное плечо.

Когда очередная капля упала на его член, Стерлинг снова вскрикнул, звук просто вырывался из горла. Он смог вдохнуть и выдохнуть — Оуэн нарочно каждый раз давал ему передышку, наверное, чтобы у него было время поставить на этом точку, но тогда Сойер, пожалуй, знает его совсем не так хорошо, как думает, потому что Стерлинг ни за что не собирался произносить ни одно из своих стоп-слов. Пауза мучительно затягивалась — он чувствовал, как полотенце липнет к мокрой от пота спине, — а потом мир взорвался, потому что капля воска размером с четвертак упала на головку.

Боже, боль была адской. Он так отчаянно кричал, что почти не слышал своего голоса — в легких кончился воздух. Казалось, что нервные окончания забрали весь кислород, и он не мог дышать, не мог думать из-за обжигающей боли.