Напряжение растет

— Откройте, вот так, спасибо. — Николай бережно подцепил рукой лежащий в коробе прямоугольник темного дерева, показал хозяину дома и со всей серьезностью спросил. — Вы не будете против?

Тот не сразу понял вопроса, зачарованно глядя на угловатую резьбу из рун и грубых обозначений волн и корабля с распахнутыми парусами на нем. А когда осознал — то медленно кивнул, не особо веря тому, что происходит. И сварливый старик как-то притих, с совершенно непонятным выражением лица наблюдая за происходящим.

Николай, дождавшись разрешения, просто приложил дощечку над дверью. Убрал руку, а та осталась на месте, будто бы зацепившись за что-то.... Но каждый из трех свидетелей знал, что крепление будет куда как по надежней, и не страшны ему ни стихия, ни время, ни злая воля человека. Даже если будет пожар — все сгорит, но не косяк этой двери с защитной меткой на нем. Только двое во всем мире могли ее снять — хозяин дома, давший разрешение, и особый человек, коему Древичи доверили размещать охранные калиты, своим словом и именем защищая всех обитателей сего места.

— А... — растерянно протянул Михаил. — Нам за это... Надо будет? Ну...

— Пока Максим живет в этом доме — нет.

— А вам Максим — кто? — Не удержал в себе вопрос старик.

— Всё. — Загадочно ответил Николай и коротко поклонился. — Всего наилучшего.

Глава 10

Гладь стола помнила множество рук: их силу, проминающую дерево от злости; их глупость, от которой на ровной поверхности остались борозды от ногтей и стали. Некоторые ужасались содеянным и пытались выровнять, сгладить порезы. Другие обманывались, что царапины останутся безымянными — их слишком много, этих рук, чтобы определить виновника. И только плотник знал всегда — ему заплатят. Чужие грехи навсегда исчезнут под слоем лака на крепко сколоченных досках. Гладь обновится — но люди продолжат совершать ошибки и платить за них.

На угол стола лег прямоугольник синего картона, украшенный паутиной серебристых линий, свитых старомодной буквой 'В'. Движение рук — и упаковка раскрылась пеналом, демонстрируя десяток ромбиков в мизинец величиной, обернутых золотой фольгой. Драгоценная оболочка — для драгоценного содержимого.

Легкий кивок — и еще пять таких же упаковок легли рядом.

Солидный звук касания лучше слов рассказал о весе. Витая эмблема подтвердила качество. Количество соответствовало договоренностям. Но тишина за столом не сменилась беседой.

Еще шесть коробов легли на стол — выкладываемые чуть дрожащей рукой, раз за разом все нервнее, пока последний чуть не слетел на пол от неловкого жеста.

— Верни ее! — что было больше в этом крике: страха, надежды или отчаяния?

Пальцы, украшенные перстнями, коснулись синих граней, неспешно отсчитали шесть и легонько придвинули к себе. То, что было сверх обещанного, осталось нетронутым. А просьба — неуслышанной.

— Вот, возьми еще, — суетливо двигаясь, проситель выложил еще четыре, уже не так ровно выставив на поверхности стола.

Огрехи расстановки были тут же исправлены — пальцы задумчиво огладили солидную упаковку, медленно, неторопливо выравнивая по линии. А затем решительно отодвинули от себя, одну за другой. Ответ — нет.

— У меня нет больше. Может, деньги? — в этих словах осталось только отчаяние. — У меня есть, вот! Я могу принести еще!

— Мы же не работорговцы. — С укором прозвучало в ответ.

И растрепанные купюры, собранные нелепым комом, замерли в руках на полпути к столу.

— Чего ты хочешь? Я на все согласен!

Горели упрямством глаза сквозь растрепанную челку длинных волос, и даже сломленная сутулость на миг обернулась силуэтом загнанного зверя. Пожалуй, он действительно был готов идти до конца.

— У нее действительно так хорошо с запятыми? — Невольно заинтересовался я, вновь погладив отложенные было упаковки дорогого шоколада.

Намек был встречен яростной надеждой и словами из самого сердца:

— Она — моя запятая!

— Даже так?

— Прямо как 'в казнить нельзя помиловать'! — решительно выдохнул Ян.

— Хм, — откинулся я на стул. — А она об этом знает?

— Ну-у, — ярость на щеках сменилась румянцем смущения.

— Поня-ято, — глубокомысленно произнес я, присматриваясь к неожиданной идее. — Ладно, попробую помочь твоей беде.

— Ты вернешь ее мне за парту?! — с надеждой предположил Ян.

— Толку от этого? Она же не знает про твою сердечную пунктуацию.

— Только не смей ей говорить! — сжал он кулаки и насупился.

— Я и не буду. — Покладисто заверил толстяка. — Но какая разница, насколько она близко, если смотрит не на тебя?

Парень ссутулился еще сильнее и грустно шмыгнул.

— Есть у меня один вариант, беспроигрышный. Такой, чтобы 'оно само'.

Ян встрепенулся, явно расслышав в словах свою мечту.

— Но сразу предупреждаю — путь то нелегкий, полный боли и страха! — Заметив некоторое сомнение в глазах напротив, тут же добавил. — Но ты ведь на все ради нее готов?

— Д-да! — Нашел он в себе решимость и выпрямил спину.

— Тебе придется извиниться.

— Да, конечно. Максим, извини ...!

— Не сейчас! — Пресек я строгим словом. — На людях!

— Ладно...— потерянно обернулся Ян.

Вокруг шумела столовая прибоем сотен голосов, выбивая ритм жизни сталью по тарелкам и столам. Но на общем равнодушном фоне великой стихии 'большой перемены' явно угадывались заинтересованные глаза, а иные уши слишком подозрительно глядели в нашу сторону.

— И не здесь! — Я подхватил салфетку, выудил ручку из кармана и двумя строчками назначил время и место. — Никому не показывай. Прочитаешь, когда будешь один. — протянул ему свернутый треугольником лист.

— Спасибо! — Искренне выдохнул он.

— Деньги спрячь... Шоколад оставь... Иди.

Оставалось считать секунды, с интересом наблюдая, насколько хватит его терпения. На двенадцатом шаге, уже в дверях столовой, Ян воровато обернулся и с нетерпением развернул послание. Затем дочитал до второй строчки, с возмущением посмотрел на меня, дождался кивка, выдохнул обреченно — и съел угол салфетки.

А вытерпел бы до безлюдного коридора, то некому было бы кивать. Но да ладно — выудил я телефон и принялся организовывать небольшое чудо.

— Добрый я сегодня, — поведал я пустой тарелке и огладил живот.

Три котлеты и двойное пюре — истинный рецепт доброты. И глядя вокруг, на улыбающиеся лица, весело подъедавшие свои порции с тарелок, я убеждался в этом безмерно — особенно сравнивая с угрюмостью тех, кто склонился над жидковатыми салатиками, пытаясь нанизать траву на острие вилок. Но таких мало — и с каждой минутой тяга их к добру становится все необоримей, утягивая к лотку раздачи...

Приятно осознавать, что все это — благодаря тебе. Но, как Прометей, даровавший людям огонь, я вовсе не собирался кричать об этом на каждом углу. Ограничился объявлением на входе.

От приятных мыслей отвлек строгий звук телефонного таймера — время.

Четыре лестницы пронизывали здание, соединяя первые и последние этажи. Были они достаточно далеко друг от друга и без прямой видимости меж собой, так что затеряться в школе не было великой проблемой, как и избежать лишних встреч — при должной осторожности. Так что спортзала я достиг в одиночестве, хоть и пришлось дважды подниматься на этаж выше и переходить на другой лестничный пролет.

Коробка огромного помещения тоже имела на редкость удачное расположение — прямо посередине этажа, оттого имела три лишних входа со стороны коридора. Два из них обычно были закрыты изнутри, но вчера я предусмотрительно пододвинул засов так, что язычок его на миллиметр выскользнул из петли.

— Приветствую всех! — Зычно поздоровался я со спинами конкурсанток.

Грянул гром 'прыжка на месте с разворотом', — и каблуки не помешали.

— Г-хм, — откашлялся я, подбирая правильные слова — такие, чтобы чувству самосохранения понравились.

Просто они так смотрят... Недобро... А теперь идут... Медленно... Все ближе... И ближе...

— Смирно!!! — Рявкнул я.

В дверях напротив мелькнуло удивленное лицо физрука.

— Для получения наград! По р-росту! Шагом! Арш!

Физрук дрогнул и тоже потянулся к стихийно образующейся линии.

— С каблуками в начало строя! — Добавил я порядку.

Физрук развернулся и замаршировал обратно. А и отлично — на него медальонов все равно не дали.

— Равняйсь! Смирно! — Прохромал я мимо бессмысленно-воодушевленных лиц. — Поздравляю с прохождением конкурсного отбора!

— Ура! — прогремело под потолком.

— Каждая из вас признана прекраснейшей! Несравненной! — Вещал я вдохновенно, подбираясь к началу строя. — И для каждой мы приготовили достойную награду! — Воздел я руку над головой.

— Ура!

Линия слегка изогнулась, отражая любопытство хвоста строя к процессу награждения. Но одергивать я не стал — вместо этого выудил плоский короб из специального крепления на внутренней стороне костюма.

— 'Рассветные медальоны' из серебра и аметистов! — раскрыл я крышку, демонстрируя несколько десятков цепочек, неплотно обернутых вокруг шести рядов и пяти колонн декоративных гвоздиков.

— Ох-х! — Прошелестело по строю восхищение от крупных сине-розовых камней в изящной огранке и цепочки, сплетенной тройным кордом.

Или же — что это какой-никакой, а настоящий артефакт с собственным запасом сил! А может, от всего одновременно. Но главное — на лицах играли улыбки, предвкушение, радость и восторг.

Я медленно шел от одной девушке к другой, позволяя забирать свою награду самостоятельно — кое-кто, правда, намекал лукавой улыбкой, чтобы я самолично застегнул цепочку, но тут я указывал на трость, и мне все прощали.

— А это что? — перешептывались подруги, всматриваясь в глубину камней.

Вихрь слов уже донес до каждой из них манящее слово 'артефакт', и хоть все знали цену даже самым простеньким вещицам, названиями мало кто интересовался. Слишком много их, этих названий — все изделия в чем-то уникальны, даже из одного ряда, оттого мастера норовили дать им свои имена. Папа Миша этого крайне не одобрял. Хотя даже сейчас, из всей серии смастеренных на быструю руку медальонов (цепочки все до единой покупные, а камни — осколки одного большого) были разные по силе, однако все получили от мастера старое имя.

— Оно согреет ваши прекрасные волосы в стужу, — отбарабанил я подсказанную наставником заготовку.

— Это чтобы волосы сушить, — деловито пояснили из строя.

— Ух ты!

— Десять секунд — и все готово, — продолжил тот же голос. — И кончики не секутся!

— Вау! — выдохнул весь строй.

В общем, следующую заготовку с 'овеет и сбережет' я оставил при себе. Крайне практичные люди!

— А как включать?

— Нажмите на камень снизу вверх, — пояснил я, чуть повысив голос.

Слева резко хлопнуло и дыхнуло теплой волной.

— Тихонечко, — поспешил я уточнить, глядя на ошарашенную девушку с прической королевского попугая. И взгляд похожий — округлый и бессмысленный... — Г-хм, да.

— А теперь о финалистах! Внимание!

Строй резко затих и вновь обрел стреловидную форму.

— Как вы знаете, все ваши великолепные результаты нами крайне внимательно регистрировались в блокнотах! Абсолютно беспристрастно мы выставляли оценки вашей безукоризненной грации и таланту! Действуя независимо друг от друга, мы с сходились в одном — пяти баллов недостаточно для совершенства!

Выдержав достаточную паузу — такую, чтобы в должной мере подчеркнуть драматизм, я продолжил.

— Но!

Вновь пауза — и незаметный взгляд на секундомер. Пора.

— Блокноты, которые мы передали на хранение нашему товарищу, были им потеряны! Безвозвратно!

— Извините меня! — Неуверенно крикнул из дальнего угла Ян, сверяясь с уцелевшим лоскутом от салфетки.

— Простите ли вы его — решать вам, — с горечью завершил я, разворачиваясь к противоположному от Яна выходу и быстрым шагом — пока они не опомнились — покинул помещение.

А теперь — бежать! Пусть с тростью, не быстро — но бежать! До лестницы — вверх! Поворот! Еще поворот!

— О, Максим, ты здесь! Я тебя ищу! — Чуть не впечатался в меня после очередного угла Пашка.

Еле затормозил.

— Давай потом. — Захотел я продолжить путь.

— Нельзя потом! — Умоляюще-истеричным тоном произнес он, повиснув руками на моем пиджаке.

Хотел было стряхнуть его, но потом пригляделся к нему и изумился — весь растрепанный, с застегнутой через пуговицу рубашкой, поехавшим набок галстуком и с совершенно невероятным взглядом, Пашка выглядел Лайкой, еле выскользнувшей из-под Камаза.

— Мак-сим! — с невероятным чувством произнес он мое имя. — Мы должны выбрать Екатерину Стольникову из одиннадцатого 'в'! Очень, очень надо! Пожалуйста! Она такая! — поплыл он взглядом. — Максим! И еще, еще — Марину Аксюшину! Пожалуйста!

— Ничего не получится, — мягко отцепил я его левую руку от себя. — Я отменил соревнования.

— К-как отменил? — Замер он с распахнутыми глазами. — Нельзя отменять! Ведь там Катя, Марина!

— А вот так, отменил, — поднял я его на ноги и закрепил вертикальное положение хлопком по плечу.

— Но Катя... Марина...— Совсем растерялся Паша.

Я хотел было что-то ответить, но тут в дальнем коридоре пробежал Ян, а за ним с минимальным запозданием толпа дам, вооруженная туфлями с острым каблуком.

— На его месте должен был быть я, — шмыгнул Паша жалобно.

— Не дай Бог, — вздрогнул я и похромал искать Таню, оставив товарища приходить в себя.

А через десять минут, в классе, я вновь сидел один, то и дело ловя гневные взгляды Татьяны, бережно и осторожно обрабатывающей раны на лице и оттоптанных руках такого всего из себя жалобно постанывающего Яна. В глаза бы ему лучше посмотрела, в бесстыжие... И счастливые, этого тоже не отнять.

Справа на меня тоже смотрели неравнодушно — но в глазах Пашки читались укоризна и тоска, столь же густые и темные, как помада в просвете его рубашки.

Да и от учителя шел заметный интерес пополам с демонстративным возмущением — это она с моим дневником ознакомилась. Мало у кого есть запись 'ААААААААА!!!' за подписью директора.

— Класс! — Хлопнула входная дверь, и все три ряда дисциплинированно поприветствовали Руслана Артемьевича.

— Садитесь, — ответил он мягкой улыбкой. — Марья Ивановна, можно сделать объявление?

— Разумеется, — ответили из-за толстых стекол очков.

Руслан прошел к доске, оставив дверь открытой, откашлялся и с бодрой улыбкой посмотрел поверх моей головы. Потому что когда он на меня смотрит — у него глаз дергается.

— Рад сообщить вам, что в вашем классе пополнение!

Класс зашептался и забурлил.

— Прошу любить и жаловать, Светлана Джонс! — Повел он ладонью ко входу.

Из коридора в класс шагнуло чудное золотоволосое создание в школьной форме.

— Пожалуйста, не обижайте ее и помогите освоиться. Она родом из-за океана, поэтому не совсем ладит с русским.

— Моя мама родом отсюда, — смело глядя на класс, с легким акцентом подтвердила она, внимательно изучая людей за партами.

И совсем скоро остановилась на мне. Надолго. Что-то продолжал говорить Руслан Артемьевич, поддакивала ему учитель, поднимались со своих мест ученики, называя свои имена. А мы ничего не слышали, изучая глубину радужки друг у друга.