Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

Мастер Топольский и месье Дюпен стояли у передних иллюминаторов, держась за поручни безопасности. Герр Брукер, знаменитый австро-немецкий промышленник, сверялся с показаниями своих наручных часов, несомненно, сравнивая их с хронометрами, расположенными в рубке управления. Некоторые из них показывали наше местное время, в то время как другие показывали время в крупных городах севера.

Рамос сидел рядом с Мергатройдом спиной ко мне, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Даже когда палуба накренилась, когда ветер изменил наш курс, он оставался доблестно невозмутимым.

— Мы его нашли? — спросил я.

— Мы кое-что нашли, Сайлас, — ответил Рамос тихим, доверительным тоном. — Эта траншея неуклонно углублялась на протяжении почти пяти миль. Как вы можете видеть, сейчас мы почти полностью погрузились в нее, и нам еще предстоит углубиться. Однако я бы предостерег вас от слишком поспешных надежд. Ложные тревоги случались и раньше.

— Но ни одной, ради которой стоило бы выдергивать меня сюда.

— Посмотрим. — Он слегка повернулся, и стал виден его массивный профиль. Это было лицо, высеченное из камня, с челюстью-валуном, гранитными гранями и лбом, похожим на нависающий утес. Он был совершенно лыс, его череп был покрыт шрамами и вмятинами от жизни, слишком интересной и жестокой для простого описания. Единственным повреждением, происхождение которого я мог с уверенностью определить, был участок покрасневшей кожи на затылке. Это был заживающий ожог, который был неизбежным побочным эффектом лечения радием, полученным им ранее во время нашей экспедиции. Лучи радия полностью устранили аневризму головного мозга; небольшое воспаление вышележащих тканей, несомненно, было малой ценой за его жизнь.

— В любом случае, мы никогда не заходили так глубоко. Я не думал, что вы захотите это пропустить.

— Вы правы. — Я оглядел раскачивающуюся рубку в поисках того, чего я одновременно боялся и жаждал, токсина, который сам по себе был нейтрализатором. — Где...?

— Мисс Косайл? — Его слабая улыбка выдала понимание моего интереса к этому приводящему в бешенство, обольстительному экземпляру. — На улице, Сайлас, рискует шеей и конечностями.

Комнату озарила вспышка, подобная молнии. Молния есть всегда, — подумал я про себя, как будто эти слова были стихотворной строчкой, заученной наизусть из какого-то забытого стиха, лишенной смысла, но все же несущей в себе убежденность в первостепенной важности.

Всегда молния.

Но на самом деле это был не шторм, даже отдаленный. Над нами не было облаков, и их не было на горизонте, когда мы опустились ниже уровня поверхности. Источник этого разряда был гораздо ближе, и его происхождение стало мне ясно, когда вторая вспышка последовала сразу за первой. Обе пришли непосредственно снаружи гондолы, с узкого смотрового трапа, который опоясывал конструкцию, обеспечивая ограниченный доступ к двигателям, стойкам и так далее.

— Она склонна к самоубийству! — воскликнул я.

Поплотнее запахнув шинель — по крайней мере, предусмотрительно одевшись потеплее, когда выходил из каюты, — я подошел к двери левого борта и выскользнул наружу, плотно закрыв ее за собой. Это действие может показаться достаточно обыденным, но до этого я всего несколько раз выходил за пределы гондолы и никогда — при подобных обстоятельствах. Все было по-другому, когда мы парили в облаках или высоко над неизменным, далеким зеркалом океана. Там понятия скорости и высоты становились абстрактными, и я обнаружил, что мое головокружение (правильнее было бы сказать, акрофобия) легко проходит. Однако теперь не было никаких сомнений ни в нашей высоте, ни в нашем движении. Ледяные стены скользили мимо со скоростью, от которой у меня опять кружилась голова — не потребовалось бы большой ошибки в нашем курсе, чтобы врезаться в эти стены, — в то время как дно ледяной впадины все еще было достаточно далеко под нами, чтобы вызвать тошнотворное ощущение высоты. Не имело значения, что дирижабль теперь летел примерно на уровне поверхности по отношению к общему ледяному покрову, покрывающему Антарктиду. Основание под нами уходило вниз так круто, что с таким же успехом мы могли находиться на высоте сотен футов над твердой скалой. Я был как канатоходец между небоскребами.

Двигатели ревели. Воздух был ледяным. Но, к счастью, ветер почти не обдувал мою кожу и не пытался сбросить меня в пустоту.

Я двинулся по проходу, пока не оказался почти рядом с мисс Косайл. Она перегнулась через хлипкую проволочную изгородь, которая служила единственной защитой на краю прохода. Одетая, как эскимоска, в желтые меха, она стояла одной ногой в сапоге на палубе, а другую отставила за спину, едва касаясь борта гондолы, и так сильно наклонилась вперед, что можно было представить, что в любой момент может упасть. И это без учета громоздкого фотоаппарата и лампы-вспышки, которые она держала перед собой.

— Мисс Косайл, вы просто невыносимы! — крикнул я, перекрывая рев двигателей. — Как ваш врач, я прошу — требую — чтобы вы немедленно вернулись внутрь! — Я снова ахнул. — Боже мой, на вас даже нет перчаток!

— С этим старьем в перчатках не разберешься, Сайлас, — сказала она, улыбнувшись в мою сторону и тут же снова уставившись в камеру. — Но все в порядке. Когда перестаю их чувствовать, я понимаю, что пора зайти внутрь, сменить кассету и окунуть пальцы в стакан теплого бурбона. — Вспышка сработала снова. Свет пульсировал на борту "Деметры", обводя двигатели, стойки, гондолу, оболочку, в то время как меньшая его часть очерчивала огромные, неприступные ледяные стены, между которыми мы скользили. — О, это хороший снимок. Это будет круто!

— Если вы не доживете до того, чтобы увидеть это напечатанным, какой в этом смысл?

— Не будьте таким занудой, Сайлас. Девушка должна делать то, что должна. Особенно в моем положении!

— Сколько бы ни платила вам "Дейли Юпитер", я надеюсь, это того стоит.

Покачав головой, прикрытой капюшоном, она неохотно уступила моему беспокойству, отодвинулась от ограждения и поставила обе ноги на трап. — В любом случае, на данный момент я закончила. Нельзя слишком быстро использовать эти вспышки, иначе мне нечем будет светить, когда мы доберемся до подземного мира. Кроме того, нужно напечатать текст. — Она сунула камеру мне в руки. — Держите. Помогите девушке, ладно?

— Я благодарен за звук этих двигателей, — сказал я. — Это единственное, что помогает мне уснуть, если не считать граммофона герра Брукера и адского стука вашей пишущей машинки.

— Люди в Покипси должны знать, что с нами происходит, Сайлас. Но вам не стоит жаловаться. Фрици подарил мне самую легкую и бесшумную пишущую машинку из когда-либо созданных.

— В таком случае, передайте герру Брукеру, что с ней еще нужно кое-что доделать.

Я уже был готов вернуться в гондолу, когда она внезапно взяла меня за руку. — Смотрите. Подъем впереди становится круче. Боже правый, мы действительно начинаем спускаться!

Я с трудом сглотнул, борясь со страхом. — Если Топольский хотел зарыться в Землю, ему следовало взять с собой проходческий комбайн, а не дирижабль!

— Как знать, может быть и то, и другое. — Ее капюшон касался моего лица, оторочка из меха щекотала мне щеки. — Вы странная рыба, вы знаете об этом?

— Я странная рыба?

— Вы подписались на это, как и все мы. Вы всегда знали, что, по мнению этого глупого казака, он найдет. Так почему же вы ведете себя так, будто никто никогда не говорил вам, что мы ищем вход в полую Землю?

— Я был прекрасно осведомлен о его намерениях, мисс Косайл, — спокойно ответил я. — Я просто не верил, что хоть что-то из этого может быть правдой. Тем не менее, это была работа. Мои обязанности требовали, чтобы я заботился о благополучии экипажа и экспедиционной группы, а не покупался на всякую чепуху о дырах на дне планеты.

— Это позор. Потому что, похоже, мы действительно нашли свою дыру, не так ли?

Пол перед нами не просто становился круче. Он превратился в почти вертикальную шахту, дно которой было чернее чернил.

Боже мой. Там не было... ничего.

— Выше нос, Коуд, — сказала Косайл.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

"Деметра" спускалась. Шахта — расщелина Топольского — была достаточно широкой, чтобы пропустить весь дирижабль, но свободного места вокруг нас было всего около пятидесяти футов. Наши двигатели теперь не гнали нас вперед, а использовались для того, чтобы удерживать нашу позицию как можно ближе к середине шахты, что требовало от Мергатройда большого мастерства. Из газового баллона медленно вытекал водород, чтобы уменьшить нашу плавучесть и позволить нам погрузиться в постоянно сгущающийся воздух расщелины. Это было не совсем путешествие в один конец, так как мы могли снова подняться, сбросив балласт (операция, конечно, была запланирована заранее), но все равно это можно было предпринять только один раз.

"Деметра" быстро скрылась за пределы видимости дневного света. Лучи антарктического солнца проникали в шахту всего на несколько сотен футов, а затем все погружалось в темноту. Опять же, это было учтено. Из гондолы торчали прожекторы, расположенные парами под таким углом, что их пересекающиеся лучи освещали определенное расстояние от дирижабля. Пока Ван Вут и Мергатройд регулировали двигатели и управляли нашим снижением, Мортлок и другие члены экипажа постоянно сообщали приблизительную дальность полета и направление.

— Восемьдесят на отметке тридцать градусов!

— Шестьдесят и приближаемся к нулю!

Мы опускались и продолжали погружаться. Трещина продолжала идти вниз. Иногда она поворачивала в ту или иную сторону, как перекошенная водосточная труба, но никогда не сужалась и не расширялась, и не было никаких признаков того, что у нее есть дно. Если у Топольского и было какое-то представление о ее абсолютной глубине, то он не высказал никакого мнения, кроме как побудить Ван Вута продолжать. Капитан так и сделал. У него был контракт, и он был уверен в возможностях своего судна.

Мы углубились в континентальный лед на полмили или даже больше. Затем еще как минимум на столько же.

У нас заложило уши. Мы были похожи на альпинистов, спешащих вниз с разреженной вершины. В какой-то момент я оглядел гондолу и понял, что мисс Косайл отсутствует, и удивился, как она могла не быть свидетельницей этого подвига, самой грандиозной и смелой экспедиции нашего века. Затем, перекрывая шум моторов, я расслышал деловитое постукивание ее пишущей машинки и понял, что никакое зрелище, каким бы эпохальным оно ни было, не может помешать работе над сообщением. Вскоре щелканье сменилось писком нашего аппарата азбуки Морзе, так как ее слова передавались по беспроводной связи к ионосферному слою Хевисайда, а затем на принимающие станции, разбросанные по всему южному континенту.

Мы продолжили спуск. На расстоянии трех миль воздух стал еще гуще, но по-прежнему был холодным и сухим. Прожекторы высвечивали удивительные оттенки цвета льда, где полосы мерцающего зеленого, синего и бирюзового цветов чередовались с переливающимися оттенками необычайной тонкости и красоты. То тут, то там виднелись розовые и лиловые прожилки, свидетельствующие о какой-то забытой эпохе в истории Земли. В какой-то момент Мортлок с растущим мальчишеским волнением заметил костлявый остов какого-то огромного морского чудовища, сохранившийся на века, словно между стеклянными плоскостями предметного стекла микроскопа.

Внезапно лед уступил место смеси щебня и грязи, как на раздробленной местности под ледником, а затем мы преодолели еще несколько миль твердой скалы, представляющей собой саму континентальную кору. К этому времени точка нашего старта была невероятно высоко над нами. Если бы расщелина была прямой и если бы над нами не было газовой оболочки, возможно, удалось бы разглядеть крошечную, уменьшающуюся точку неба. Но прибавило бы это нам мужества или подорвало его, я не осмеливался сказать.

Косайл ворвалась обратно в рубку управления, размахивая копией своего последнего сообщения для "Дейли Юпитер".

— Симмс оправдан! — она топнула ногой, как чечеточница, и широко развела руками. — "Великий Топольский доказывает существование открытого полюса и полой Земли!" Как вам такой заголовок, приятель?

— Его имя будет напечатано более жирным шрифтом, — пожаловался Топольский.

— Хорошо! Как насчет "Топольский торжествует! Единственный исследователь нашего времени подтверждает мнение Симмса и доказывает существование полой Земли! Далее следуют неприятные подробности!"

— Лучше.

— Я закодирую это и немедленно передам.

— Не лучше ли, — сказал я, — подождать, пока мы не увидим, что на самом деле находится на дне этой шахты?

Топольский бросил на меня испепеляющий взгляд. — Если бы это было поручено таким людям, как вы, Коуд, никто бы ничего не исследовал. Вы бы испортили им настроение еще до того, как они потеряли бы порт из виду.

— Она расширяется! — крикнул Мортлок. — Стены отодвигаются: двести футов, триста футов... за пределы досягаемости наших прожекторов! Мы выходим на дно...

— Но куда? — спросил я.

Казалось, это была бездна бесконечной черноты. Под нами была абсолютная пустота, темнее ночного свода. Над нами, освещенный направленными вверх прожекторами, был потолок из покрытой пятнами льда скалы цвета черепа, изрезанный шрамами, рябинами и кратерами, как обратная сторона поверхности Луны. Наличие этой пустоты не было неожиданностью, поскольку доказательство ее существования было неотъемлемой частью цели нашей экспедиции. Но увидеть все это собственными глазами, ощутить эту зияющую пустоту под нами и эту зловещую каменную громаду, нависшую над нами, было таким переживанием, которого не могло хватить ни на какое предвкушение. Каждый из нас вырос в мире, где земля под ногами была твердой и надежной, а небо над головой — воздушным и светлым. От этой отвратительной перестановки столь банальных фактов заставила меня пошатнуться, испытать тошнотворную морскую болезнь. Я огляделся по сторонам, изучая застывшие выражения лиц моих попутчиков. Каждый из них переносил реальность нашей ситуации со стоическим спокойствием, с напряженными челюстями и сжатыми губами, но я видел, что за каждой маской скрывается хрупкое существо, которым она была на самом деле.

— Ведите нас по расширяющемуся кругу, удаляясь от дыры, — сказал капитан Ван Вут ровным голосом, но каким-то слишком спокойным, слишком властным, чтобы полностью скрыть свои естественные инстинкты. — Двигатели на минимальную скорость, и следите, чтобы мы не пробили баллон о потолок. Мортлок, пошлите группу людей на оболочку с крюками и захватами.

Этот давящий потолок простирался во все стороны, далеко за пределы досягаемости наших прожекторов. Пустота под ним была непроницаема для наших чувств и приборов. Прожекторы бесцельно шарили по ней. Утяжеленные тросы, опущенные на глубину тысячи футов под гондолой, не касались ничего на своем пределе. В них не было необходимости. Острая интуиция, которую, я уверен, разделяли все мы, подтвердила, что чернота под нами была за пределами всех рациональных возможностей измерения. Возможно, она простиралась до самой середины Земли.