Аккуратно уложил жену на землю. Неловко потрогал за плечо терапевта.
— Доттог! Доттог! Нужна помощь!
Потапова уставилась белыми глазами, перевела с трудом дух. Остро воняло блевотиной. Берестов понял, что женщина его не слышит. Бить женщину — врача по щекам физически не смог, начал трясти ее за плечи, так что голова замоталась.
— Оставьте! Какого черта! — наконец, огрызнулась терапевт. Вытерла тыльной стороной ладони рот, глянула зло, устало — но уже осмысленно.
— Моей жене нужна помощь!
Медленно, словно древняя ветхая старуха, Потапова повернулась к Берестовой, осмотрела, на взгляд мужа, как-то поверхностно, в несколько движений, потом, сутулясь и ежась, сказала:
— Мне жаль, Дмитрий Николаевич!
Старлей не понял.
— О чем вы?
— Ваша супруга мертва. Мне жаль. Я ничего не могу сделать. Она — мертва. Идемте, нам надо помогать другим людям.
— Но она же даже не ранена! И взрывы были не сильные! Я же видел! Ее не могло насмерть контузить! Вы ни черта не разбираетесь в медицине, как вы такое говорить можете, вы не врач, вы — коновал! — поперло совершенно неожиданно для самого начштаба потоком, только выговорить все это он не мог физически и потому запыхтел, зашепелявил как вскипевший чайник, так что слюни полетели.
Покорно, словно с капризным ребенком уставшая мать, Потапова снова взялась за осмотр лежащей рядом медсестры. Глянула на свои окровавившиеся пальцы. Посмотрела с явным сочувствием на мужа убитой и, зачем-то задрав подол халата покойницы, монотонным голосом сказала:
— Она стояла наклонившись, Дмитрий Николаевич, осколок попал ей в промежность. Думаю, что пробил до сердца. Она была убита раньше, чем упала на землю, можете мне поверить. Потому кровотечения практически не было. А вы не заметили раны сразу. Сожалею.
Берестов очумело смотрел — и не понимал, что она говорит. Да и слышно было плохо — самолеты по головам ходили и пальба не прекращалась ни на минуту.
Так и не понял.
И не понял — как он оказался на другой стороне поляны. Словно провалился. Ничего не мог вспомнить. Только что-то по колену било при каждом шаге. Остановился, посмотрел. Наган болтается на ремешке. Глянул автоматически — все патроны расстреляны. Также привычно, как тренировался, выбил шомполом пустые гильзы, вставил патроны из кармашка, сунул оружие в кобуру.
Показалось, что времени прошло много. И дым уже развеялся и самолеты куда-то делись. Ему теперь оставалось понять, где он находится — и что дальше-то делать? Состояние было словно после наркоза и операции — слабый как пришибленная мышь, в холодном поту словно искупался. Даже и знобило чуток. Голова как чугунная. Зато ноги деревянные, не гнутся.
Надо найти медсанбат свой. Там жена. Надо найти.
Военврач третьего ранга Потапова, терапевт.
На секунду отвлеклась — а увечного начштаба как ветром сдуло, видно перемкнуло от горя в простреленной голове, шарики за ролики заскочили. И дальше-то что делать? От бомбежки терапевт слегка оглохла и очумела, потому соображала с трудом. Что делать — совершенно непонятно, такому не то, что не учили, даже и не заговаривали никогда, а теперь с поляны, где совсем недавно гордо стоял медсанбат, пер волнами вонючий дым. И кричали люди, которым было очень больно.
Потапова встряхнулась, взяла себя в руки и зашагала, держась как можно более уверенно, назад, туда, где была ее госпитальная палатка. И тут же, ойкнув совершенно по — детски, бросилась на землю, стараясь вжаться в нее всем телом, потому что прямо на голову, завывая обвальным ревом мотора и пулеметов рухнул самолет, когда совсем уже с жизнью простилась, чужая машина прекратила пальбу, зарычала уже удаляясь, и тут же на ее место свалилась другая. Хотя доктор крепко-крепко зажмурилась и заткнула уши, рев чужой силы наверху буквально тряс ее тело и вытряхивал душу. Нелепо поползла прочь, пока не уперлась головой во что-то твердое, но некоторое время все еще бесполезно сучила ногами, сдирая подметками лесной мох, словно дурковатая и упрямая черепаха. Замерла в паническом ужасе.
— Докторица, докторица, делать-то что? — тряс ее кто-то за плечо.
И тише, вроде стало, то есть шума много, но все-таки — не трясутся зубы во рту.
Санитар Петренко из ее отделения. Семейный, солидный, надежный резервист, а тут посмотрела — сам растерялся и вид напуганный, лицо от пота блестит, губы дрожат.
Резко села, стыдливо оправила задравшуюся непристойно юбку. Сказать-то что? Ведь ждет подчиненный от начальства мудрости и точных указаний. Ей бы кто чего посоветовал!
— Что у нас там? — смогла выговорить связно.
— А все, нету больше нашего медсанбата — просто ответил санитар и вдруг у него по загорелой морщинистой физиономии потекли светлые, какие-то совсем прозрачные слезы.
— Как?!
— Всех поубивало! И Кравчука и Мищенко и Савченко! Как взорвалось все! Все вдребезги! — запричитал, перечисляя Петренко.
— Так. Нам надо найти командование! Где Левин? — по возможности строго, но дрожащим голосом, пролепетала ошарашенная и этими сведениями докторица.
— Не знаю. Они вон с этой медсестричкой в операционной были, мы им как раз на стол пехотного старшину притащили.
Петренко с опаской уставился на тело Берестовой, словно от него могла исходить какая-то угроза. Видно было, что он с трупами раньше дело не имел и потому побаивается их. Потапова покрутила головой, прислушалась. Самолеты улетели. Значит надо идти, найти главного врача, то есть начальника медсанбата, доложиться, получить указания и работать дальше.
Когда вышла на... Нет, назвать это место недавнего лютого погрома поляной уже не получалось никак, вообще незнакомое, загаженное , исковерканное, испакощенное место!
Словно и не было тут на этой перерытой небрежно и жестоко земле медсанбата — все засыпано вырванной землей, перемешано со всяким мусором, ровное все — потому как все палатки исчезли, словно их ветром сдуло, трава даже, которая была зеленой и блестящей теперь как пережевана. И дымится в десятке мест, а там, где был сортировочный взвод — густо коптят догорающие грузовики. И по поляне потерянно бродит два десятка людей — из двух сотен! Ужаснувшись в душе, но держа на лице маску уверенности, Потапова зашагала туда, где была операционная палатка. Хоть Левин оказался прекраснодушным идеалистом, то есть дураком набитым, а хоть какое начальство лучше чем вообще никакого — это доктор твердо знала.
И удивилась и обрадовалась, что мертвецов по дороге попалось всего пятеро, лежали в таких неестественных позах, что и проверять бесполезно, еще в институте студенткой убедилась, что умершие лежат иначе, чем живые, но без сознания. Мякнет человек, как сдувается все равно что. Узнала среди мертвецов только одного — терапевта из приемного отделения. Лежал тот, скорчившись, словно эмбрион, в грязной, пыльной траве. Стараясь не показывать удивления Потапова озиралась вокруг, совершенно потрясенная. Она просто не понимала — как так? И комочек в горле пульсировал, только б не разрыдаться. Хватит тут и одного Петренко!
— А начальство у нас — того! — неожиданно сказал кто-то за спиной. Оглянулась, скрывая испуг. Двое санитаров — те самые, которых Петренко уже похоронить успел. Кравчук и Савченко, живехоньки, только у одного на лбу царапина и нос распух.
— Это вы о чем? — спросила женщина.
— Главный помер — буднично и вроде как с легким злорадством заявил Кравчук, а его приятель поднял к лицу докторицы странный предмет. До нее не сразу дошло, что это кусок черепной кости с длинным локоном седых волос. Левин очень гордился своей шевелюрой и на укладку локона, который на взгляд прогрессивной и современной Потаповой скорее подходил для гоголевского Хлестакова — этакий кандибобер над лбом, тратил много сил и времени. Теперь за этот самый локон и держал кусок головы своего командира суровый санитар.
— О, а вы живы — искренне обрадовался Петренко.
— Ну а то ж! — не без хвастовства откликнулся Савченко и спросил у Потаповой: "Шо дальше делать будем?"
А Кравчук как бы в воздух вымолвил, глядя в сторону: "Начальство в дивизии б надо оповестить, что сюда раненых не гоже возить".
Потапова ухватилась за эту поданную идею.
— Точно, так и надо сделать! Кравчук, доберитесь до штаба — доложите там о состоянии дел, чтоб помощь прислали.
— Один могу и не дойти. Для гарантии бы с дружбаном идти лучше, мало ли меня по дороге немцы подстрелят — вон как разлетались! — опять как бы в воздух высказался Кравчук.
— Да, да, понимаю! Конечно, идите вдвоем! Поспешите только! — попросила она мужчин.
— Есть, товарищ доктор! Тильки паек возьмем из запасов суточный, а то конец неблизкий, а мы не ели! Держи Петренко! Ну, покеда! — и парочка санитаров без суеты, но быстро покинули и растерявшуюся докторицу и напуганного товарища, который шарахнулся на пару метров в сторону, когда невозмутимый Савченко протянул ему раскачивающуюся на пряди волос часть черепа.
— Вот, настоящие мужчины, приятно с такими находиться, обстоятельные. А Петренко — трусоват, видно, конечно, хотя могли бы с куском головы Левина и поучтивее обойтись, но ведь тоже напугались, переживают. Опять же простые люди, у них все без этикета, опять же и про еду не забыли крестьяне. Ну а с локоном этим... Они же санитары, всякое видали, вот и не боятся трупов и крови. Простые люди без этих всяких интеллигентских мерихлюндий, прочно стоящие на земле, даже немножко завидно, какое у них самообладание!
Тут она спохватилась и кинулась собирать выживших. Люди поднимались из травы, опасливо вылезали из леса, очумело трясли головами. Многие стали плохо слышать и словно бы поглупели. Убитых оказалось совсем не так много, как показалось вначале — всего 18 человек. Раненых оказалось гораздо больше, в разы — причем сразу было не понять, кто просто перемазан в чужой крови, а кто серьезно покалечен сам, только еще не понял, насколько все плохо, вроде миловидной медсестрички из приемного отделения. Той, которая стеснительно улыбаясь, спросила Потапову — смогут ли ей пришить в госпитале руку, а когда врач захлопала непонимающе ресницами — девушка и впрямь показала, что ее правую руку как топором ссекло прямо по запястью. И она беломраморную изящную кисть, на первый взгляд показавшуюся Потаповой куском скульптуры, аккуратно держит здоровой рукой. И по повязке не скажешь, что кровотечение сильное. Врач не нашлась — что ответить. Просто голова кругом пошла! И словно бы этого было мало, так поперли наконец раненые, самоходом, на каких-то телегах, попутных грузовиках и черт знает как.
И тут словно бог услышал ее молитвы — появился наконец пропавший начштаба. Немного отстраненный, явно не в себе — но к нему Потапова бросилась, как к спасителю.
Старший лейтенант Берестов, начштаба медсанбата.
То, как к нему кинулась Потапова, как с надеждой посмотрели толпившиеся вокруг нее люди, встряхнуло старлея. Понял, что тут кроме него командовать некому. И еще он понял, что медсанбата больше нет. На этой помойке, которой стала разбитая вдрызг поляна не осталось ни одной целой палатки, запасы, складированные чуть поодаль ровно так же попали под бомбы и теперь там все было перемешано с землей и листвой.
Сам Берестов видал бомбежку еще во время Финской войны, но издалека, не ближе пары километров. Почти совсем невидные в небе самолеты бомбили с горизонта, на высоты ниже 1000 метров не спускались, а то и с большей высоты бомбы кидали. И как-то все это несерьезно было. Довелось видеть и штурмовку финских позиций "Чайками" и "Ишаками", но опять же не близко, на расстоянии опять же пары километров.
Совсем другое дело оказалось самому попасть под бомбо — штурмовой удар, да еще особенно незабываемые впечатления в первый раз это испытать. Непонятно куда самолет с высоты целится, кажется что именно в тебя.
В укрытии, даже самом примитивном, пережить бомбежку и штурмовку явно легче. Теперь Берестов винил себя в том, что не приказал заранее выкопать хотя бы простые открытые щели, даже не говоря про капониры для укрытия техники и блиндажи для персонала и раненых. Тяжело налилось чугунной гирей чувство вины, что не подготовился заранее, не успел сделать всё то, что должен был, что именно из за этого погибли подчиненные, в том числе и жена с будущим ребенком. Давило это душу.
Он тут был единственным военным человеком, со штатских-то чего спрашивать! И этот командир дивизионного медсанбата, военврач Левин, действительно не понимал, что произойдет, интеллигентный, неадекватный, совершенно гражданский человек. Старлей с трудом вспомнил, что кинулся его искать с самыми худшими намерениями. С трудом вспомнились странные детали — малиновое желе с какими-то девчачье — розовыми комками, словно манную кашу с вареньем со стола уронили. С чего вспомнилось? Что-то неправильное с этой кашей. Тут же всплыла перед глазами странная сардоническая ухмылка. У Левина снесло осколками половину головы и зрелище было совершенно выходящее за все рамки нормы, нехорошо таким мертвеца видеть, а уж то, что оставшейся половиной головы покойник как бы нагло ухмыляется — и совсем переклинило. Потом со стыдом начштаба вспомнил, как пинал ногами грязный труп, ругаясь самыми скверными словами. Оставалось только надеяться, что все пули из нагана он выпустил в самолеты.
— Вы хоть шио-то мошете сдевать? Помошь ганеным? — спросил старлей терапевта. Та виновато развела руками.
— Только подбинтовать, разве что. Этого категорически недостаточно! Нужно обязательно хирургически обработать раны. Вы же видите что тут творится!
Он видел и при том совершенно не мог понять — чем немцы накрыли поляну. Вороночки масенькие, мацупусенькие — ротный миномет и то глубже роет. А все снесло, как корова языком. Равномерно. И странно выглядел неразорвавшийся боезапас, несколько штук попались на поляне, много не взорвалось у немцев этих странных бомбочек. Покрашенные в яркий желтый цвет они сначала совсем непонятны были для Берестова, только когда уже шестую увидел, сообразил, что это как консерва сделанная штука, навроде здоровенной банки с тушенкой. И внутри жестяной банки была чугунная цилиндрическая колобаха с толстым проволочным штоком сбоку. А сама банка ловко раскрылась на две половинки и два круглых донышка, послушно сдвинувшись от сопротивления воздуха до шарика на конце штока. Видать чтоб как парашют работала.
Только собрался рявкнуть, чтоб не болтались люди на поляне, где лежат неразорвавшиеся боеприпасы, как ахнуло совсем неподалеку. И еще раз! Вылезшие было на поляну люди ломанулись обратно в лес, сам Берестов погнал перед собой тех, что были с ним рядом. А на поляне кто-то выл нечеловечески и еще грохнуло.
— Суки в бога душу... — не удержался старлей, сообразив, что не просто так не взорвались эти странные фиговины одна за другой. Замедление. Как раз минут 15 — 20 прошло с момента, как самолеты улетели.
Схватил за шкирку Потапову, которая совсем собралась было бежать к тому, кто выл тянущим душу стоном оттуда с поляны. И не один там стонал, даже не десяток.
— Куда? Низя!
