Только вот оболтусы, тем более малолетние, предпочитают книжки в руки не брать, а брать в руки они предпочитают какую-нибудь гадость. Я, конечно, могу предположить, почему они так делают, но это не будет иметь никакого смысла, потому что я не малолетний оболтус.
Хотя это зависит от точки зрения и системы координат, и я полагаю, что для кого-нибудь, не будем указывать пальцем, всё совершенно не так, но этот кого-нибудь меня совершенно не интересует, как впрочем, наверное, и я его.
Поэтому мы существуем в разных системах координат и никогда не пересечемся, а если и пересечемся нечаянно, то ничего для нас, в смысле и для меня и для него не изменится. По крайней мере, мне хочется на это надеяться.
* * *
Вот ведь еще какая штука, оказывается. Нерегулярность присуща сложным процессам. Для нормального человека хаос — это непознанное и неназванное, опасность непредсказуемости и ненадежности.
Однако, похоже, то, что мы называем хаосом, это тоже миропорядок, но не наш, а параллельный, и, проникая в него и его осознавая, мы участвуем в каком-то первичном или вторичном вселенском энергообмене. Или в информационном обмене, который с энергией связан каким-то опосредованным способом.
Услышать, увидеть, почувствовать в хаосе похожесть, родство, созвучие — первый и самый главный шаг любого творческого процесса. Видения и образы, которые рождаются в эти моменты, ошеломляют своей беспредельностью и многозначностью.
Причины и следствия сцепляются между собой в самом невероятном сочетании. Хаос как бы открывает нам через свои пространственно-временные вибрации новые варианты и способы пространственно-временных ощущений и образов.
Хаотические процессы, реализуемые сначала в воображении, а потом в действительности, структурируют, то есть творят, мир. Творческий человек становится как бы посредником между космосом и хаосом, между аккумулированной, связанной энергией плотной материи-вещества и свободной энергией Вселенной, которую мы почему-то называем хаосом.
Если каждый конкретный акт такого посредничества кажется случайным, он является фрагментом коллективного устремления, и сумма этих свободных, интуитивных актов, внешне беззаконных и возмутительных, вдруг оказывается естественной и красивейшей картиной вечно изменяющегося мира.
* * *
Всё, что случилось сегодня с Ольгой Николаевной, не поддается никакому логическому объяснению. И ведь всего-то и было по началу — купила колготы, купила пачку салфеток и коробку крапивы сушеной, чисто в косметических целях, и купила еще 'Кысь'.
Давно хотела с Толстой познакомиться, всё руки не доходили, нет, в смысле почитать Толстую, а не пообщаться, пообщаться то вряд ли удастся, она, говорят, на тусовки не ходит, не в передачу же к ней залазить. Хотя, если бы было желание, можно бы и в передачу, но светиться в этот раз совершенно ни к чему.
Вот тут оно и произошло. Выходя из подземного перехода на тверской, на ровном месте, никаких наледей или снежных куч, Ольга вдруг ощутила, что земля как-то становится ближе. В смысле, поняла, что падает, и не поняла, почему, каблук не сломался, нога не подвернулась, просто наступило состояние свободного падения.
Но не завершилось. Два молодых человека ловко ухватили Ольгу Николаевну на середине траектории под руки, и прочно утвердили в нормальном вертикальном состоянии.
— Девушка, осторожнее, — только и прозвучала реплика, и молодых людей как бы и не стало, Ольга даже и разглядеть их не успела, просто преисполнилась толикой благодарности, хотела улыбнуться, а улыбаться то уже и некому оказалось.
Зато в 'Кысе' оказалась записка. В гостинице, естественно, обнаружилась, не сразу же на улице Ольга стала 'Кысь' проверять. Сразу за обложкой, перед первой страницей. В магазине никакой бумажки в книге не было, она пролистала тогда книгу у прилавка, а потом не выпускала из рук до самого помещения книги в сумочку, между аптечными пачками и колготками.
Ну не могли молодые люди засунуть эту записку, никак не могли, это же надо было открыть сумочку, достать 'Кысь', открыть 'Кысь', положить записку, закрыть 'Кысь', положить в сумочку, закрыть сумочку. А больше вообще никаких случайностей в пути до гостиницы, до самого номера не возникало, не могло возникнуть.
Или записка, а на ней была строчка цифр, скорее всего телефон записан, гелевыми чернилами на страничке из блокнотика в клеточку, сама в книге материализовалась, или сам момент падения был гораздо дольше, чем показалось Ольге Николаевне, что-то вроде кратковременной потери сознания, на время, достаточное для открывания сумочки и засовывания записки в книгу.
А вот звонить по этому телефону она не будет.
Если они такие ловкачи, то сами позвонят, или другим каким образом свяжутся, если уж оно им так надо. А кто это они, даже и гадать не хочется.
И записка пусть так в книжке и лежит, как бы необнаруженная.
* * *
У меня тут местами и временами в тексте выскакивают разные упоминания национальностей, да и рас некоторых, но это не по злобе совсем, и нет в этом никакого расизма, нацизма и прочих измов, это просто попытка переосмыслить одну бытующую теорийку о том, что сущность человеческого существования, простите за тавтологию, в смысле, сущность того, чем человек может в жизни прославиться, определяется не только и не столько генами, даже в большей степени она определяется мемами.
А взаимодействие генов и мемов, в смысле такое нетривиальное взаимодействие, как раз и даёт самые интересные крайности. Вот к примеру две наши крайности. В смысле два наших солнышка. Пушкин и Лермонтов.
Один, сами понимаете, гены имел какие, а другой тоже как бы и не местный, Лермонт-то тоже прибыл не отсюда тоже, видимо, гены имел не совсем характерные для данной местности, а вот мемы, или мимы — у одного Арина Родионовна позаботилась, другому тоже надо понимать было кому мозги вправить, в смысле посеять обильный и качественный посев, вы поняли, о чем я.
Так что не по злобе я вопрос национальный и даже расовый поднимаю, а из любопытства и из чисто научного интереса. Тем более что всё это очень сильно, как я полагаю, влияет на объективную реальность. Просто не может не влиять.
* * *
В природе существуют два замечательных инструмента — рубанок и пассатижи. Вы скажете, что их люди придумали и сделали? Наверное, вы отчасти правы. Потому что ни рубанки, ни пассатижи на грядке не растут. Их поэтому приходится делать руками.
Вы когда-нибудь делали руками пассатижи?
А я делал, мне судьба уготовила такой подарок судьбы в девятом классе на уроке труда. Еще у нас был такой замечательный трудовик, Карп Иванович, но это никакого отношения к тому, что по сюжету происходит, не имеет, так, совершенно излишняя и бесполезная информация.
Хотя никакая информация бесполезной не бывает в принципе, потому что нормальному цивилизованному человеку надо про пассатижи знать всё. Даже то, что какой-то Карп Иванович мог много лет назад, в прошлом веке иметь какое-то отношение к каким-то отдельным уникальным пассатижам ручного изготовления.
В общем так, про пассатижи я знаю всё. Я их сам, вот этими вот руками почти до конца доделал, и доделал бы до самого конца, если бы одна половинка пассатижей, кажется левая, не вырвалась из зажимных тисков сверлильного станка и не разворотила мне пол указательного пальца на левой руке так, что меня пришлось транспортировать в травмпункт и там зашивать эти полпальца специальными медицинскими нитками, которые через неделю из указательного полпальца левой руки у меня вытаскивали.
А шрам — вот он. На указательном пальце левой руки, за столько лет он стал такой симпатичной белой полоской. Когда я на него смотрю, я сразу вспоминаю про пассатижи.
Про рубанок я не вспоминаю вообще никогда, один только раз в жизни вспоминал, когда сел на неструганую лавку не очень удачно, тогда и вспомнил про рубанок, и что некоторые тоже про рубанок не вспоминали, но мне бы это было простительно, а им я этого простить не могу, нет бы, чтобы взяли они рубанок, и сделали так, чтобы именно я о нем не вспоминал, а не они.
В природе существует, наверное, еще много разных замечательных вещей, но я о них никогда не узнаю так, как узнал про рубанок и пассатижи. Но это, наверное, к лучшему.
* * *
Точка невозврата пройдена. Это стало понятно сразу, как только Валентин Васильевич взял верхнее письмо из пачки, принесенной секретаршей.
Девяносто пять процентов работы заключаются в чтении и осмыслении принесенных секретаршей документов.
Остальные девяносто пять процентов работы заключаются в глупых переговорах, бессмысленных телефонных звонках и бесконечных совещаниях на которых ничего не решается в принципе.
Это всё бы можно было отнести к процессу накопления и переработки информации, если бы во всём этом была осмысленная или полезная информация. Это только так принято думать, что информация не бывает лишней. Бывает, еще как бывает.
Бывает, что информационный поток вообще сливается в белый шум, и крупицы полезного тонут безвозвратно в информационных потоках, забивающих все мыслимые и немыслимые каналы. Для возможного полезного. Или возможного бесполезного.
Когда приходит время принимать решение, зачастую, вернее даже практически всегда, приходится руководствоваться не достоверной и осмысленной информацией, а информацией заведомо искаженной, предварительно обработанной и поданной таким образом, чтобы решение было именно таким, как оно надо.
Кому — спросите вы, и сразу поймёте, что глупость ведь спросили. Тому, кому надо.
По-другому никогда и не бывает.
* * *
Господи, как мне всё надоело. В смысле депрессивно — маниакальное состояние, которое я на себя напускаю, чтобы стать одним из героев этой самой бродилки, чтобы выполнить миссию и перейти на следующий уровень.
Без этого состояния в квесте практически невозможно понять, что надо в каждой конкретной ситуации делать, и приходится погружаться очень глубоко.
Это, скорее всего, чревато для психики, но любая игрушка чревата для психики. Хотя, если посмотреть на проблему с другой стороны, любое живое существо может играть только в доступные ему игры, при этом оттачивая имеющиеся у него навыки, которые могу пригодиться в другой, неигрушечной жизни.
Потому что любая игра — это тренировка, и если кто-то стал во что-то играть, это, скорее всего, означает только одно, появилась потребность и возможность осуществить тренировку того, что скоро, скорее всего, будет востребовано.
Или уже востребовано. Или было востребовано, но игры такой в то время не было, а потому то, что произошло совсем не так, как могло бы произойти, произошло и получилось как всегда. Цивилизацию не могут спасти ни те, кто настолько неразвит, что верит во все религиозные нелепицы, ни те, кто настолько чужд религии, что верит, будто религия целиком сводится к такой вере.
Сейчас же совершенно другое дело. Подготовленные и натренированные на этих игрушках, на этих тренажерах, мы любую неожиданность встретим во всеоружии. Нет, я не утверждаю, можем, конечно, и не встретить, это уж кому как повезет.
Мне обычно не везёт никак, но я всё равно играю в эту игрушку, правда мне и в ней везёт не очень. Но каждый раз я начинаю опять и опять, потому что меня не покидает ощущение, что опять всё только начинается.
NoИногда достаточно быть грубым, чтобы избегнуть ловушки хитреца.
Глава 2, в которой иногда достаточно быть грубым, чтобы избегнуть ловушки хитреца
* * *
слышишь дeмeтpa как paйcкиe яблоки
мeдлeннo пaдaют к нам нa пopoг?
это уплыли acтpaльныe ялики
c шaйкoю бeшeныx кyкoл-cyoк
двинет ceнтябpь пoлycoнным кapлyшeю
в лec где пeтляeт жeлeзный мaзaй
пocoxoм — пocyxy пpoбyя cлyшaя -
и никoгдa не вepнётcя нaзaд
NoАйра Дж. Морис
* * *
Вода хранит информацию. И передаёт. Как она это делает — никто не знает. И даже не догадывается. Все слышали про живую и мертвую воду. Бывает святая вода. Бывает вода, над которой проделали пасы. Бывает... много чего еще бывает, но это... не имеет непосредственного отношения к нашему повествованию. Пока не имеет.
* * *
С работой у меня странные отношения. Она всё меньше и меньше похожа на то, что написано у меня в должностной инструкции, мне это частично интересно, частично нет. Впрочем, никакой должностной инструкции я и не видел, наверное, ее и нет вовсе.
Мы друг друга, в общем и целом устраиваем, нам обоим не вполне понятно, как и зачем искать друг другу замену. Для неё можно делать довольно прикольные штуки.
Я вполне качественно обеспечиваю функционирование кусочка системы. Но я не чувствую в себе желания сделать для моей работы всё, что я могу, и даже больше, нету у меня к ней чувства служения и чувства влюбленности.
Меня это очень беспокоит. Но, правда, говорят, что именно так и живут нормальные люди. Это если которые нормальные. А где вы видели нормальных людей?
* * *
— Мальчишник кибальчишник! — Третий Штурман, яростно жестикулируя орал в трубку — я попробую дома отмазаться. Ты давай звони вечером. Если что, на домашний. Номер помнишь? Самое время на дачу. Банька как? Пиво пит и водка жрат. Ну, ты определяйся. Зайду настрою. Скайп-то стоит? Как всегда, в воскресенье приедем. Мороз, правда, на выходные обещают, но дров нам хватит. Ну, давай, до вечера.
* * *
Тузик и грелка. Разумом то я понимаю, что если что пойдет не так, нас именно так и порвут. Как Тузик грелку. Но тогда бы было ощущение какое-нибудь хотя бы, что если что-то не так пойдёт, то нас порвут. Нет такого ощущения, ни у кого нет. Значит никто в то, что тут у нас происходит, никто вмешиваться не собирается.
Ни Бог, ни царь и не герой, как в том гимне пели. Значит, бояться нечего. А никто и не боится. Нет, есть, конечно, те, кто фобиями страдает. Но речь то не о них. Есть и другие, которые везде видят злые происки врагов. А я считаю, что наш самый злобный враг — наша собственная глупость. И больше вреда, чем мы сами себе можем наделать, никакой самый злобный враг сделать не сможет. А с глупостью бороться бесполезно. Глупость непобедима. Таков закон этой среды.
А раз так, то и её бояться тоже не надо. Бороться надо, а бояться не надо. Как можно бояться того, чего всё равно победить никак не сможешь. Так что тут на помощь мудрость приходит, принимать всё как есть и только так и принимать. Даже собственную глупость в том числе.
* * *
— Красная Шапочка, я тебя съем! — выскочил на поляну Серый Волк Зубами Щелк.
— Ты что, совсем офигел, Серый? Как это ты меня съешь? Разуй глаза то. Вот я сегодня пока еще не ужинал, пожалуй, это я тебя съем, за ужин сойдешь.
— Не ешь меня, Добрый Человек, я тебе пригожусь!
— Конечно пригодишься, и как ужин пригодишься, и зубы твои я положу на полку. Зубы на полке — это так симпатично. Не свои же зубы мне на полку то ложить, правильно? — я, конечно, слегка блефую, не знаю вовсе, чем он мне грозить может, какие у него тут возможности.
Но у меня, в конце концов, есть Страшная Клятва, ну тот хмырь болотный мне ее дал, я еще думал, зачем она мне, наверное, волков отпугивать сгодится, страшная же. Но этого отпугивать уже и не надо, чего-то он уже заюлил, как побитая собака, ну-ка я с ним построже.
