Мы больше никогда их не увидим.
Мне не хотелось уезжать. Высокий прилив накатывал на песчаные берега. Усиливающийся ветер гнул деревья. Скалы меняли цвет в лучах заходящего солнца.
Но я была одета не для прохладного вечера, а возвращаться в Пеллинор было неблизко. Во времена Дарелла, до того, как в больших количествах завезли скиммеры, между Пеллинором и самой южной оконечностью суши была дорога. Это был его маршрут, и я попыталась следовать по нему тем утром, когда уходила. В конце концов, так и следовало поступать во время паломничества. Но дорога постепенно превратилась в пешеходную тропинку, которая заканчивалась в густой листве. Разочарованная, я подошла к берегу океана, где местность была вполне проходимой.
Итак, я бросила последний взгляд, гадая, о чем думал Дюрелл, когда в тот последний день закрыл свой мольберт, вернулся с полотном, столь непохожим на все, что он делал раньше, и спустился по дальнему склону холма, быстро опускавшемуся ниже уровня моря.
В тени у моря быстро холодает. Гидеон зашел за горизонт, и свет Хели был закрыт вертикальным подъемом уровня океана. Стена воды слева от меня поднялась более чем на тридцать метров. Я поспешила вперед, кутаясь в куртку, чтобы не замерзнуть. Вокруг больше никого не было, хотя на западе в редких особняках, примостившихся на горном хребте, идущем вдоль остова острова, зажигались огни.
Эти дома, принадлежавшие в основном богатым эмигрантам из Окраины и Могамбо, представляли собой претенциозное воплощение гиперболической архитектуры: длинные дугообразные подпорки крепили их к скале, но на самом деле их поддерживал свет Гантнера, та же сила, которая сдерживает океан. Я видела похожие сооружения на Окраине, хотя обычно они были ограничены корпоративными или общественными зданиями.
Местность вдоль дамбы плоская и неинтересная. Из-за высокого содержания соли в воде деревья, завезенные с других планет, искривились и засохли. Поскольку в Фишбоуле нет естественной сухой почвы, кроме серпа и нескольких холмов на северной окраине Пеллинора, единственного города острова, на нем нет собственной высокоразвитой сухопутной растительности. Несколько заброшенных водных путей, сохранившихся с тех времен, когда кто-то надеялся превратить всю восстановленную землю в сад, бесцельно пересекали ландшафт.
Небо потемнело еще до того, как я преодолела половину пути до города. За дамбой показались неясные силуэты, освещенные лунным светом. Я включила фонарь и направила луч в воду. Маленькие, слабо светящиеся растения покачивались в потоке, и неясные морские силуэты проносились мимо. Сама стена была твердой, неподатливой и совершенно сухой. Как полированный мрамор.
Проекционные станции были разбросаны хаотично. Береговая линия между серпом и Пеллинором была далеко не прямой, и для каждой смены направления требовалось новое место. Вдоль центрального хребта также было видно несколько куполов. Я не могла себе представить, какая от них польза, ведь они находятся далеко от океана, и позже узнала, что это резервная система, что Фишбоул, по сути, разделен на отсеки, так что сбой на одной станции не приведет к общей катастрофе.
Я остановилась, чтобы рассмотреть одну из них. Это была широкая изящная раковина, примерно в два раза выше моего роста, лежащая в приливе, как спящая черепаха. Ни звук, ни свет не намекали на вырабатываемую внутри огромную энергию.
Итак, я шла, дрожа, по не совсем реальному ландшафту, по месту, которое при моей жизни было оторвано от океана. Это впечатляющее место и, по обычным меркам, прекрасное. Но ощущение быстротечности, которое испытывал Дюрелл, вполне реально: возможно, в этом виноваты высокие морские стены. Только местные жители крепко спят на Фишбоуле. А может быть, есть что-то более тонкое. У острова, если его вообще можно назвать островом, нет прошлого. Времени здесь не существовало, пока не прибыли Гарри Пеллинор и его команда, чтобы отогнать море. Если я и почувствовала что-то в этой тесноте, так это то, что проекторы, нелепые дома, увядшая листва, город, ютящийся под дамбами, были всего лишь вторжением.
2.
Я предположила, что Дюрелл был самым известным жителем Фишбоула, поэтому на следующее утро бродила по городу в поисках знаков его славы. Возможно, одной-двух статуй. Я подумала, что было бы уместно разместить на каком-нибудь видном месте голограмму, изображающую, как он создает "Корделет". Или, возможно, какую-нибудь известную аллею, названную в его честь. По крайней мере, я ожидала увидеть парк Дюрелла Колла с подстриженными живыми изгородями и ухоженными деревьями; галерею, в которой будут выставлены его работы, и отреставрированную студию. На самом деле было трудно найти кого-либо, кто хотя бы знал о его существовании.
Дюрелл приехал на Фишбоул подростком. Во время первой миссии на Билариус погиб его отец, и мать вернулась с ним на Окраину. После ее смерти от редкого заболевания крови он вернулся, чтобы писать захватывающие морские пейзажи Пеллинора. Но быстро промотал небольшое наследство. Он пользовался только холстами, презирая голографию и тем самым обрекая себя на вечную нищету. В конце концов переехал на верхний этаж квадратного здания, расположенного в глубине суши, среди магазинов и складских помещений. Именно здесь он отточил свои таланты, которые со временем обеспечили ему славу. И в этом, наверное, была какая-то романтика: художник, чьи величайшие работы будут воплощены в бескрайних неспокойных небесах и волнующихся морях, должен жить рядом с центром ремонта скиммеров.
Это место по-прежнему оставалось заброшенным. Кафе "Тиресиан", в котором на втором этаже собиралась небольшая группа художников, исчезло, на его месте открылся магазин посуды. Массивные здания утилитарного назначения выстроились по обеим сторонам пешеходной дорожки, расположенной на уровне земли. Прямо напротив магазина посуды находилась погрузочная площадка. Один из недавно построенных пандусов торгового центра выгнулся дугой над головой, словно воздушная полоса, выступающая из другого мира. Прямо надо мной я могла видеть две пары окон, через которые он смотрел на океан. (В те дни, до появления надземных торговых центров и пешеходных переходов, у него был беспрепятственный вид на край света.) Окна давно не мылись.
Владелица магазина посуды была поглощена домашним голографическим фильмом. Строгая матрона с головой клином и свирепой внешностью, она казалась неуместной среди ослепительных персонажей романтической драмы. Я не сразу разбудила ее. В задней части магазина была дверь, которая, как я подозревала, вела на верхние этажи. Я небрежно направилась к ней.
Когда она подняла глаза, я остановилась, чтобы рассмотреть посуду, изготовленную вручную местными мастерами. Она вышла из голограммы, не снимая ее, и приятно улыбнулась. — Доброе утро, — сказала она. Она выглядела достаточно дружелюбно, хотя я видела, что она не собиралась мне ничего продавать. — Чем могу вам помочь?
— Меня зовут Тайл Чедвик, — сказала я. Я взяла старинный кубок, обожженный в печи. Он был внушительного размера, и на нем красовался старый логотип Разведки в виде орла и звезды над надписью "ГК Рейнджер". Корабль Гарри Пеллинора. — Здесь раньше жил мой друг. В квартире на третьем этаже. Я подумала...
Ее глаза расширились, и она отступила на шаг. — Нет, — сказала она голосом, который повысился на октаву. — Я его не знала. Я здесь всего несколько лет. — В ее глазах появилось подозрение. — С тех пор, как я приехала, там никто не жил. На самом деле, я и не знала, что это когда-либо было чем-то иным, кроме склада.
— Его звали Дюрелл Колл. Он был художником.
Она покачала головой. — Нет. Я не знаю никого похожего на него.
— Как долго вы здесь работаете? — спросила я.
Она заколебалась. — Около четырех лет. — Она внимательно посмотрела на меня, чтобы понять, верю ли я ей.
Я быстро подсчитала, переведя во время Окраины. Она появилась вскоре после того, как Дюрелл уехал на Окраину. — Кубок на самом деле от "Рейнджера"?
— Конечно.
Я купила его, хотя на это ушла значительная часть моих оставшихся средств. Но это была часть истории, которая стоила значительно дороже, чем ее цена. По крайней мере, на Окраине. Я надеялась, что, кроме того, покупка окажет успокаивающее воздействие на владелицу. — Мне бы очень хотелось, — сказала я, — посмотреть третий этаж. Вы не возражаете?
— У меня нет ключа.
— Может быть, она не заперта.
— Хозяин всегда держит ее запертой, — упрямо сказала она. — Туда никому не разрешается подниматься. — Ее лицо побледнело, но она стояла на своем, не давая мне возможности пройти мимо нее.
Я вздохнула, поблагодарила ее и вышла обратно на солнечный свет.
Комната была тесной, а стены пересекались под углами, которые никогда не составляли ровно девяносто градусов. На них висели портреты гротескных молодых женщин. На изящном белом столике стояла чашка с дымящейся жидкостью и лежало несколько книг. У книг не было названий. Прямо передо мной не хватало большого куска стены, а снаружи, на некотором расстоянии, одинокое облачко разбрызгивало по голубому стеклянному полу крупные капли дождя. Буря разметала перевернутый стул и свежезастеленную постель. Кто-то бросил на кровать клетчатый пиджак.
Я дотронулась до панели управления, и картинка растворилась. — Это немного тяжеловато, даже для голографической съемки, — сказала я. — Мне больше нравится традиционное.
Хэлсон Стайлз слегка поклонился. — Мы продаем не так уж много работ маслом, — сказал он. — Мне жаль это признавать, но, — он развел худыми руками, — сегодня людей больше интересуют развлечения, чем искусство. — Он набрал вес, и его волосы значительно поредели. Время обошлось с Хэлсоном не слишком благосклонно, а жаль, учитывая ту услугу, которую он оказал. — У меня есть несколько полотен, которые могут вас заинтересовать. Пейзажей, правда, нет. Немного натюрмортов, несколько набросков персонажей и три превосходных картины в стиле импрессионизма. — Он вытянул руки ладонями вверх, как человек, который уступил течению. — Жаль, но никого больше не волнуют духовные ценности. Или утонченность, они хотят зрелищ, — он громко выдохнул. — Иногда, когда я смотрю, что произошло со вкусом публики, подозреваю, что мы вступаем в темные времена.
— Сомневаюсь, — сказала я. Интересно, всегда ли легенды разочаровывают, когда обретают плоть. Именно Стайлз, согласно преданию, вырвал у Дюрелла нож для разделки мяса и тем самым спас "Корделет", обретя при этом бессмертие. Теперь его имя было неразрывно связано с именем Дюрелла, а мое — никогда. Но выразительные карие глаза и сдержанное достоинство на фотографиях уступили место вкрадчивости продавца, у которого плохо идут дела.
Его галерея была единственной на Фишбоуле. По крайней мере, единственной, которую включили в список. Она располагалась высоко над пандусом второго этажа, откуда открывался вид на широкие лужайки и смутно различимые топологические очертания кластера Разведки.
— Какое счастье, — сказала я, — что "Корделет" не был сделан в виде голограммы...
— Ах, — просиял он. — Его невозможно было создать ни на чем, кроме холста. Да, да, Дюрелл был серьезным художником.
— Хэлсон, вы ведь работали с некоторыми из его ранних картин, не так ли?
— Кто вы? — спросил он. Он пристально смотрел на меня и хмурился, потому что не мог меня узнать.
— Я была его подругой, — сказал я. — Меня зовут Тайл Чедвик.
Он обдумал это, широко улыбнулся и протянул руку. — Я не думал, что этот тупой ублюдок справится так хорошо.
— Спасибо. — Я улыбнулась в ответ.
— Мне было жаль слышать о его смерти. Ужасно. Ужасный несчастный случай.
Мы остановились перед портретом Гарри Пеллинора в героической позе. — Смерть Дюрелла не была несчастным случаем.
— Не думаю, что я понимаю, Тайл.
— Он покончил с собой. Возможно, не намеренно, но ему было все равно, жить ему или умереть. Это было несложно предвидеть. — Мне было трудно говорить ровным голосом.
— Почему? — спросил он, выглядев искренне потрясенным. — Дюрелла нельзя было назвать оплотом стабильности, но он никогда не покончил бы с собой.
— Я надеялась, это вы скажете мне, почему.
— Понятия не имею. Он был единственным человеком, которого я знаю, который действительно преуспел в своих жизненных амбициях. У него были проблемы со здоровьем? Нет? — Он потер затылок. — Это бессмысленно. Почему вы решили, что я могу что-то знать?
— Это то, что произошло здесь. Что-то двигало им. Ваше замечание о том, что он не был оплотом стабильности: есть ли где-нибудь на Фишбоуле настоящая башня?
— Нет, — ответил он. — Насколько я знаю, нет.
— А какое-нибудь место, которое называется "Башня"? Или "Комната в башне"?
— Нет. — Мы бродили среди местных работ, больше похожих на ремесло, чем на искусство. — Почему вы спрашиваете?
— На самом деле, без причины. Однажды он сказал что-то, что я, должно быть, неправильно поняла. Насколько хорошо вы его знали?
Он долго смотрел на меня. — Не очень хорошо. Несколько других художников проводили с ним некоторое время. Все они были слабохарактерными. А Колл особенно.
— Вы можете назвать мне имена остальных?
— Мог бы, но это не принесло бы вам особой пользы. Один из них умер, слишком много выпил и упал с трапа пару лет назад. Остальные давно ушли. Ушли раньше Дюрелла. — Он склонил голову набок. — Я могу сказать вам, где вы можете найти кого-нибудь, кто его помнит. Дюрелл любил играть в шахматы. Он был членом клуба. Насколько я слышал, организация все еще существует. Они встречались в Разведке.
— Спасибо, — сказала я.
Он поджал губы. — Знаете, если бы у меня хватило ума сохранить хотя бы одну из его картин, я мог бы уйти на покой. Это расстраивает. Я знал, насколько он хорош. Но никогда не думал, что кто-то еще поймет это. По крайней мере, не раньше, чем мы все умрем.
— Хэлсон, вы сказали, что у него был слабый характер.
— В свое время он пропустил несколько приемов пищи. Я делал все, что мог, чтобы помочь, но в те дни у меня тоже было не так много денег. Дюрелл хотел уехать из Фишбоула. В течение двух лет он только об этом и говорил. Время от времени он даже устраивался на работу, чтобы оплатить проезд, но никогда не мог оставаться на ней достаточно долго. И вот однажды он зашел, забрал свои картины — тогда у меня было три из них на складе, — дал мне сотню за беспокойство, и следующее, что я о нем услышал, — это то, что он был на Окраине.
— Интересно, откуда у него взялись деньги?
— Понятия не имею.
— Хэлсон, а есть ли еще какие-нибудь картины, кроме тех, что широко известны?
— Нет, я так не думаю. — Он сочувственно подергал себя за правое ухо, отрицательно покачал головой и скользнул за занавеску. Через несколько мгновений вернулся с ледяными напитками. — Он нарисовал несколько фресок для центра операций Разведки. Но пусть это вас не интересует: два года назад это место снесли.
— Сукины дети. К тому времени у него уже была репутация. Неужели никто не пытался их спасти?
— Вряд ли кто-то подумал об этом. Его имя ничего не значило для сотрудников Разведки, а я... я не знал, что здание будет снесено, пока не стало слишком поздно. По иронии судьбы, они переработали землю и использовали ее для строительства этого торгового центра.
