Планета-мечта

Она проснулась в комнате из серого камня. В этой комнате она провела долгих два года, прежде чем сумела смириться со своей судьбой. Только тогда она получила право выходить на улицу и сопровождать мужа в его поездках, когда он сам хотел этого, разумеется. Но все это пришло не сразу, ибо два года, два долгих года она не могла смириться с тем, что, перестав быть Элизой Идрад, она не станет Элизой Строс. Два года она была заперта в каменной комнате, размерами даже меньшей, чем ее спальня, из которой ее похитили. В комнате, из которой Торион, усмиряя непокорную альверденскую красавицу, вынес все, содрал с каменной кровати и перины и одеяла, выгреб все из каменных шкафчиков, оставил голый камень. Вода — только для питья, хлеб и сушеные фрукты — только чтобы не умерла с голода. Первые дни она еще не понимала, умоляла отпустить ее, не верила его угрозам. Конечно, ему ничего не стоило силой взять семнадцатилетнюю девушку, но он хотел не этого, так у воронов не принято, он хотел, чтобы она сама — сама согласилась, признала себя — его женой. И долгий процесс усмирения Элизы Идрад начался.

Через два года она сдалась. И вот она снова на улицах Альвердена, прелестная женщина двадцати лет с небольшим. Взгляд в зеркало может сказать ей, что она ни на йоту не утратила своей красоты, напротив, эта женщина в зеркале была гораздо красивее безвременно почившей Элизы Идрад. Это тонкое бледное лицо с большими серыми глазами и прелестным ртом не шло ни в какое сравнение с прежним живым румяным личиком семнадцатилетней кокетки. Глаза стали темнее и глубже, медовые волосы, напротив, посветлели и стали почти золотыми. Она стала выше и тоньше, прежней девочки с полными бедрами и не оформившейся грудью уже не было, была женщина — с прекрасной фигурой. Которой все равно не видел никто, кроме ее мужа, ибо носила она теперь длинные черные одеяния со множеством складок. Впрочем, со вкусом прежней кокетки она не могла не оценить того, как эти одежды подчеркивают ее легкую плавную походку, как струиться тонкая ткань на ветру — словно крылья птицы, рвущейся в небо. Не зря, ох, не зря именно так одеваются вороны, эти одеяния прекрасно подчеркивают их вторую природу, что и говорить.

На нее оглядывались мужчины: альверденцы всегда были тонкими ценителями женской красоты. Часто чуткий слух Элизы улавливал, как говорили в толпе о том, что такая красавица подошла бы больше Царю-ворону, чем его ближайшему другу. Иногда она и сама думала об этом, Кэррон нравился ей, и она знала, что тоже ему нравиться. Она свыклась со своей судьбой, она поддерживала мужа во всем, но так и не смогла полюбить его, суховатого, гордого, высокомерного. Иногда она думала о том, что если бы Кэррон, а не его лучший друг, позарился бы на ее необычную красоту, она не была бы так холодна сейчас. Иногда ей казалось, что у Ториона нет сердца; у Царя-ворона сердце было — несомненно. Иногда... но о чем только не подумает молодая красивая женщина, лишенная любви. А Ким, ее Ким умер, утонул в неверной, кишащей воронками Дэ. Его назначили помощником ректора в школу мага Ловата в Морае, но он не успел даже доехать туда; после утомительной дороги на привале решил искупаться и утонул. Утонул. Утонул. Утонул.

И вот, в который раз, она идет улицами родного города, ставшего ей чужим, а маленькая девочка бежит впереди и оглядывается на нее, Элизу. И смеется. Элиза, обреченная всю жизнь рожать мальчиков, воронят, неожиданно для себя страстно привязалась к этой крошке. Кто будут ее дети? — лишь вороны, холодные, гордые, непонятные, не будет ни детских глупостей, ни капризов, ни ночных страхов. Отчего-то Элизе казалось, что так и будет, что ее сыновья обязательно будут такими — с пеленок. Она не любила воронов. Вот если бы.... Но она была уже слишком взрослой, если бы, как обычно и случается, ее украли, когда она была маленькой девочкой, такой, как та, что бежит сейчас впереди нее, смешно подпрыгивая, все было, может быть, иначе. Ах, как Элиза привязалась к этому ребенку! Втайне она надеялась, что родители маленькой Ра никогда не найдутся. Это были дурные мысли, и она гнали их от себя, но они возвращались снова. Если бы родители девочки не нашлись! С самого первого момента, в густом темном лесу, где малышка бесстрашно замахнулась палкой на змею, отгоняя гадину от оцепеневшей Элизы, с того самого момента Элиза почувствовала, что в ней что-то оттаяло, что сердце ее раскрылось навстречу этой крохе....

Темные короткие волосы девочки трепал ветер. Она никогда еще в своей недлинной жизни не видела таких городов. Ра бежала по мостовой мимо особняков из красного кирпича с белыми колоннами, мимо садиков с рамарией и ярко-алыми розами — особый шик Альвердена. В окнах колыхались розовые и желтые, волнами подобранные занавески, на подоконниках стояли горшки с темно-зелеными глянцевыми растениями. Небо было высоко и ясно, словно осенью, и по нему плыли неспешные облака, а здесь, внизу, бушевал ветер. Ра раскидывала руки в стороны и бежала со всех ног навстречу ветру — вниз по улице. Элиза шла медленно, стараясь только не терять девочку из виду, но при приближении к рыночной площади догнала Ра и крепко взяла ее за руку.

Рыночная площадь оглушила их шумом и разноцветием красок. Ра притихла, только вертела головой. Глаза ее блестели. Она ничего не спрашивала у Элизы, только один раз тоненько охнула, когда увидела прилавок, заваленный моравскими переливчатыми тканями. Элиза не отпускала девочку от себя, опасаясь, что она потеряется в толпе, но Ра и сама не стремилась отойти от Элизы: она была слегка напугана, хоть и разучилась пугаться незнакомого за время своих сказочных странствий.

Люди расступались перед Элизой даже в тесной базарной толпе. Мужа она увидела издалека. Двое высоких тонких воронов в черных свободных плащах шли сквозь толпу — словно горячий нож сквозь масло. Элиза увидела, как мечется на ветру плащ Царя-ворона, как он придерживает руками волосы, чтобы те не лезли в лицо. Торион, который стригся коротко, выглядел более величественно в ту минуту, и Элизе неприятно было это. Ра тоже увидела их. В толпе, среди затейливо одетых альверденских дам (мужчины не удостаивали обычно рынок своим вниманием) и пестрых продавцов, вороны в своих черных одеяниях бросались в глаза, как провал пещеры на цветущем склоне. Элиза, нагнувшись, подхватила Ра под мышки: девочке хоть и исполнилось уже пять лет, но она была худенькой, и ненадолго Элиза брала ее на руки. Обеим это доставляло удовольствие.

— Кто это, Элли? — спросил Кэррон, подходя к ним, — Это и есть тот потерявшийся ребенок?

Торион молча взглянул на жену. Лицо ее, просиявшее на миг улыбкой, окаменело: она ненавидела, когда он так смотрел на нее. В глубине души она понимала, что Торион не хуже и не лучше других, что Царь-ворон (и ей предстояло еще в этом убедиться) может быть так же бездушен и жесток, как и ее муж, что они просто вороны и все. За годы брака она поняла это, но поняла лишь умом — не сердцем.

— Ну, что? — сказала она.

— Мне нужно поговорить с тобой, — отрывисто бросил Торион, поворачиваясь, — Идем.

— Дай, мне девочку, Элли, — спокойно проговорил Кэррон, — Иди ко мне, детка, Элиза уж устала тебя держать.

Элиза отдала ему девочку — словно собачку. Ра доверчиво обвила руками шею самого могущественного на планете монарха: ей понравились его длинные волосы, взлетавшие под порывами ветра. Правда, дернуть его за волосы она так и не решилась: у него такое жесткое худое лицо, кто его знает, он может и разозлиться. Элиза пошла за Торионом, и Ра осталась наедине со своим новым приятелем.

Что ж, он-то мог держать ее, не уставая, — долго-долго. Отсюда ей было видно очень далеко — поверх всех голов Ра видела золотистую голову Элизы, удаляющуюся от нее, а еще дальше — карусель. Теперь-то она уже знала, что это такое, эти вертящиеся на веревках кресла, которые летают по воздуху с визжащими детьми и взрослыми: вчера они катались уже с Элизой на карусели, правда, Элиза не визжала и даже не улыбалась. Ра не знала об этом, но ее златоволосая подружка, взлетая на креслице над деревьями и людьми, думала с затаенной завистью о муже, которому, чтобы испытать этот восторг, не нужны никакие креслица с веревками, никакие моторы и билет за две монеты.

Ра наклонилась к самому уху ворона и зашептала, щекоча ему ухо своим теплым дыханием:

— Пойдем покатаемся, а?

Ветер трепал их волосы, путая каштановые и черные пряди. Ра с нахальством ребенка, который почувствовал, что ему сейчас все простят, потрогала пальцем короткий толстый шрам возле его уха:

— Что это?

Ворон поймал ее маленькую ручку и отвел в сторону.

— Не надо, еще не совсем зажило, деточка. Это я упал с карусели.

— Правда?

— Да, милая, слишком высовывался с кресла. Но ведь ты будешь осторожнее, правда?

— Угу, — с сомнением сказала Ра.

Он повернул голову и взглянул на нее смеющимся глазом. Темное худое лицо не казалось слишком добродушным, но Ра ужасно понравился его нос с горбинкой: таких она еще не видела. Люди оглядывались на Царя-ворона, державшего на руках маленькую девочку. Жена бургомистра, госпожа Орика, покупавшая лук и сесту, издалека загляделась на эту сцену, удивляясь тому, как уверенно обращается Кэррон с ребенком: ведь у него еще нет своих детей. Вырастившая троих дочерей, госпожа Орика, забыв о сесте, стояла, склонив набок голову, и смотрела, как ворон побежал к карусели. Девочка смеялась. Госпожа Орика подумала тогда со вздохом, что нынешний Царь-ворон все-таки ни на кого не похож. Хоть он и стал Царем еще задолго до ее рождения, госпожа Орика все же считала, что царствует он еще недолго: и ста лет еще не прошло. "А все же какой он странный", — думала она. Госпожа Орика довольно хорошо знала Царя-ворона, ведь не зря же она была замужем за бургомистром Альвердена, Царь бывал в ее доме, но никогда она еще не видела его смеющимся и привыкла считать его очень угрюмым. Но вот же — смеется, да еще и бегает с ребенком на руках — на глазах у всего Альвердена....

Ра на карусели смеялась так, что и правда едва не свалилась. Она хотела покататься еще, но ворон больше не решался пускать ее туда: уж очень она была возбуждена. Вместо карусели он увел ее туда, где катались на тангийских крылатых повозках, скользящих над землей на высоте человеческого роста. Их пустили без очереди, но Ра такая маленькая высота не заинтересовала: во время полета она разглядывала Жезл Тысячелетий. Что чувствовал Царь-ворон, обнимая маленькое теплое тело и отвечая на вопросы возбужденной девочки, никто еще не знал, но о чем-то он думал, а ветер трепал их волосы, и Ра смеялась, поднимая голову и взглядывая на своего нового друга.

18. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Иллирийские леса, день девятый.

На голубом небе, во множестве раскиданные тут и там, висели небольшие кучевые облака и меж ними иногда встречались размытые облачные пятна, словно дымка. В части, обращенной к земле, облака были серые, в остальной — белые и синие, и эта игра теней в кудрявых пышных облаках делала их очертания более определенными. Облака, стоявшие в зените, были темно-серые, и только по краям их виднелось белое сияние. Было жарко. Листья и трава нестерпимо блестели на солнце, но ветер был прохладный.

Облака плыли медленно-медленно, но их расположение на небе и вид менялись беспрестанно. Облака эти висели так низко над землей. Иные из них выглядели почти как тучи. Но хоть говорят, что дождь идет из кучевых облаков, видно было, что из этих дождь не пойдет. Эти были из тех кучевых облаков, из которых никогда не бывает дождя.

Было так ясно и ярко все вокруг, что стоило отвести взгляд в тень, как в глазах все темнело и приходилось привыкать, чтобы что-нибудь увидеть. В траве на одной ноте, не умолкая, трещал кузнечик, а поодаль — еще и еще. Солнце иногда скрывалось за облаками, и это казалось немалым облегчением. Ветер шумел и колыхал верхушки деревьев, но внизу почти не ощущался. Облаков становилось все больше, маленькие, большие, всякие — они застилали голубое яркое небо и медленно, почти незаметно для глаза плыли куда-то.

Мы шли около часа вдоль Анда, когда показались мостовые столбы на берегу. Но я отчего-то не видела самого моста. И не сразу я поняла, что моста нет. Нет, и все.

Наш проводник шел впереди, в отдалении, а за ним шагали мы с Михаилом Александровичем. И в тот момент, когда я поняла, что моста через Анд больше нет, проводник наш сорвался на бег, пробежал те несколько метров, которые отделяли его от столбов, и резко остановился на краю берега. Я подошла и остановилась рядом с ним, и он не отстранился. В сущности, он меня даже не заметил, он смотрел на то, что осталось от моста, и я тоже смотрела туда. Столбы сохранились и на том берегу, к ним некогда крепились цепи перил, а внизу, в бурной воде, торчали лишь обгоревшие опоры. И вода неслась, закручиваясь возле них в белопенные водовороты, а моста не было. Не было самого прелестного моста на всем северном континенте....

Ах, какой это был мост! Я видела фотографии, да и сама здесь была когда-то. Этот мост единственный в своем роде, аульвы работают обычно с металлами, но этот мост был деревянным и вместе с этим он был так изящен и невесом, как и их изделия из металла. Что произошло здесь? Случайный пожар или что-то еще, но я не представляла, как мы будем переправляться: Анд очень бурная река, хоть и неглубокая.

Проводник стоял рядом со мной. Я услышала его тихий и долгий вздох. Он провел руками по волосам, зачесывая их назад, — характерный жест, что-то напомнивший мне. Невероятно мучительное и дразнящее чувство вызвал у меня этот жест, я ведь видела что-то подобное, видела, видела! А он встряхнул головой, пряча лицо в растрепанных волосах.

— Ты не знал? — сказала я тихо, искоса поглядывая на него.

Он покачал головой.

— Красивый был мост, — сказала я.

Стэнли подошел к нам и остановился рядом.

— Можно еще где-нибудь переправиться? — спросил он неизвестно у кого.

— Нет, — сказала я, — Вообще-то, это единственный мост через Анд. Был.

Стэнли подошел к обрыву и, держась одной рукой за полусгоревший столб, посмотрел вниз.

— Здесь, похоже, неглубоко.

— Да, — сказала я, — Если натянуть веревки, можно перейти вброд. Здесь неглубоко, только течение очень сильное.

Стэнли хлопнул в ладоши и пошел к остальным. Они зашумели, заговорили о чем-то, только я и проводник стояли неподвижно и смотрели на резные столбы, чуть опаленные, резьба их почти не пострадала, и обгоревшие обломки опор, торчавшие среди пенной бурлящей воды. Мне было грустно. Реальность. Реальность вторгалась на Алатороа, на мою Алатороа, на вымечтанную, пригрезившуюся мне планету. Случайный пожар, и нет моста через Анд. Попытка избавиться от землян, и нет Альвердена и Серых гор. Повзрослевшая я, изменившаяся планета. О, какой светлой мечтой была она для меня, но здесь повсюду — та же реальность. Пожары, боль, война, ненависть, равнодушие. Все то же, что и на других планетах, где я работала. Той Алатороа, которую я помнила, никогда и не было. Был ребенок, впервые увидевший землю, цветы, деревья, реки, а сказки не было.