...Залы располагались умно и интуитивно понятно — по спирали земных часов, снизу вверх. Последние два зала — на первом этаже, Унэйри и сам не заметил, как поднялся туда не по лестнице, а по пандусу, представлявшему собой одновременно ещё один зал — были заняты временными выставками — об идущей войне и детского творчества.

Прямо напротив входа в первый зал целый стенд занимала фотография.

Она была большая, очень чёткая, но моно — снятая откуда-то сверху. Унэйри узнал центральную улицу, он по ней проходил — ту, что тянулась от зеркальных башен к юго-восточной окраине города. На снимке — много народу, цветы, флаги, а по центру идут колонной войска в разноцветных мундирах, и их строй кажется разноцветным и одновременно единым и строгим.

— Это в первый год войны, — сказала, тихо подойдя, смотрительница. Унэйри совсем забыл про неё и бросил быстрый взгляд через плечо. — Тут драгуны, егеря, гренадёры, панцирники... Всё наши, якутские. Я тоже тут есть, только среди зрителей, — она мягко улыбнулась.

— Почему в музее так пусто? — снова разглядывая снимок, спросил Унэйри.

— На самом деле есть, — женщина снова чуть улыбнулась. — В левом крыле работает научная группа, они ещё и заполночь будут сидеть. А если ты про посетителей — так ведь вечер рабочего дня наступает. Это в объявленные выходные тут очень много народу... Знаешь, я тут начинала работать ещё до войны и буду рада, когда вернётся прежний чёткий график. Смешно немного, и даже неудобно — победа, а я о таком думаю. А снимок делал мой сын, старой камерой. Он очень увлекался старыми фото... — она сделала шажок, встала рядом с мальчиком. — Тогда все думали, что война будет не очень долгой. И все радовались, что мы наконец решились помочь другим расам против Альянса... Почти никто из военных на этом снимке не уцелел. Их заменили другие. Полки оставались целы, а люди менялись и менялись... Понимаешь, мальчик? — она не стала ждать ответа Унэйри. — Всю войну сюда приходили люди и что-то приносили. Чтобы не забыли о погибших. Потом и о них самих что-то кто-то приносил... Если бы мы выставили все экспонаты из запасников, посвящённые этой войне, они одни заняли бы всё это здание. Ребята из второй школы ведут Книгу Памяти — она толщиной с инкунабулу... ты знаешь, что такое инкунабула? Рукописная средневековая книга... — женщина ещё чуть подшагнула к снимку. — Сперва погиб он. Кто делал этот снимок. Потом мой муж. И трое других сыновей — один за одним. У нас было четверо детей, все — мальчики. Три моих брата тоже погибли. И их дети... Я просто боюсь считать.

— Вы живёте одна? — тихо спросил Унэйри. Женщина удивлённо посмотрела на него:

— Нет, что ты. Я бы сошла с ума одна. Я сперва взяла двух девочек, сестричек. Из беженцев. Мальчиков брать не хотела, мальчики всё время куда-то идут, бегут, летят и просто вырывают руку из твоей руки, если ты пытаешься их удержать... а потом от них остаётся официальное письмо и урна с пеплом... Но я всё-таки подумала, что мальчикам тоже нужна мама. Хотя бы пока они не выросли. И взяла ещё троих мальчиков... — она засмеялась. — Они все пятеро никогда не были на Земле. И сперва просто за меня держались обеими руками. И ещё очень скучали по своим планетам — девочки с Рубежа, а мальчики — с Архипелага. Потом привыкли и сейчас мальчишки почти не бывают дома — какие-то дела, какие-то важные события...

— А девчонки? — Унэйри понял, что ему хочется улыбнуться.

— Они почти всегда со мной, — ответила смотрительница. — К девяти вечера прибегут, мы пойдём домой, и по дороге они будут докладывать, что там сделано и что натворили мальчишки, когда забегали домой... — и тихо спросила: — Ты ведь сторк, мальчик?

— Да, — так же негромко, но резко ответил Унэйри — словно клинком рубанул. И не удержался, горько добавил: — Я тоже один на свете. Вы можете гордиться, ваши сыновья отлично умеют убивать. Никто ещё не убивал нас так.

— Никто из моих сыновей не хотел убивать, — ответила смотрительница. В её голосе не было ни гнева, ни злобы, ни укора. — Они в детстве пробовали поступить в кадетские школы — кто из мальчиков не пробует? Не поступили, они были самые обычные и не прошли конкурс. Но, когда началась война и пришёл их срок — они пошли делать то, что должны делать мужчины. И не отдали вам наш дом, мальчик.

— Да, — Унэйри наклонил голову, поднял её. — Нет счётов. Доброго вечера, я собираюсь пойти.

Он стал говорить очень коротко и неправильно, уже привычные чужие слова и построение чужих фраз как будто забылись, стёрлись.

— Зайди посмотреть то, что делали наши дети. И картинную галерею, — сказала смотрительница. — Иначе экскурсия будет неполной.

Нет, хотел снова отрезать Унэйри. Но сказал вместо этого:

— Да, благодарю...

...Ему показалось, что он долго ходил от одной поделки к другой. Впрочем... как — "поделки"? Тут не было умиляющих своей искренностью или старательной наивностью детских творений, хотя делали это несомненно дети, и младшим было лет по 7-8, к каждому экспонату прилагалась аккуратная табличка. Всё было выполнено на высоком уровне — от расшитого пейзажем гобелена до макета цепи фонтанов посредине реки Лены. А когда ты подходил у экспонату вплотную, то начинал звучать голос — создатель рассказывал о том, что сделал, и голоса эти как будто переходили один в другой, не споря, но поддерживая и дополняя друг друга...

...я только не хочу, чтобы кто-то обиделся, потому что Земля — наша всеобщая Родина и я жил здесь все последние годы. Но я очень хочу, чтобы этот комплекс был построен на моём Сапфире. А раз я хочу, значит, так и будет. Я вернусь туда и построю его взамен разрушенного. Я видел, как его разрушали и не мог защитить. Поэтому хотя бы построю лучший...

...это будет самый сильный танк. Война закончится уже скоро и мы победим. Но надо будет делать новые танки. Чтобы никто не посмел с нами больше цапаться, а мы могли защититься и защитить наших друзей...

...это просто красиво. Я специально сделала просто красиво. По-моему, если все-все лю... существа во Вселенной научатся любить красоту, они не будут делать зло. И будут лучше защищать добро. Его надо защищать от тех, кто не хочет беречь красоту...

...я просто оформил. А нашли эти друзы мы вместе, все наши геологи со станции. Я сейчас всех перечислю...

Широкие двери в сложной резьбе вели из этого зала наверх — в круглый зал купола. Унэйри почему-то казалось, что там будут большие окна, но окон не было ни одного, а стены закрывали складки белой шелковистой ткани, набегавшие одна на другую, словно снежные заносы. На фоне этой ткани были развешаны картины — не очень много. Унэйри не с чем было сравнить, и он не понял, что якутская картинная галерея небогата, а полотен старых мастеров тут и вовсе парочка, не больше (1.) . Основная часть полотен была посвящена либо истории края, либо событиям настоящего времени. Написанные в привычной и для сторка реалистичной манере, они, тем не менее, не особенно привлекали его внимание. Но он всё-таки шёл от одной картины к другой — скользя по ним взглядом, но скользя — внимательно.

1. На момент начала Третьей Мировой 99% произведений искусства, созданных вплоть до начала ХХ века, находились в частных коллекциях на территории США, куда они были вывезены в период с 1918 года. В знаменитых музеях мира их место занимали копии. Но таким странным образом великие полотна и скульптуры были спасены от трагических событий войны. Большая часть из них была обнаружена в подземных хранилищах позже, во время реосвоения бывших Соединённых Штатов и выставлена в Большом Зале на острове Нумэнна — построенном в 40-45 г.г. Реконкисты у юго-западного отрога Менельтармы Общеземном музее истории культуры и искусства, площадь которого составляет 519 600 м2.

Именно поэтому он остановился и быстро обернулся, когда взгляд зацепился за что-то знакомое — раньше, чем сообразил, что именно он заметил.

Большое полотно оказалось посвящено событиям идущей войны. Название у картины было длинным, оно шло по нижнему краю рамы — золотом по чёрному:

Где наших нежданных набегов гроза,

Удары клинков наших верных!

Сержант Мороз Ветрунков берёт в плен штаб 12-го сектора Альянса 2 октября 22-го г. П.Г.В.

Унэйри до боли закусил губу. Художник нарисовал сторков вовсе не жалкими и слабыми пленниками, нет. И рослый съёнунк, стоящий возле роскошного стола — руки с длинными сильными пальцами расставлены по поверхности, широкие плечи с тяжёлыми большими эполетами яростно вздыблены — и лежащий поперёк стола окровавленный мальчишка-адъютант (он пытается дотянуться до бластера) — и падающий с искажённым лицом охранник, задравший ствол тяжёлого бластера в плавящийся потолок — и другой охранник, в обхватку катающийся по полу с земным пластуном (на взметнувшемся земном ноже — алая искра...) — и трое вскочивших, выдёргивающих оружие офицеров (один уже падает вбок мимо отброшенного кресла, всё ещё силясь поднять оружие)... все они были изображены несгибаемыми, сражающимися...

...и в то же время было видно... нет — не так, ощущалось, таково было искусство художника — что они проиграли. Это подтверждала как бы притягивавшая к себе сразу все события картины, всё объединяющая фигура расставившего ноги землянина, твёрдо целящегося в лоб съёнунку из большого пистолета. Фигура дымилась. Слева и справа врывались внутрь, пригнувшись и стреляя, ещё земляне, но этот — этот был как окончательный и неоспоримый приговор, финал всего происходящего.

Портрет Всеотца на стене за спиной съёнунка покосился — и было видно, что он сейчас упадёт на пол...

...Если бы можно было сказать — крикнуть! — что всё это неправда.

Но землянин нарисовал правду. Всю правду. Он не унизился и не унизил враньём.

Это и было страшно.

Унэйри прижал кулаки к глазам и закачался с тяжёлым тихим стоном. И так, вслепую, неверными шагами пошёл к выходу...

...Снаружи был золотистый вечер. Ветер улёгся, откуда-то слышалась музыка, спокойная, плавная; за нею — другая, весёлая, простенькая. Унйэри задумчиво брёл по тупичку и около выхода навстречу пробежали две девчонки. Унэйри не стал оглядываться, но был уверен, что они бегут в музей за той женщиной. Её дочери. Не по крови, но всё равно дочери. У сторков не может такого быть, потому что кровь — это всё, и никто не может "войти" в другой Род. Никто-никто, даже побратим, хотя побратимство и выше родства.

Аллаэк, подумал он и почти увидел друга — идущего рядом. Если бы они были вместе, они могли бы сейчас поговорить, они бы шли плечо в плечо и сдержанно обменивались впечатлениями, радуясь в глубине души уже просто тому, что они есть друг у друга...

...но Аллаэк не пожелал жить в лапах врагов. Ни единого мига. И не стал. А он, Унэйри, очень хотел умереть — и не умер. Есть ли в этом его вина? Есть ли в этом вообще вина?

Он в самый последний момент сбил шаг и полупрыжком отшатнулся назад, потому что сбоку что-то мелькнуло, едва не врезавшись в Унэйри. Правда, это всего лишь девушка — уже не девочка — ехала на велосипеде, перед которым крепилась тележка-ящик. Резко затормозив, она не стала охать или злиться, вместо этого деловито спросила:

— Есть хочешь?

— Ола... да, — ляпнул мальчишка от неожиданности. Он и правда хотел есть, только сейчас это понял. Завтрак в кафе остался очень далеко в прошлом... Девушка довольно хмыкнула, нагнулась (крышка ящика откинулась в сторону) и щедрым жестом сунула сторку два пирожка.

— Вот. Последние остались. Левый с печёнкой, правый — с яйцом и рисом. Жуй и гляди бодрей.

С этими словами она оттолкнулась ногой. Унэйрй, держа в руках пергаментные пакетики, окликнул:

— Деньги!

— Жуй, незнакомец! — со смехом ответила девушка, нажав на педали...

...Он сидел на лавочке и смотрел в звёздное небо. Небо это казалось бедным, звёзды — слишком редкими и блёклыми. На родной планете небо совсем не такое... Может быть, земляне всё-таки потому так упорны в освоении космоса, что им мало своего — слишком тусклого! — неба?

Холодно Унэйри не было, он не пожалел, что не прихватил куртку. Арк-Брикт меньше Земли, он это уже знал. И немного холодней. А больше ни на каких планетах он не успел побывать, даже на Сторкаде, хотя до войны это считалось обязательным для каждого сторка ещё в детстве. Он сидел и думал, как теперь быть. Он назвал Арк-Брикт родной планетой. Но земляне говорят, что это планета не сторков, а туземцев. Туземцев, которых Унэйри раньше просто не замечал, а теперь ненавидел. Сторки не смогут жить рядом с туземцами, если те получат свободу. И что делать, как быть? На Арк-Брикте родился уже его дед. Как же тогда Арк-Брикт может быть не его, Унэйри, планетой?! Земляне говорят, что они за справедливость, но разве это — справедливо?!

Где же он — край, который я назову своим и никто не оспорит сказанного?

Отсюда было видно Зо'ль Тэ-Ко'т — звезду Сторкада. Но звезды, вокруг которой вращается его... его родная планета — Унэйри даже не пытался найти, её можно увидеть только из южного полушария этой планеты.

Где она — моя Родина?

Откуда-то слышался далёкий, но отчётливый звук — "б-бух... щёлк!" И снова. И опять. Унэйри не знал, что это такое, но почему-то представил себе огромный станок, штампующий... что? Людей? Да нет, меньше всего они похожи на штампованных... Технику. Какую-то технику, конечно же. Война ещё не кончена и они знают это, земляне... Танки выезжают из огромных ворот и строятся в страшные ромбы. Вылетают и закрывают небо крыло к крылу бесчисленные самолёты. Задирают сокрушающие жерла сотни пушек. Плывут через космос эскадры кораблей...

Тихие уверенные шаги — женские. Высокая — лица не различить — женщина появилась из полусумрака, прошла мимо, но остановилась и спросила, повернувшись:

— Тебе негде ночевать, мальчик? Что-то случилось?

— Нет, — отозвался Унэйри с досадой. Он специально забрался сюда, к речному берегу, надеясь, что уж сюда-то никого не занесёт... занесло. — Нет, всё в порядке. Я просто... гуляю.

— Ну-ну, — лица по-прежнему не было видно, но Унэйри услышал улыбку. Конечно, странно — в узкой прибрежной аллее сидит мальчишка и говорит, что гуляет.

Она повернулась и пошла дальше — спокойно, размеренно, с достоинством.

В этом все земляне, подумал Унэйри. Они не ленятся остановиться, когда кому-то плохо. И спросить, могут ли они чем-то помочь. И, если помощь нужна — помогают, не ссылаясь на недостаток времени или нехватку сил.

А ещё они убили всех злых существ на своей планете. Методично и спокойно.

Наверное, они могут убить и всех нас.

Его тряхнуло ужасом. А что, если и правда...

...но он вспомнил тот страшный день, и наваливающуюся глухую пустоту. И машину землян. И то, как пришёл в себя в госпитале — на операционном столе, и вместе с ним пришла в себя и боль в изувеченных руках и ногах... но из-за опускавшейся на лицо маски послышались полные участия и в то же время спокойные слова — с акцентом на его родном языке, но понятные: "Ну-ка, поспи, мальчик..."