В голове вертелась схема с изображением мертвых зон и наиболее уязвимых мест из инструкции по борьбе с новыми танками русских. Размахнуться и забросить связку гранат под гусеницы накатывающейся стальной громады. Упасть мордой вниз в заранее примеченную канавку. Рядом за кочкой приземляется Куно, синхронно запустивший свою "упаковку" под танковое брюхо. Взрыв. Второй. Есть! Перебитая гусеница стальной змеёй соскальзывает с продолжающих вращаться катков. Правда вторая связка, брошенная гауптшарфюрером, только подпалила танку брюхо, но всё равно не плохо.
— Бутылки!
Но танк не собирается признавать себя побежденным. Башня начинает разворачиваться, гремит выстрел и практически одновременно в поле встает фонтан земли. Слишком далеко. Башенный пулемет начинает бить короткими очередями. Одна из подбирающихся к танку пятнистых фигур резко опрокидывается — кому-то из гренадер не повезло. Зато почти тут же, вылетевшая из золотистых волн колышущейся пшеницы, бутылка разбивается об башенную броню, и жидкое пламя начинает нехотя стекать по покатой броне вниз. Ганс, уже отползший назад, молча берет бутылку у одного из гренадеров и, примерившись, запускает ее на мотор, стоящего к нему боком танка. Попал! Клинсманн кидает одну за другой еще две бутылки. Кто-то из солдат попадает прямо в лобовую броню, заставив смолкнуть, стрелявший до сих пор курсовой пулемет. Всё, этот танк — уже не жилец.
Массивная крышка башенного люка откидывается вперед. Танкист в черном комбинезоне и черном же резиновом шлеме пытается выпрыгнуть из горящей машины. Выстрел из карабина и русский повисает на броне, наполовину высунувшись из башни. Пламя от горящего на броне "Коктейля Молотова" начинает жадно лизать свесившиеся вниз руки. Почти сразу же загорается и комбинезон. К обычной гари, витающей в воздухе, примешивается вонь горелого мяса. Кто-то из уцелевших танкистов, слегка высунувшись из открытого люка, пытается отстреливаться из пистолета. Метко брошенная одним из солдат, граната влетает внутрь танка, её взрыв ставит финальную точку в этом бою.
— Du hast den Arsch offen[42]! Придурок! Еще раз такое сделаешь — руки с корнем повырываю! Хорошо, что боезапас не сдетонировал, а то бы никому мало не показалось. — Ганс устало проводит грязной ладонью по мокрому от испарины лицу, оставляя на нем серые разводы.
— Ну что, Куно, кажется, я только что заработал нашивку за уничтоженный танк. Как закончим с уцелевшими "иванами", это дело надо бы отметить. Надеюсь, у тебя еще остался тот бочонок красного, что Геро раздобыл на брошенном складе?
* * *
Марченко тоже довелось свести близкое знакомство с вражескими танками, причём воспоминания от этого общения у него остались самые препоганые. В тот день его батальон занимал позиции в стороне от большака и ничего, казалось, не обещало неприятностей. Но немцы смогли в очередной раз удивить Романа и всех его сослуживцев. Причем сюрприз оказался двойным.
Поначалу всё складывалось привычно: немецкие патрули, появляясь то тут, то там, ненавязчиво прощупывали советскую оборону, немедленно отступая, если им вдруг случалось попасть под обстрел. Роман, закончив сооружение очередного окопа (шестого за последнюю неделю), созерцал результат своих фортификационных усилий, попутно отряхиваясь и пытаясь привести свою форму, большая часть которой была заранее предусмотрительно развешена на соседнем кусте, в относительный порядок. Подошедший Сашка с детским восторгом обозревал шедевр инженерной мысли, воздвигнутый земляком. Индивидуальное укрытие Марченко было слегка отодвинуто назад от общей линии окопов, бруствер был прикрыт аккуратно срезанным дерном, да к тому же терялся в тени, отбрасываемой густыми кустами сирени. В то же время поблизости отсутствовали какие-либо бросающиеся в глаза ориентиры, которые могли бы облегчить противнику обнаружение и пристрелку. Сам по себе, окоп обладал множеством особенностей, облегчающих жизнь своему постояльцу. Начиная от пары удобных выемок в бруствере, позволяющих вести наблюдение за местностью и прицеливание, не особо высовываясь из-за укрытия, и заканчивая боковой ступенькой, облегчающей выпрыгивание из окопа и дающей возможность спокойно сидеть в относительно удобной позе, будучи при этом полностью укрытым от вражеского наблюдения.
— Ну, даёте, дядь Рома! — Сашка, не в силах словами выразить своё восхищение, восторженно покачал головой и изобразил руками какую-то замысловатую пространственную фигуру.
— Угу, а тебя учи, не учи — один черт или волчья яма или канава дренажная выходит, но точно не окоп.
— Да ладно вам, дядь Ром, я ж стараюсь. Сейчас уже лучше получается, вроде бы...
Марченко набрал воздуха в грудь, собираясь с подробностями высказать всё, что он думает по поводу землеройных талантов младшего товарища, но в их содержательный диалог вмешались непредвиденные события — один из наблюдателей выкрикнул, ставшее уже ненавистным, слово "воздух!". Голос часового еще звучал в ушах Романа, а Сашка уже исчез. Как ему это удалось, Марченко так и не смог понять. Вот только что стоял рядом Саня Авраменко, и вдруг его не стало — словно ветром сдуло! Марченко выдохнул, заготовленный для обличительной речи воздух, и ловко соскользнул в свежеотрытый окоп, по пути нахлобучив на голову каску. Лишь после этого он, примостившись на ступеньке (пригодилась!), задрал голову вверх и предался созерцанию и размышлениям. Посмотреть было на что...
Появившиеся немецкие самолеты выглядели непривычно. Одномоторные, как истребители, но медленные и летят плотным строем, а не разомкнутой неровной шеренгой. Может бомбардировщики? Дальнейшие действия противника развеяли все сомнения. Самолеты с неуклюже торчащими неубранными стойками шасси и необычными "ломаными" крыльями растянулись в цепочку и, резко заваливаясь через крыло, стали стремительно пикировать, с каждой секундой приближаясь к земле и вжавшимся в неё бойцам. Как не странно, в атаке "штуки" (а это были именно они) разом утратили свою неуклюжесть.
Пикировщики падали вниз почти отвесно, стремительно увеличиваясь в размерах и обретая четкость. Вытянутые вперед шасси и изогнутые крылья навевали нехорошие ассоциации с хищными птицами, охотящимися на мелкую полевую живность, а какая-то неуловимая угловатость и агрессивность машин будили неосознанный страх. В облике этих самолетов было что-то злое, неправильное, чужое... Но это было ничто по сравнению со звуком, который они издавали! Какой-то свистящий, непередаваемо жуткий вой, который, нарастая с каждой секундой по мере приближения самолетов к земле, буквально выдирал из человека душу. Этот звук словно гипнотизировал, подавляя волю, размягчая кости и гася искры разума мутной волной безотчетного страха. Как будто сама смерть неотвратимо неслась навстречу, пикируя с безмятежно-синей глубины небес.
Роман и сам не заметил, как сполз с такой удобной ступеньки на дно окопа, выронив винтовку и мечтая только об одном — как можно глубже вжаться в сырую, еще не успевшую подсохнуть, землю, спрятаться, раствориться в ней, сделать что угодно, чтоб только отгородиться от ревущего ужаса. На фоне этой душераздирающей нервотрепки, первый бомбовый разрыв прозвучал как благая весть — психическая пытка кончилась, теперь будет обычная война, простая и понятная.
Следующие десять минут прошли под непрерывный рёв моторов, вой пикировщиков, надсадный свист бомб (тоже изрядно бьёт по нервам!) и грохот взрывов. Но самое страшное уже было позади — основная свистопляска происходила немного в стороне от позиций пехоты. Тем не менее, последствия от бомбардировки были самые серьезные. Своей мишенью пикировщики избрали позиции артиллеристов, и там их бомбы собрали обильный урожай. Дивизион трёхдюймовых пушек, обеспечивавший поддержку Ромкиного полка, после атаки двух десятков "штук" практически перестал существовать, превратившись в мешанину из земли, мяса и железа. Пехотинцы потерь не понесли вообще, если не считать двух контуженных, пострадавших от разрыва бомбы, лёгшей в некотором отдалении от артиллерийских позиций, но моральный эффект от налёта был просто потрясающим.
Красноармейцы, выбираясь из окопов, выглядели так, словно их треснули по голове пыльным мешком. Авраменко, и раньше-то весьма болезненно воспринимавший любые воздушные нападения, теперь и вовсе бродил между кустами как лунатик, ничего не замечая вокруг и почти не реагируя на происходящее. Те, кто уже успел побывать в расположении артиллеристов, торопливо делились своими впечатлениями с остальными, нагоняя страх и тоску на, и без того подавленных, товарищей. Черт его знает, как это сказалось бы на моральном духе в дальнейшем, возможно, преодолев первый шок, бойцы и вышли бы из случившегося испытания с честью, но немцы не дали на это времени. В царящую на позициях суету и неуверенность ворвался тревожный крик "танки!".
* * *
Серые, угловатые коробки с неброскими черно-белыми крестами на бортах башен довольно шустро надвигались на советские позиции. Не много, десятка полтора. Хотя это как посмотреть, Марченко, например, до сего дня ни одного не видал. За танками перебежками наступали группы пехотинцев. Этих было побольше — несколько сотен. Поначалу появившиеся танки не произвели на Романа особого впечатления: не такие уж большие, шуму и грохота от них не в пример меньше, чем от самолетов, пушки тоже довольно короткие и не сказать чтоб крупнокалиберные... Но первое впечатление оказалось обманчивым.
Робкие сомнения в успешном исходе начавшегося боя у Марченко возникли после того, как по танкам открыли огонь полковые сорокапятки. Ромка своими глазами видел, как снаряд попал прямо в лоб вражеской машины и... ничего не случилось! Из брони выбило небольшой фонтанчик искр — этим всё и ограничилось. А танк, как ни в чем не бывало, продолжал переть дальше, с каждой минутой приближаясь к советским окопам и сидящим в них пехотинцам. Прямого попадания снаряда из ПРОТИВОТАНКОВОЙ пушки он, казалось, даже не заметил.
Зато заметили другие — притаившиеся в кустах на опушке небольшой рощицы, противотанкисты, практически сразу же после открытия огня, сами оказались под обстрелом. Немецкие танки делали короткие остановки, стреляли из своих орудий, и снова двигались вперед. И пальба эта была довольно эффективной. По крайней мере, стрельба противотанковой батареи заметно ослабла, стала редкой, какой-то рваной и хаотичной, а попаданий во вражеские танки больше не было. Одну пушку и вовсе разбило прямым попаданием — немецкий снаряд рванул возле самого колеса, выкосив расчет и перевернув орудие, словно игрушку.
Ненадолго задержали немцев и бойцы пулеметной роты, открывшие огонь из своих "максимов", когда до наступающих оставалось метров триста. Вражеская пехота, на которую собственно и был направлен этот обстрел, сразу же залегла, а пулеметчиками занялись германские танки.
Пулеметы противника тоже не молчали, причем как те, что тащили с собой пехотинцы, так и танковые, то и дело посылавшие короткие, злые очереди по неосторожно высунувшимся из укрытий артиллеристам и стрелкам. И не всегда их пули застревали в стволах деревьев или зарывались в землю...
Уже через несколько минут после того, как прозвучали первые выстрелы, Марченко понял, что дело плохо. Немцы наступали быстро и уверенно, не обращая особого внимания на слабый ответный огонь. Возможно, дивизионные трехдюймовки могли бы их остановить, но о них предусмотрительно позаботились фашистские стервятники, чтоб им пусто было! А для всего остального, что имелось в Ромкином полку, танковые пушки и броня оказались достаточно весомым аргументом. Даже более чем.
Словно подтверждая умозаключения ефрейтора, из расположенного далее по цепочке окопа, выскочил какой-то красноармеец и опрометью кинулся в заросли. Никто из командиров, похоже, даже не заметил его бегства. Зато это заметили другие бойцы и нервы у многих не выдержали. Кто-то истошно крикнул: "братцы, спасайся!", клич подхватили и вот уже не одинокие беглецы, а целые подразделения стали стремительно покидать окопы, пытаясь укрыться от надвигающихся стальных монстров. Крики и мат немногих командиров, пытавшихся остановить бегство и организовать отбитие вражеской атаки, просто потонули в разбушевавшемся море начавшейся паники.
На долю еще не обстрелянных толком бойцов, лишь недавно принявших свой первый бой, на этот раз выпало слишком много испытаний. Жестокая бомбежка, полный провал артиллеристов и неудержимо надвигающиеся танки, казавшиеся абсолютно неуязвимыми для всего имеющегося под рукой оружия, переполнили чашу терпения красноармейцев, подавляющее большинство которых за истекший час натерпелось страху больше, чем за всю предыдущую жизнь. Марченко, как один из наиболее опытных, сумел не поддаться общей панике, но даже ему было ясно, что пора сматываться, так как отбиться от немцев на этот раз явно не получится. Только делать это надо было с умом.
Перво-наперво, Роман осторожно осмотрелся, стараясь оценить сложившуюся ситуацию и прикинуть, как могут развиваться события в дальнейшем. Рекогносцировка показала, что пока что непосредственной угрозы его жизни и здоровью нет — немцы нанесли свой основной удар по третьему батальону, занимавшему позиции справа от подразделения Марченко. Именно там сейчас и шел бой, если конечно происходящее избиение бегущих людей можно так назвать. Возле Роминого окопа пока было относительно тихо — пули не свистели, снаряды не рвались, но оставаться здесь и дальше, когда оборона уже явно прорвана, а все вокруг бегут — значило нарываться на неприятности. Ромка, с детства обладая спокойным и неконфликтным характером, нарываться не хотел, а потому без особых душевных терзаний принял решение отступить на тыловые позиции. Где будут располагаться эти самые позиции, предстояло решить после.
Не откладывая дела в долгий ящик, Марченко, подхватив вещмешок, выскользнул из своего окопа, сослужившего ему хорошую, но недолгую службу, и быстро пополз к соседней стрелковой ячейке, занимаемой Сашкой Авраменко. Саня обнаружился на дне окопа с трясущимися руками и оловянными глазами. На появление Романа он отреагировал только тогда, когда тот ухватил его за плечо.
— Вылазь давай, вояка. Приказ на отступление пришел.
— К-какой приказ?
— Вот такой! — Ромка указал на позиции соседнего батальона где, метрах в трехстах от них, один из немецких танков как раз достиг линии обороны и принялся утюжить пулеметный окоп. Серая туша, лязгая гусеницами и пофыркивая двигателем, с видимым удовольствием крутанулась на месте, разбрасывая траками комья земли и песка, рявкнула мотором и, выпустив облачко темного выхлопа, вновь устремилась вперед.
— Пошли уже, пока за нас не взялись.
Сашка судорожно сглотнул слюну и, цепляясь и оскальзываясь, принялся торопливо выбираться из своей ямы (признавать это углубление в земной тверди окопом Роман отказывался категорически даже в такой критической ситуации). До кустов добрались без особых проблем, если не считать того, что Саня двигался как марионетка, неумело дергаемая за ниточки начинающим кукловодом — все время за что-то цеплялся (в основном за свою же винтовку и вещмешок), пыхтел, сопел, дёргался..., словом, всячески демонстрировал свою полную неприспособленность к боевым действиям. Ну, хоть двигался в заданном направлении, не сильно отставая от Марченко, и то ладно.
