-А как вы отделяете реальность от внушённого образа?
-Сложно, — честно признал Даник. — Но в этом и суть. Обелиск не даёт ложь. Он показывает то, что ты уже носишь в себе. Он раскрывает. Он не создаёт новое, он стирает фильтры.
-Значит, человек в итоге видит то, что сам боится?
-Или то, чем может стать, — произнёс Даник. — Мы все — лишь потенциал. Обелиск освобождает его.
Максим сделал паузу, будто смакуя сказанное:
-Тогда выходит, он универсален? Неважно, человек ты, животное, растение — код будет работать одинаково?
-Почти, — с энтузиазмом кивнул Даник. — Вы уловили суть. Именно это отличает Обелиски от любых известных технологий. Они не различают субъекты. Для них всё лишь структурная ткань материи. Биомасса — это глина. Но глина способна мыслить. Это революция. Не оружие. Не эпидемия. Конструктор.
-А вы не допускаете, — голос Максима стал жёстче. — Что конструктор не создаёт, а чистит? Что код Обелиска — алгоритм ликвидации сложных форм жизни? Способ уничтожить биологическое разнообразие в пользу однородного, управляемого "суперклеточного организма"?
-Вы говорите, как биолог, — отозвался Даник. -Но мыслите, как солдат. Вы видели гибель и думаете, что это цель. А может, это побочный эффект?
-Тогда у меня встречный вопрос, -Максим чуть наклонился вперёд. -Если этот побочный эффект губителен для целой цивилизации, зачем мы должны следовать за Обелиском?
Наступила тишина. Несколько секунд Даник молчал, потом, удивительно спокойно, сказал:
-Потому что альтернативой может быть тупик. Эволюционный. Культурный. Биологический. Мы стоим на грани стагнации. Мы больше не развиваемся. Всё, что мы делаем — это повторяем старое. Обелиск может быть болью. Может быть гибелью. Но это движение. И это лучше, чем смерть в покое.
Максим снова замолчал. Потом коротко:
-Допустим, вы правы. Тогда следующий вопрос: кто выбирает — идти к Обелиску или нет?
Даник ответил без колебаний:
-Каждый. Сам.
В эфире вновь воцарилась выдержанная тишина — не пауза заминки, а пауза напряжённого внимания. Оба собеседника понимали, что сейчас обсуждается не абстрактная теория. Сейчас речь о будущем человечества.
Максим медленно повторил:
-Каждый выбирает сам. Прекрасно. Только вот беда, мистер Даник: активация Обелиска — это не частный выбор. Это глобальное событие. Оно не спрашивает. Оно не предлагает. Оно заражает. Оно транслирует. Оно ломает сознание. Как в этом уравнении может быть выбор? Какой выбор был у миллиона несчастных на Титане?
Даник вздохнул и ответил мягко, но с металлической твердостью в голосе:
-Вы правы. Форма передачи сигнала — принудительна. Это вызывает отторжение. Но задумайтесь: разве не вся эволюция устроена так? Мутации не спрашивают разрешения. Вирусы не запрашивают согласие. Развитие — всегда кризис. Всегда разрушение баланса. И Обелиск — не исключение.
-Тогда почему вы называете его "путём"? — спросил Максим. — Путь предполагает возможность свернуть. А тут — только вперёд, в никуда. Не слишком ли благородно вы облекаете вуалью выбора биологическую катастрофу?
-Потому что я смотрю глубже, — отозвался Даник. -Я верю, что первичная трансляция — не цель, а механизм пробуждения. Насильственный, да. Но цель — не просто хаос. Цель — подготовка человечества к следующей фазе. К тому, чтобы в новом состоянии мы сами делали выбор. Чтобы пришли к Единству осознанно.
-Осознанно, — повторил Максим. -После разрушения личности. После слома воли. После трансформации тканей. Вы называете это "пробуждением"?
-Не я, — парировал Даник. — Обелиск.
Максим ненадолго задумался.
-Вы верите, что Обелиск разумен?
-Не в привычном понимании, — осторожно ответил Даник. — Он не мыслит, как человек. Но он — структура. Он реагирует. Он меняет поведение в зависимости от среды. Возможно, это не интеллект в классическом смысле, но его действия логичны. Последовательны. Он работает как алгоритм, но с элементами адаптации. Это делает его уникальным.
-И при этом он абсолютно неразборчив, — добавил Максим. — Для него человек — это лишь строительный материал, субстрат. Согласитесь, в этом больше сходства с машиной, чем с богом. Как какой-нибудь роботрактор.
-А кто сказал, что бог не может быть машиной? — парировал Даник. — Или что машина не может быть богом?
-Серьёзное заявление.
-Мы ограничиваем божественное понятием морали, — объяснил Даник. — Но это — человеческое ограничение. Если за миллионы лет была создана структура, способная изменять биологию, передавать "смысл" сквозь материю, интегрировать живое в единую сеть — разве это не достойно называться богом? Не из-за силы. А из-за масштаба. Из-за неизбежности.
-Вы путаете масштаб с правом, — возразил Максим. -Разрушение тоже бывает тотальным. Вулканы, чума, астероиды тоже божественны?
-Не путаю. Я размышляю. Вы задаёте вопросы, и это хорошо. Но не забывайте: я не призываю к самоуничтожению. Я призываю понять. Принять, что человек — это не предел. Что, возможно, Обелиск — это не конец. А переход. Только так мы перестанем бояться.
Максим снова усмехнулся:
-Проблема в том, мистер Даник, что пока этот "переход" заканчивается одинаково. Кровью. Паникой. Мясом и кишками на стенах.
-И вы правы, — серьёзно сказал Даник. — Но, быть может, именно сейчас, благодаря таким, как вы, мы начнём задавать нужные вопросы до того, как произойдёт следующее Схождение. И тогда, возможно, оно будет иным.
Максим на мгновение замолчал, прежде чем выдать следующий ход:
-Тогда позвольте задать вам фундаментальный вопрос. В чём, по-вашему, смысл Обелиска? Не функция, не действие. Смысл. Его послание. Что оно и стоящая за ним сила "хочет"?
-Ах, — Даник чуть приподнял брови. — Вот это вопрос. И я постараюсь ответить честно. Это — не объяснить в двух словах.
Максим кивнул:
-Я не тороплюсь.
В студии царило напряжённое молчание. И зрители, и операторы, и даже сам ведущий интуитивно понимали — сейчас прозвучит что-то важное. Не лозунг, не эффектная формулировка, а самое глубокое, что может быть сказано с обеих сторон. И Даник заговорил.
-Вы спросили о смысле Обелиска. Не о механике, не о биологии, а о смысле. Я могу только предполагать. Но моё понимание таково: Обелиск — это инструмент возвращения. Восстановления утраченного единства. Не просто между людьми. Между всеми носителями разума, жизни, материи. Он собирает нас в нечто целое, как океан собирает капли дождя. Он не хочет. Он не выбирает. Он — вектор возвращения к первооснове.
Максим кивнул, внимательно слушая:
-А если капли не хотят становиться частью океана?
-Тогда их страх понятен, — спокойно ответил Даник. — Но страх не аргумент. Он — инстинкт. А Обелиск работает выше инстинкта. Вы видите в нём врага, потому что он отменяет привычное. Но спросите себя: что именно он отменяет? Индивидуальность? Или эгоизм?
-А разве не одно и то же? — уточнил Максим.
-Ни в коем случае, — твёрдо ответил Даник. — Индивидуальность — это неповторимость, талант, перспектива. Эгоизм — это страх. Желание сохранить себя любой ценой. Обелиск, как я полагаю, выжигает страх. Он разрушает оболочку, в которой мы заперли свой разум. Не для того, чтобы нас поглотить. А чтобы обнажить. Мы путаем трансформацию с уничтожением, потому что никогда не видели жизни после себя.
Максим задумчиво покачал головой.
-Красиво сказано. Но есть одна проблема: вы всё время говорите о гипотезах, мистер Даник. "Я предполагаю", "возможно", "вектор". А я говорю о фактах. Я видел, как люди теряли разум. Как их тела превращались в оружие. Женщины, дети, старики. Где в этом хоть намёк на просветление?
Даник, к его чести, не стал отрицать:
-Всё это было. Но, возможно, вы стали свидетелем неудачной активации. Неполной. Неосознанной. Это всё равно что осуждать весь электрический ток за то, что кто-то сунул пальцы в розетку. Обелиск — не спаситель. Не убийца. Это катализатор. Всё зависит от контекста, в котором он действует.
-И кто задаёт этот контекст?
-Мы, — ответил Даник. — Общество. Наука. Культура. Мы создаём ту рамку, в которой будет интерпретирован сигнал. Если мы подходим к нему как к угрозе — он становится ею. Если как к пророчеству — он превращается в знание.
-Простите, но это звучит как мистификация, — тихо, но твёрдо произнёс Максим. -Вы берёте факт насилия и оборачиваете его в философию. Как будто беда — это недопонятое благо. Это опасный способ мышления. Он оправдывает любой ужас.
Даник смотрел прямо в камеру. Впервые за всё время в его голосе не было ни научного спокойствия, ни пасторской уверенности.
-А вы никогда не задумывались, что, возможно, человечество не готово к истине? Что оно ищет утешение, а не реальность? Мы построили мир, в котором предпочитаем иллюзию контроля, удобства, комфорта. Но что, если реальность жестока? Что, если истина — это не добрый учитель, а ледяной океан? Вы плывёте по нему или тонете. Третьего не дано.
Максим помолчал.
-Возможно, вы правы. Возможно, мы и правда не готовы. Но знаете, что делает нас людьми, мистер Даник?
-Что же?
-Сомнение. Умение сказать "нет". Умение не принять, если нет ответа. А Обелиск не даёт ответа. Он требует веры.
Даник чуть склонил голову:
-А что, если именно это — его урок?
Максим посмотрел в камеру прямо:
-Тогда я его не принимаю. Потому что слепая вера — это путь к самоуничтожению. Человек должен понимать. И пока я не пойму, я откажусь.
Даник не возразил. Он лишь произнёс тихо:
-Но не все будут столь стойкими. Многие выберут верить. И тогда... волна станет приливом.
Снова установилась неловкая пауза. Максим заговорил первым:
-Хорошо. Пусть волна становится приливом. Но вы, мистер Даник, человек с аудиторией. Вас слушают. Вам верят. Вы знаете, на что способен Обелиск. И всё же продолжаете его защищать. Почему?
-Потому что я верю, — ответил Даник спокойно. — Верю, что человечество должно выйти за пределы себя. А для этого нужен шаг в неизвестность. Он страшен, да. Но необходим. Если бы вы видели, что вижу я — вы бы тоже не отвернулись.
Максим посмотрел чуть в сторону, будто на внутренний экран. Затем вернулся взглядом в камеру:
-Я видел. И знаете, что я вынес из этого? Обелиск не несёт любви. Он не несёт сострадания. Он не развивает, он переписывает. Как вирус. Он не учит, он навязывает. Он не ждёт нашего взросления, он беспощадно ломает нас и выворачивает наизнанку... как хрупкие игрушки. И вы, мистер Даник, облекаете это в слова. В теорию. В форму. Но суть остаётся прежней.
Даник вздохнул.
-Позвольте сказать вам кое-что, Евгений. Человечество слишком долго убегает от перемен. Обелиск — не добро. Он — не зло. Он — неизбежность. И чем дольше мы сопротивляемся, тем болезненнее будет переход. Так было всегда.
-Тогда давайте посмотрим правде в глаза, — мягко, почти устало сказал Максим. -Если он неизбежен, нам нужно не искать смысл, а подготовиться. Найти способ ограничить, понять, контролировать. Не преклоняться. Не молиться. Не воспевать.
-Доля истины в ваших словах есть, — неожиданно легко согласился Даник. — Но и отрицание — не выход. Нельзя выиграть у шторма, если прятаться в домике из соломы.
Максим усмехнулся:
-Тогда, может, стоит научиться строить бетонные стены, а не писать поэмы о воде?
Некоторое время оба молчали. Каждый знал: всё, что должно было быть сказано — сказано. Спор не выявил победителя, но и не оставил равнодушных.
Наконец, ведущий включился:
-Уважаемые зрители, с нами были доктор Джейкоб Даник, философ, исследователь и основатель Центра интегральной биофилософии Юнитологической Церкви, и Евгений, наш зритель. Спасибо за этот... глубоко содержательный разговор. Мы продолжим обсуждение на следующей неделе.
Максим уже собирался отключить связь, когда вдруг Даник снова заговорил:
-Евгений... один последний вопрос.
-Да?
-Если однажды вы почувствуете зов Обелиска не снаружи, а внутри, что вы сделаете?
Максим выдержал паузу.
-Я его выслушаю. Но прежде задам главный вопрос: кто ты? И если он не ответит я выключу его.
И отключился. Максим сидел у окна. Экран был выключен. Звёзды над горизонтом начали мерцать. В комнате пахло озоном и кофейной гущей. Шиф молчал, всё записано, всё передано.
Максим тихо сказал:
-Он не глупый. Умен. Убедителен... И оттого опаснее.
* * *
Следующее утро было обманчиво обычным. Максим вышел на балкон, налил себе крепкого чёрного кофе, сел в плетёное кресло и несколько минут смотрел на холодное небо. Весеннее солнце пыталось пробиться сквозь пелену облаков. На горизонте виднелся купол "Локуса", а чуть левее — линиями прочерчивались антенны спутниковой связи.
Зазвонил лежавший в кармане браслет гололинка. Шиф вышел на связь первым.
-Доброе утро, Максим.
-Условно, — усмехнулся он. — Что там у нас?
-Интересно. Гораздо интереснее, чем мы рассчитывали. Передача с Даником собрала почти в три раза больше просмотров, чем аналогичные эфиры за последний квартал. Причём активность в социальных сетях — аномальная. Аналитики в Агентстве удивлены.
Максим чуть прищурился:
-Аудитория просто любит спор?
-Отчасти. Но не только. Обнаружены нестандартные поведенческие паттерны. Репосты не только в привычных юнитологических группах, но и в нейтральных, образовательных, даже студенческих. И... — Шиф сделал паузу, как будто подбирал формулировку. -В комментариях заметно смещение тона. Люди не пишут: "Евгений из Москвы прав". Но они задают вопросы. Много вопросов.
Максим медленно потянулся к чашке, отпил глоток и кивнул, будто самому себе.
-И сколько продержится этот эффект?
-Статистически — от трёх до пяти дней. Потом начнётся отскок. Алгоритмы платформ нивелируют вброс, юнитологи запустят свои нарративы. Информационная инерция велика.
-Значит, мы на пару градусов изменили угол атаки, и нас уже пытаются выровнять.
-Именно. Но...
-Но? — уточнил Максим.
-Есть одно "но". Мы впервые зафиксировали системное изменение тона в частных группах, которые обычно оставались под полным контролем Церкви. Некоторые администраторы начали допускать обсуждение темы сигналов и механизма воздействия Маркера. Без банов, без автоматических чисток. Это что-то новое.
Максим на секунду задумался. Потом произнёс:
-Они пытаются понять. Значит, мы поцарапали фасад. Не пробили, но оставили трещинку.
-Да. Незаметную. Но трещину.
-А Даник?
-Молчит. Публично не комментирует. По нашим данным готовится выступить через неделю. Видимо, будет "ответный раунд", юнитологи пытаются выйти на тебя и пригласить в студию, устроить открытые дебаты.
-Вот же ж... -Максим чуть не выдал матерную тираду. -Я не собирался становиться телезвездой.
-Ты говорил на его языке. Академически. Взвешенно. Он не был к этому готов, поэтому впечатлился своим визави.
Максим усмехнулся:
-Плохо же он знает живую речь. Мы в XXI веке в интернетах такие срачи постоянно вели... Ну и гуманитарные предметы нам лучше преподавали.
