Поздний экспресс

___________________

*тамишевари — разбивание твёрдых предметов незащищёнными частями тела, практикуемое в боевых искусствах — каратэ и тхэквондо.

Глава 13. Пусть скажут мне, ушли все поезда, и поздно уж от жизни ждать чего-то. А я отвечу - это ерунда!!! Ещё есть корабли и самолёты!

(с) с просторов Интернета.

Пустота не заполняется ничем. Ее невозможно заполнить. Она незаполнима ничем и никем. Только им.

Прилетела на каникулы последняя составляющая их некогда неразлучной троицы — Соня, которая единственная из сестер училась за границей — в Сорбонне. Софьин приезд отвлек, но немного. Вскоре сестра стала раздражать попытками ее растормошить, заставить прийти в себя. Люба вот уже смирилась и не трогала Надю, только вздыхала иногда.

И в Португалию с сестрами она не поехала. Нет у нее настроения никуда ехать. Чем бы ее ни соблазняли младшие: пляж, море, дискотеки, магазины — ничего не могло поколебать ее решения.

— Ну, и кому ты делаешь хуже? — никак не может уняться Соня.

— Отстань.

— Когда ты в последний раз заглядывала в косметичку?

— Соня, — предупреждающе. — Не лезь...

— Ну и ладно! Мы и без тебя отдохнем прекрасно. Не надо будет пьяное тело из бара до гостиницы на себе таскать!

— Да такое было всего раз!

— Повторить не хочешь? — вкрадчиво.

— Пожалуйста, Софушка, — вздыхает Надя, — не трогай меня...

___________________

Вик так и не обжился в городке, имевшем забавное, в переводе на русский язык, название — Горный Вид. Он никакими видами не любовался. Не знал соседей по этажу, общался только с коллегами. Офис-супермаркет-квартира. И так уже месяц. Будто подсознательно не хотел привыкать, прирастать к этому месту. Но ведь надо. Надо!

Новые работодатели оказались им чрезвычайно довольны. Еще бы — вкалывал Вик все то время, когда не спал и ел. Потому что работа была единственным, что отвлекало его от той смертной, серой тоски, что царила в душе. Он знал, что будет плохо. Но и предположить не мог, что будет ТАК плохо. Он тосковал по ней буквально до физической боли где-то внутри. Даже до тошноты — так плохо было иногда от того, что между ними — невообразимая бесконечность, километры, океан, и снова километры. Они давили на него, он задыхался под их множеством, под тем, что это расстояние страшно представить, невозможно преодолеть.

Сколько раз он брал телефон? Держал в руках аппарат, смотрел в экран, на реквизиты выбранного из адресной книги абонента, которого он из нейтрального "Надя Соловьева" мазохистски переименовал в "Любимая". И потом нажимал "отбой". Отбой любимой. Сколько раз он в окошке скайпа набирал... разное... "Привет", "Ты не скучаешь", "Как дела?"... А один раз даже своевольные пальцы напечатали "Я тебя люблю". Все равно потом он это стирал, так и не нажав на кнопку "Отправить".

Зачем? Она хотела от него отделаться? Что ж, он ей это обеспечил. Судя по тому, что не звонит, не пишет — ее все устраивает. И его это тоже... устроит. Рано или поздно.

_____________

Он не исчез совсем. Пару раз мама сообщала новости от Баженовых — Вик устроился на новом месте, у него все хорошо, работой доволен, им, вроде бы, тоже довольны. Да и, собственно, есть телефон, есть скайп. Но... но... но!

Он бросил ее. Надя опоздала. Самым тяжелым было осознание, что виноватых не находилось. Только она, она сама. Он ждал, столько времени ждал. А она вдруг решила что-то... после его стольких лет... выдумывать... Никогда она не размышляла долго по поводу своих отношений с парнями. И сейчас не следовало начинать! Правда, причина иная. Просто надо было послушать свое сердце. Которое теперь мстило ей за глухоту острой болью.

И придумала же себе предлоги... Сессия! Курам на смех! Будто это важнее, чем Вик. А еще он наверняка почувствовал, что она ему соврала про вирус. Пусть и без намерения его обидеть, из лучших побуждений. Теперь ей точно известно, куда вымощена дорога лучшими побуждениями. В ее персональный ад.

Ужасно горько сознавать, что она, которая считала себя такой умной, в нужный момент не смогла понять — что же самое главное в жизни? Что-то затмило ей глаза. Или она не могла предположить, что он вот так... оставит ее. После всего, что было между ними. Но даже разозлиться не получалось. На свою беду она стала слишком хорошо его понимать. Ждал, терпел. Слишком долго. И устал. А ведь все было в ее руках, она все могла исправить... Но не успела.

И теперь не чувствовала в себе никакого права и никаких сил, чтобы позвонить ему. Он устал от нее, от ее капризов и отказов, от нее самой, от ее характера. Последняя капля упала, и все... Что она теперь может сказать или сделать, чтобы вернуть его? Ничего. Надо отпустить. Ему и так пришлось несладко. Мучился, страдал и ушел. Отпусти, Надя. Если любишь — отпусти. Ведь ты же — замирает от этой мысли, такой внезапной — о, Господи... любишь?!

Почему она не призналась себе в этом раньше?! Почему она не призналась в этом ему? Почему она опоздала?!

Все ее благие намерения рухнули в одночасье и, казалось бы, ни от чего.

Отец прилетел из командировки в Штаты, куда его привела реализация очередной гениальной идеи. И передал ей привет от Вика!

— ЧТО?!

— Виктор привет всем передавал. Я заезжал к нему. Точнее, слетал. Там аэропорт есть рядом, чего бы не смотаться, от Лос-Анджелеса? Баженовы ему там посылку собрали, просили передать.

— А... — она не может сказать ничего внятного.

— По-моему, таким, как Витька, все равно, где жить. Весь в работе, в компьютере, — смеется отец. — Я его вытащил в Музей компьютерной истории — так он даже не знал, что такой есть в городе!

— Как он? — удается спросить, голос удивительно тих.

— Да нормально, говорю же. Привет всем передавал.

Вик передавал ей привет! Это что, все, что у них осталось?! Все, что ей дозволено — получать приветы от него через третьих лиц?! И вдруг все принятые решения меняются кардинально. Она должна спросить! Так люди не расстаются — молча, не увидевшись напоследок, не сказав и слова! Нет, она должна увидеть его, посмотреть в глаза и услышать, как он сам говорит, что она не нужна ему. Чтобы точно знать, что она тут подыхает не напрасно. Есть же шанс, микроскопический шанс, что они друг друга просто неправильно поняли...

____________________

— Мам, я этим летом никуда не ездила...

— Ну да, — соглашается Вера удивленно, — ты же сама не захотела, отказалась — Люба с Соней отдохнули.

— Да, я помню. Но можно мне тоже?..

— Надя, ты куда собралась сейчас? Через две недели первое сентября, занятия начнутся.

— Я недолго... наверное... — голос ее звучит тихо и неуверенно.

Вера вздыхает. Ей не нужно спрашивать, куда и зачем.

— Ладно. Езжай, — не стала попрекать дочь тем, что перелет за океан наносит серьезный ущерб семейному бюджету. Есть вещи дороже денег. — Как у тебя с визой?

— Виза есть! — Надя не верит, что мать согласилась так скоро. — Ромкин отец нам делал, на год, она еще не просрочена, — тут она парадоксально вдруг вспоминает, кем работает Ромин папа. И думает, что хоть какая-то польза от Романа в ее жизни все же была.

— Хорошо, — кивает мать. — Бери билет.

— Мам, — Надя вдруг в два шага рядом, лицом в материнское плечо, — все так очевидно, да?

— Надюш, да какая разница, что там очевидно другим? Главное, что думаешь по этому поводу ты сама, — Вера обнимает дочь, гладит по голове. — Я только об одном прошу — не скандаль, ладно? Вам... вам поговорить надо, просто поговорить. Обещай мне, что не будешь устраивать Вите скандал.

— Какой скандал, мам? — Надя поднимает лицо. — Не до скандалов мне сейчас.

— Ну-ну, — тон Веры скептический, — знаю я тебя. Ты, как истинная женщина, из ничего одну вещь точно можешь сделать.

— Не поняла?...

— Ну, знаешь, говорят, что настоящая женщина из ничего может сделать три вещи — салат, шляпку и скандал.

— Чушь какая! Как из ничего можно сделать салат?!

_______________________

— Ох, неспокойно у меня на душе, Стас.

— Да ладно, — поздние вечерние посиделки на кухне, Соловьев пьет чай из кружки, которую только он называет так. Остальные члены семьи — ведром. — Взрослая уже, не в первый раз за границу летит.

— Я не о том, неужели ты не понимаешь?! Как там Витя? На самом деле?

— Да такой же, как наша красавица. Не в себе.

— Что там у них произошло?.. — Вера задумчиво чистит апельсин, которого ей совершенно не хочется, лишь бы руки занять.

— Думаю, кроме них двоих, этого никто не знает.

— Надеюсь, у нее хватит здравомыслия сделать все правильно...

— Здравомыслия? — переспрашивает Стас. — Ты не забыла, что мы говорим о нашей старшей дочери?

— У нее, кроме твоих, есть еще и мои гены, — парирует Вера.

— Ну и зазнайка же ты, госпожа литератор...

Вера смотрит на мужа.

— Ты меня такой и любишь.

— Верно. Куда деваться? Люблю.

___________________

Отец ей подробно объяснил, как добраться. И вот тот самый дом. За спиной отъезжает такси. Дом небольшой, трехэтажный. В этом городе не так уже много высотных зданий, в основном это офисы крупных софтверных компаний.

А здесь — тихий жилой зеленый район, двух-трех-четырех-этажные строения. В одном из них, том, что перед ней, живет Вик. Этаж третий. Надя задирает голову. Интересно, которые его окна?..

Звонит долго... Может быть, звонок не работает? Нажимает еще раз, прижимает ухо к двери. Да нет, тренькает за дверью. Нет дома, на работе? Уже вечер. Она устала, перелет просто ужасающе выматывает, да еще если добавить к этому собственные мысли, страх, неуверенность...

Дверь открывается. Первая мысль: она ошиблась квартирой.

Вроде бы есть что-то знакомое... Та самая долговязая фигура, длинные ноги в джинсах — правда, абсолютно не дырявых, консервативная серая футболка с каким-то мелким логотипом обтягивает знакомый, казалось бы, разворот плеч. Но лицо... нет, не лицо — прическа, короткий светлый ежик волос. Но голубые глаза так почти привычно распахиваются от удивления... и так узнаваемо приоткрываются губы... это же его губы... и его голос:

— Надя?! Ты?!

— Нет, это Люба! Или Соня! Догадайся сам, — она ответила, даже не успев обдумать свои слова — так дезориентировали ее изменения во внешности Вика.

— Надь...

— Пригласишь войти?

— Да, конечно! — спохватывается, отступает назад. — Прошу!

Она проходит внутрь, оглядывается.

— Мило.

Он понимает, что не заслужил даже этого равнодушного "Мило" — в квартире откровенный бардак. Раз в неделю тут приходит женщина убираться. И придет она завтра. А он особенно "постарался" за эту неделю. Но почему-то не стыдно.

— Выпьешь чего-нибудь?

— О, — она скупо усмехается, — как это по-американски...

— Новая страна — новые привычки...

Молчание многоточием ощутимо повисает в воздухе, словно бы концентрируясь, и холодными каплями падает за шиворот.

— Зачем ты приехала, Надя?

Она смотрит на него внимательно, пытаясь понять, что там скрывается, за этим внешним, быстро вернувшимся к нему спокойствием. И все-таки любуясь им. Новая стрижка делает его иным. Более... взрослым? И он ей нравится — такой.

— Спросить хочу.

Он удивлен, но пытается не показать виду. Лишь плечом как-то странно дергает, засовывая руки в карманы джинсов.

— Ну... спрашивай.

Она синхронно засовывает руки в карманы своих джинсов. Она думала об этом, много, долго думала. А теперь... Его новый облик ее странным образом выбил из колеи. И поэтому...

— Вик, почему ты уехал?

Он снова дергает плечом.

— Работа... интересная. Перспективы. Здесь, в Кремниевой Долине, Мекка всех айтишников.

— Работа? И все? В этом причина?

Он отводит взгляд. И отвечает негромко:

— Да.

— А я? Я не заслужила даже "До свидания" от гениального господина Баженова? — интонации в голосе те самые, от которых предостерегала мать. Но рвется изнутри неконтролируемо. Пусть отвечает. Пусть объясняется!

А он отвечает, после паузы и неожиданно:

— Надя... отпусти меня.

— Отпустить?!

А что он еще мог ей сказать? Когда увидел ее, ее, о которой думал каждую проклятую минуту перед сном! Такую вот непривычную — бледную, без косметики, в совершенно простой одежде. И все. Ноги едва не подогнулись. Пропал. Сердце рвется к ней, гордости уже нет и следа. Остается так только... Хоть как-то. Лишь бы снова не упасть на колени.

Зачем она приехала? Успокоить уязвленную гордость? Наказать непокорного, осмелившегося от нее сбежать?

— Пожалуйста. Я прошу тебя. Я же не нужен тебе. Позволь мне... сохранить хоть что-то от себя.

— Ты сам понимаешь, о чем говоришь?!

— Понимаю, — кивает невесело. — Прекрасно понимаю. Зачем я тебе? У тебя таких много...

— ЧТО?!

— Надь, мы оба это знаем, — говорить об этом больно, но надо. Иначе нельзя, никак. — Я для тебя просто один из... — он замолчал. Как же это трудно... — Тебе же неважно...

— Неважно что?!

— У тебя были, есть и... будут другие, — произносит он тихо, но твердо. — Зачем тебе именно я? Я понимаю, что задел твою гордость, когда уехал. Но так было нужно. Дай мне уйти, пожалуйста. Я... не могу так...

— Витя... — она говорит тоже тихо. — Ты что такое говоришь?! По-твоему, я только и делаю, что прыгаю от парня к парню, из одной койки в другую?

— Я тебя не осуждаю, — как-то торопливо. — Это твоя жизнь, ты вольна...

— Так, стоп! — она повышает голос. — Ты именно так обо мне и думаешь? Что я такая доступная, что мне все равно — с кем?

— Я этого не говорил!

— Ты именно это и сказал! Что у меня много, что я... — она задыхается.

— Надя, правда, я тебя не виню. Ты очень привлекательная, и ты имеешь право...

— Ты считаешь меня шлюхой!!!

— Да нет же!

— А как это назвать?! Если ты считаешь, что я меняю парней как перчатки! Что у меня каждый день в постели новый... — у нее пресекается голос.

— Слушай, я не думаю, что у меня есть право тебя судить, правда...

Она поднимает руку, призывая его к молчанию. И он подчиняется, настороженно глядя на нее.

Надя вздыхает глубоко, проводит ладонями по лицу. А потом, нарочито спокойно и негромко:

— Трое.

— Что? Я не понял...

— Их было трое. Тех, кто был до тебя. Те легионы парней, о которых ты говоришь. Которые прошли через мою постель. Их было трое. Трое!

— Я не...

— Не веришь? Мне плевать! Мне плевать на твое мнение, плевать на то, веришь ты мне или нет! — Надя с отвращением чувствует в своем голосе истерические нотки. Надо успокоиться! С горькой усмешкой: — Вик, я же... Ты что, правда, считаешь, что я обращала внимание на каждого, кто домогался меня? В том самом... смысле обращала внимание?! Это смешно! Это не... Меня не так воспитывали, если хочешь знать! У меня есть самоуважение, чувство собственного достоинства и разборчивость, в конце концов! — вдохнуть, медленно выдохнуть. Не позволить себе потерять то немногое, что у нее еще осталось — то самое достоинство, о котором она только что говорила. — Вокруг было много, ты прав. Много, очень много парней. И мне это нравилось, я врать не буду. Но неужели ты думаешь, что я позволяла каждому?.. Я же... Неужели ты не понимал?!