Жизнь на двоих

Посиневшее, не загримированное лицо, знакомое мне с раннего детства. Любящий семьянин, добрый друг и помощник, честнейший работяга. А вот раз — и нет его. Остановка сердца. Мгновенная. Простая и безболезненная смерть.

Семья лишилась своего кормильца, а Савка — самого дорогого человека на свете — отца.

* * *

Я не знала о чем говорить с другом. Извиниться за Нелкину выходку? Попробовала.

— Пожалуйста, Ульяна, не надо, — все тем же усталым тоном произнес парень, качая головой. — Я уже давно все простил и забыл.

Мы снова замолчали. Я шла, уныло смотря в землю и боясь поднять взгляд на лицо Савки, на его глаза. Боялась увидеть там пустоту и безразличие. Тяжело терять близких. Не каждый справляется. Главное, не держать все в себе, не замыкаться в собственном маленьком мирке. Я знала это как никто другой. Вот только как разговорить Савку, никогда не любившего изливать душу?

— Знаешь, — прервав мои размышления, первым начал парень бесцветным тоном, — он умер на моих глазах. В доме. Просто вдруг споткнулся, упал и больше не поднялся. Я долго не мог понять, что случилось: тряс его, просил, кричал. Кроме нас никого не было: мама с сестрой ушли на рынок. Я не знал, что делать. Хотел бежать за тобой, но не мог бросить папу. Вдруг он очнется — а никого нет рядом? Так и метался от двери до печки, пока вдруг не понял: отец умер, еще даже не коснувшись головой пола.

Я ободряюще сжала руку друга, не пытающегося скрыть свои слезы. Зачем? Ради кого? Кажется, я тоже плакала. Не могла поверить, что сапожника Михаила больше нет в живых. Я ведь даже не попрощалась с ним, не положила подаренную гвоздику на могилу. Накатили воспоминания о мазях для спины, что застуживал он, сапожничая, о настойке шалфея, которую готовила ему от простуд. А главного не заметила. Не увидела признаков приближающегося удара. Растяпа. Из-за невнимательности подпустила костлявую к дорогому для меня человеку.

— Я должен его заменить, — вдруг судорожно сжал мою ладонь Савка. — Мама с сестрой не будут голодать. Только теперь я, наверное, долго не выберусь в лес. Придётся работать.

Кажется, мы снова плакали. А где-то вдалеке гремел гром. Пошел дождь. Настоящий теплый летний ливень. Но он больше не приносил радости. Он напоминал о горе и смерти. И соленые слезы смешивались с длинными каплями, и небо печально хмурилось, изредка "рявкая" громом. А мы все так же стояли, крепко обнимая друг друга. Мы прощались с отцом.

Вот и другу пришла пора повзрослеть.

ГЛАВА 17.

Орнелла

Считается, что у принцесс денег — куры не клюют. И это правда. Только вот лежат они не под подушкой, а у казначея. С недавних пор — у Отца-Казначея. Убедил матушку Патрик, что только люди духовного звания достойны столь высокого доверия — оберегать достояние королевы. Обычно, а случалось это редко, я брала у мамы несколько монет, чтобы отправить с ними кого-нибудь из фрейлин за шпильками или отрезом ткани на платье, расплатиться с портнихой или торговцем кремами.

Сейчас же мне требовалось сразу много. Насколько много? Ума не приложу. И добыть их нужно тайно. Решение этой задачи, к счастью, не потребовало изощренной хитрости и чудовищного коварства. Я просто выгребла папину заначку. Как-то давал мне на что-то пару монет, а я и приметила, куда он за ними руку протягивал. Дальше, просто из любопытства, когда его не было дома, нашла способ отодвинуть стеновую панель за портьерой и увидела там ведерко с сольдо. Почти полное.

Оно и по сей день на том же месте. Ухватив его за дужку, я озадаченно крякнула. Для мужчины такой вес в самый раз, но не для хрупкой девушки. Больше половины перетаскала к себе, накладывая понемногу в носки, а уж потом, когда оставалось с четверть — остальное унесла.

* * *

Сонька сделала в городе второй ключ от садовой калитки, и теперь мы с Улькой могли проникать во дворец и покидать его, не сговариваясь заранее. Тайный проход в покои Доминика я сестрице показала. К тому самому камину, в который этот... не буду сегодня ругаться, выбрасывал чудовищные черновики стишонка про "стальной шпенек под рыжей челкой взгляда". Как вспомню — правая коленка начинает содрогаться от хохота, а рот кривиться в язвительной усмешке.

В общем — пусть воркуют голубки.

Про беду в Савкиной семье Ульяна мне рассказала. Я невольно вспомнила чечевицу, которой потчевало меня семейство сапожника — это ведь совсем недавно было! И вот в этот уютный дом пришло горе. Савка теперь разрывается между мастерской и "лирическими ужинами". Сапожничает и куховарит. Кстати, а ведь на его стряпне это отразилось — как бы смягчились оттенки вкуса. Получается тоже гармонично, но неожиданных контрастов, которые так удивляли в его блюдах, больше нет, и этого мне не хватает. Надо же, как отразилась потеря дорогого человека на любящем сыне!

Савка казался мне простым и понятным парнем. Не ожидала в нём такой чувствительной души. Что же, пора пришла нам пора свидеться. Где мое простолюдинское платье?

* * *

Друга, а именно таковым я считаю Савку, отыскала в мастерской. Надо же — ночь уже на дворе, а он корпеет над колодкой, на которую напялен башмак не достойный даже приличной помойки, и старательно накладывает латку на протершуюся подошву. Шило, крючок, дратва и, стежок за стежком. Напряженное сопение и сосредоточенный вид. Я молча сидела рядом, изредка удаляя нагар с сальной свечи и смотрела, как он работает.

Хотелось выразить сочувствие, погоревать о Михаиле, но я ведь сейчас Ульяна, а она уже разделила горе его семьи. Даже обнимала этого сына сапожника и плакала вместе с ним. Говорила ему хорошие слова. И почему это была не я?

Господи, да что со мной? Я — принцесса. А он — сапожник. Неважный кстати. Уже час возится с этим драным башмаком, а конца и краю нет работе. Хотя, вот уже подметку прибивает. Наконец-то. И что это у меня с настроением. Ну-ка, собрались!

— Сав. Мне надо уехать. Возможно надолго. С Мотей по очень важному делу. Один человек, состоятельный кстати, поручает нам съездить в Гринринг и кое-что там разыскать.

— А что, интересно? — мой собеседник перевернул башмак и на его место водрузил второй, ничем не лучше. Значит, успеем поговорить.

— Это не моя тайна. Но нам требуется повозка с возничим и, поскольку за это хорошо платят, я подумала — а не пригодится ли и тебе неплохой заработок?

— Конечно, пригодится. Не хочу, чтобы мама шла в прачки, а сам я чеботарными работами столько, сколько папа заработать не смогу — не та сноровка. А вы верхом отправляетесь?

— Верхом. Ты ведь не очень крепко сидишь в седле?

— Когда лошадка шагом идет — крепко, — впервые за вечер на Савкином лице обозначилась улыбка. — А какую повозку вы с собой берёте?

— Еще не придумали. Но нужна маленькая и лёгкая. Только припасы на дорогу, да деньги еще — с половину моего веса.

Присвистнув, парень почесал затылок. Услышав о количестве денег, которые предстоит везти, он невольно отдвинулся от башмака и смерил меня изумленным взглядом.

— Понимаешь, Сава, есть люди, которые очень высоко ценят скромных, надежных и молчаливых помощников. И, поверь мне, ничего худого делать нам не придется. Кстати, та одежда, из которой ты вырос, ее не выбросили? Мне ведь придется притворяться юношей.

— Встань, пройдись, — неожиданно попросил он.

Я встала и прошлась. Он хмыкнул, и откуда-то из-под лавки извлек на свет пару башмаков ужасного вида:

— Переобуйся.

А что делать. Я ведь в роли знахарки. Никуда не денешься.

— Шире ступай, скользи подошвой у самого пола, — это что, началась работа над моим образом? — Постой. Иди за печку. Переоденься в штаны и рубаху, что на гвозде висят.

Вот уж не думала, что он так командует Улькой. Подчинилась. В эти штаны без труда вошли бы две, такие как я, поэтому и ремень опоясался вокруг талии дважды, прежде чем язычок пряжки попал в дырочку. Штанины пришлось подогнуть почти до колен. Просторная рубаха, кстати, тоже "порадовала" меня своей необъятностью и смотрелась ничуть не лучше, чем когда висела на гвозде.

Потом Савка долго подшивал на мне складки, заставлял прохаживаться, наклоняться и приседать. Мне ужасно хотелось возмутиться, но... он работал. Он сосредоточенно работал и даже записывал что-то на клочке бумаги.

Потом попросил меня размотать платок. Поглядел на вьющиеся рыжеватые локоны, и нахлобучил поверх них колпак, похожий на носок-переросток. Потом — разлохматившуюся соломенную шляпу. Затем снова платок, завязав его на хитрый манер, свив жгутиком около виска.

— Ладно, завтра дочиню, — молвил он, наконец, обращаясь к башмаку. — Переодевайся назад, да пошли, перекусим, — это уже мне. — А потом я тебя домой провожу. Поговори со своим нанимателем о двенадцати сольдо, на них я возок справлю и лошадку подходящую сторгую. Ну и за все путешествие хочу получить столько же вперед, чтобы маме оставить. И после возвращения такую же сумму.

Во как! А Савка не промах. Назвал он, кстати, сумму, заметно меньшую, чем та, которой я готовилась его увлечь. Но как быстро он во все въехал!

Выдала ему сразу сорок сольдо — столько я приготовила в отдельном кошельке специально для задатка. Он пересчитал их и удивленно поднял на меня глаза.

— Плата сразу полная. Поездка-то рискованная. И наниматель оставил за собой право премировать нас в случае успеха. И еще немножко на припасы, — спохватилась я, сообразив, что названная сумма равнялась тридцати шести монетам, а я приготовила больше. Вот незадача! И ведь торговаться, набавляя плату нельзя. Знахарка я, или кто?

— Завтра к вечеру все будет готово, — сообщил мне Савка, пряча мешочек в карман. Только тут до меня дошло, что он даже не собирается спрашивать разрешения у матери. — Когда отправляемся?

— Послезавтра утром, — машинально ответила я, удивляясь взрослому поведению друга. — И, это! Поужинать с тобой сегодня я не против, но уйду одна. — Тут я в голос подпустила твердости, стараясь тоже создать впечатление взрослого человека.

* * *

Правильно сделала, что поела у Савки. Ночь выдалась хлопотная. Сначала помчалась к Ульянке — нам надо было многое рассказать друг другу и условиться насчет того, как поменяемся следующей ночью. Сообразить, каким образом доволочь ведро с деньгами до ее лесной избушки, условиться, что она предупредит Мотю о времени отъезда. Потом, до рассвета, мы успели сделать первую ходку с монетами и поняли, что вторую и третью нам придется отложить на завтра.

К завтраку в постель я еле успела и не заметила, как его проглотила. Потом повторила творожно-молочную трапезу в эркере маминого будуара. Перевязка Доминика меня откровенно напрягла — уж очень низко располагалась рана. С одной стороны это успокоило меня на счет того, что никаких глупостей между ним и Ульянкой пока не случилось. Но ведь, пока я буду в отлучке, на нем все зарастет, и... почему-то, подумав об этом я вспомнила негодяя Савку и решила, что все мужики — гады. У них только одно на уме. То самое, что мне сейчас представилось.

А вообще-то мы с принцем еще и потолковали, как следует. Меня очень тревожило возросшее влияние на маму Отца-Настоятеля. Не проводится набор армии, шалят по дорогам разбойники, казной государства управляет церковный чин.

Он ведь настоящий принц, этот... распоротый. Так что сведения, которые я выложила, его озадачили. Ну и подслушанный разговор про попытку отравления мамы пересказала.

А кого, прикажете, мне просить присмотреть за порядком в покидаемом доме? Ульянка, конечно, справится с чихами и желудочными коликами, но ее представления о политике весьма туманны. А маменька... так ведь как раз именно за ней и следует присмотреть. Это при ее благоволении произошли в нашем королевстве столь странные перемены.

После обеда был прием Ристанского посла. Церемонии продолжались до самого вечера и завершились длинным скучным ужином. Потом — переноска денег, водворение Ульянки на мое место, инструктаж в отношении гардероба, макияжа, причесок, ритуалов... двое суток без сна видимо сказались на моем самочувствии и я не раз повторила многие моменты, поминавшиеся ранее.

Рассвет дня отправления в дорогу я встретила рядом с лесной избушкой в обнимку с саквояжиком, собранным нам в дорогу заботливой сестрой. Мотя верхом и Савка в тележке показались одновременно с разных сторон. Значит, все начинается строго по плану. Уфф. Не зря я хлопотала.

Ульяна.

Я старалась не думать о том, что Орнелла может не вернуться. Она последний родной мне человек. Что будет, потеряй я еще и сестру? От этой мысли стало страшно. Тогда придется навсегда стать принцессой. Потерять настоящую себя, всю жизнь притворяться избалованной девчонкой. Я просто обязана буду это сделать: долг превыше всего. Знахарку Ульяну поищут и забудут, а вот принцессу Орнеллу — никогда.

Вздохнула, отгоняя тяжелые мысли прочь. Конечно, Нелл вернется. Уж Мотя с Савкой об этом позаботиться. Главное, чтобы ей не пришлось спасать их шкуры!

Я слышала много рассказов о жесткости жителей Гринринга к нам, ассарийцам. А все из-за той проклятой войны. Много людей тогда погибло. И самое противное: они погибли ни за что. Война не принесла ни победы, ни выгоды ни одной из сторон. Только ненависть двух народов.

Мало кто из наших выживал в Гринринге: загоняли, как крыс. С радостной яростью, без капли сострадания. Тоже самое ждет и моих друзей, если в них узнают ненавистных чужаков.

Не хотела говорить Нелл, но я не верила, что ее отец жив. Слишком велика была ненависть гринрингцев. Если его не убили в плену, то потом наверняка предали самой медленной и мучительной публичной казни.

В чем-то я была даже согласна с ними: уж очень много зла принес наш король Гринрингу. Всегда была противницей любых войн и отца Нелл всегда осуждала, а иногда даже презирала. Но все же никогда не желала смерти. И была бы рада, окажись он жив.

Главное, чтобы Орнелла вернулась. Сейчас, как никогда, хотелось обнять сестру. И несмотря ни на что я буду верить, что еще увижу ее.

* * *

А во дворце, наконец-то, кончилась творожная диета, и придворные вздохнули с облегчением. А я смогла насладиться поистине королевской и разнообразной едой.

Вот только особой радости от нее все же не было. Волнение за сестру нарастало с каждым днем. Не знаю, чего я боялась и почему, вот только нехорошее предчувствие жгло душу.

А еще приходилось ссориться с Ником, поддерживая образ Орнеллы. Это было жутко неприятно и часто, вместо того, чтобы отвечать на его очередное язвительное замечание, хотелось просто расплакаться и убежать домой. Но приходилось терпеть и улыбаться. "Ради Нелл!" — повторяла себе в такие моменты. Вот только легче все равно не становилось.

Я тосковала. По привычной, понятной жизни, по оставленным друзьям, лесной избушке, своим травам и лесу, старому маминому платью. И сколько ни старалась скрыть свое состояние, это видели все. Сколько раз королева пыталась поговорить со мной, сколько раз Патрик зазывал в церковь! Я лишь отмахивалась. Стала даже забывать некоторые тонкости этикета, когда-то вбитые сестрой. И если раньше меня бы это ужаснуло, то сейчас, в душе царило полное равнодушие.