Нет ничего страшнее, злопамятнее, оскорблённого горца, это Клеопатра хорошо затвердила, прожив здесь два года. Быстро поняла, что её муж и царь не безвольная кукла, как считали македоняне, и игрушкой в руках более могущественных людей не станет. Он мужчина и воин. Вот только от матери он её не мог защитить, ибо очень любил сестру и не в силах был разорваться между двумя дорогими его сердцу женщинами. Да ему и в голову подобное не приходило, ведь он мужчина, а они часто не способны разглядеть многих вещей, что только женщины видят и чувствуют. Вот и Александр не ощущал, как дрожит ладонь жены в его руке, в присутствии Олимпиады.
Клеопатра совсем окоченела. Кристально-чистый горный эфир пьянил сильнее неразбавленного вина, что довелось ей как-то попробовать, в шутку уболтав мужа. Она уже собиралась вернуться, как взгляд её невольно скользнул по ложбине между горой Томар, у подножия которой раскинулась священная дубовая роща Додонского Зевса, и соседней. Царский дворец стоит на возвышении и выстроен так, что с балкона гинекея окрестности хорошо видны не меньше чем на десять стадий. Клеопатра часто бывала здесь, разглядывая склоны гор. Разгоняла скуку во время вынужденного зимнего затворничества. На белом фоне даже олень, выйди он на опушку священной рощи, виден отлично, а уж пушистая огнёвка-лиса и подавно. Редко звери подходят так близко к человеческому жилью, а потому увидеть их отсюда, прямо с балкона — особая радость. Вот и сейчас зоркие молодые глаза Клеопатры разглядели на снегу медленно приближающуюся тёмную точку. Ещё одну. И ещё. По дороге, ведущей в эпирскую Халкиду, шли люди. Много людей. Их число прирастало десятками, сотнями, выходящими одна за другой из-за поворота дороги, петляющей у подножий горных отрогов.
Не только у царицы острый глаз — протяжно затрубил рог. В комнате заплакал проснувшийся Неоптолем и Клеопатра поспешила к его колыбели. Не её дело печься о приближающемся войске, то мужчин забота, а у неё поважнее занятия есть.
Предание гласило, что именно в Эпире обосновались, спасшиеся во время Великого потопа, Девкалион и Пирра, от которых пошло новое поколение людей. Много веков спустя, Неоптолем, сын Ахилла, величайшего героя, явился сюда во главе своего племени, захватил страну и положил начало царской династии Пирридов. Род его именовался так потому, что рыжий Неоптолем звался в детстве Пирром[33]. К тому же одного из своих сыновей, рождённых от Ланассы, правнучки Геракла, он назвал этим именем.
[33] Пирр (греч.) — "рыжий".
Следующие поколения Пирридов впали в варварство и утратили единовластие над Эпиром. В стране соперничали несколько племён: молоссы, феспроты, афаманы, хаоны, долопы и тимфеи. Долгое время сильнейшими считались хаоны. Они жили на северной границе Эпира, соприкасаясь с иллирийцами, и вели с ними постоянную войну.
Так продолжалось до греко-персидских войн, после которых племя молоссов и род Пирридов вновь принялись, шаг за шагом, возвращать себе утраченное влияние. Царь молоссов Таррип ещё юношей, задолго до наследования своему отцу, некоторое время жил в Афинах. Взойдя на престол, он объединил страну, дал племенам эллинские законы, а многие обычаи горцев, вроде кровной мести, запретил.
Потомком Таррипа был царь Алкета, сыновей которого звали Арибба и Неоптолем. Ариббе, ставшему царём, боги послали двух сыновей — Алкету и Эакида.
Из них царь Арибба более всего выделял младшего. Старшего сына, имевшего отвратительный, вспыльчивый нрав, он считал недостойным царствования и отправил в изгнание. Наследником царь назначил Эакида, но отцовское царство тому не досталось. После смерти Ариббы в эпирские дела вмешался Филипп. Он возвёл на трон сына Неоптолема, Александра, на сестре которого был женат.
Эакид против двоюродного брата бороться не стал и вообще ни полсловом, ни мимолётным жестом не выказывал недовольства. В государственных делах он принимал живейшее участие, и Александр считал его надёжной опорой трону и своему наследнику. Разумеется, с приглядкой, ибо беспечный монарх рискует стать последним в династии. Но Эакид не давал поводов усомниться в своей верности. Будучи правой рукой Александра, он замкнул на себе столько дел, что царь иногда просто диву давался, как брат все успевает. Вот и сейчас стражи границ первым делом прибежали к Эакиду, а тот, выслушав донесение, поспешил к царю.
Братья встретили пришельцев у городских ворот. Несколько сот человек, уставшие, замёрзшие, едва волочили ноги. Впереди колонны, завернувшись в тёплый плащ и натянув на уши македонский берет-каусию, шёл Полиперхонт. Братья переглянулись.
— Это конец, — прошептал Александр.
Эакид кивнул.
Старик приблизился и остановился, медленно переводя взгляд с Александра на Эакида и обратно. Выпростав из-под плаща правую руку, князь приложил её к груди и поклонился.
— Царь... — голос Полиперхонта дрогнул, — ты видишь перед собой Македонию. Все, что от неё осталось... Нашей родины нет более.
Александр молчал, обозревая строй, нет, не строй, толпу воинов за спиной стратега. Они глядели отстранённо, равнодушно. Часть ещё сохраняли подобие военного отряда, опираясь на копья и снятые с плеч щиты. Другие не имели оружия и доспехов. Воинов в них можно было признать лишь благодаря кожаным ранцам для вещей, введённым Филиппом в качестве замены неповоротливых войсковых обозов. Заорал осел, его огрели палкой. Македоняне без интереса, пустыми, холодными глазами смотрели на эпирского царя, который видел перед собой лишь бесплотные тени тех, кто ещё вчера наводил ужас на всю Элладу.
— Сколько вас? — нарушил молчание Александр.
— Тысяча восемьсот сорок шесть, — без запинки отчитался Полиперхонт, — на время утренней переклички. Здесь все — гипасписты, педзетайры, гетайры, аконтисты. Все вперемешку. Все, кто не захотел лечь под Линкестийца, да подохнет этот сучий выблядок гнусной смертью!
— Вы идёте от самой Пеллы? — спросил Эакид, — где состоялось сражение и как он смог одолеть вас?
— А никак. Не было сражения. Огулял кобель суку, а та и визжала от радости, — мрачно бросил Полиперхонт.
Александр покачал головой и поджал губы. Никогда прежде князь Тимфеи не произносил подобных слов. Не по его достоинству.
— Пусть твои люди разбивают лагерь у стен Додоны, — сказал царь, — мы поможем вам всем, в чём нуждаетесь. Дадим шатры, если ваши износились, накормим, доставим дрова. Тебя же прошу проследовать с нами во дворец. Думаю, нам многое нужно обсудить.
— Надо дождаться Кратера, — устало сказал старик, — он плетётся в хвосте.
Александр не стал собирать большой царский совет и созывать князей, вождей всех четырнадцати эпирских племён. Сначала ему хотелось узнать все новости и осмыслить их в ближнем кругу.
Македоняне молчали. Кратер мрачно глядел прямо на царя, но того не покидало чувство, что таксиарх смотрит сквозь него. Полиперхонт покачивал чашу с вином, рассматривая, как серебряные стенки омываются кроваво-красным. Эвмен сидел неестественно прямо, словно копьё проглотил. Он, как и Кратер смотрел на Александра и периодически косился на Олимпиаду.
Царица, которой брат и не думал отказать в обсуждении государственных дел, ибо эпирские обычаи вовсе не запрещали править женщинам, неспешно скользила бесстрастным взглядом по сидящим напротив македонянам. Она первая нарушила молчание:
— Говорите. Вы заставляете царя ждать.
— Не торопи их, Миртала, — мягко сказал Александр, назвав сестру её девичьим именем, данным при рождении. Вне македонского двора он никогда не прекращал именовать её так.
Полиперхонт кашлянул в кулак.
— Откуда прикажешь начать, царь?
— Ты болен, Полиперхонт? — спросил Эакид.
Тимфеец покачал головой, но царь останавливающе простёр перед ним руку.
— Не спорь, я ведь вижу. Мой врач осмотрит тебя.
— Благодарю за заботу, царь.
— Не стоит. Начни с самого начала, дабы мы могли представить все события в полной мере.
— Сначала? Тогда начать следует Кратеру. Он был при Фермопилах, я — нет.
Все взгляды обратились на таксиарха. Тот поскрёб щетину, неопрятными клочьями выделявшуюся на красных от холода щеках.
— Что я могу сказать нового? Полагаю, царю все известно. Я видел лишь кусочек драки, причём не худший для нас. Когда Эвмен, — Кратер не глядя мотнул головой в сторону кардийца, — прибежал и начал кричать, что все потеряно, я сначала не поверил, но он был так возбуждён...
— Трусость одного человека вполне способна погубить войско, — холодно произнесла Олимпиада.
Кардиец взглянул на неё, но та даже не повернулась в его сторону, пожирая глазами таксиарха.
— Трусость? — Кратер несколько опешил, — Эвмен был при мече, меч в крови...
— Я не хочу устраивать здесь суд, — вмешался царь, — Миртала, прошу тебя, не делай поспешных выводов.
— Прости государь, — встрял Эакид, — мы сильно отклоняемся в сторону. Что произошло у Врат, нам известно, равно как и доблесть Кратера, спасшего изрядную часть войска. Однако последние три месяца вести, что доходят до нас, изрядно противоречивы. Например, были и такие, будто молодой Кассандр, отбив атаки фракийцев на Амфиполь, выдвинулся к Пелле, дабы противостоять Линкестийцу.
— Не более чем слухи, — печально вздохнул Полиперхонт, — сын Антипатра действительно все ещё удерживает Амфиполь, но не более того. Мы собрали новое войско, но никаких сражений в Македонии не было. Линкестида поддержала сына Аэропа с таким жаром, что никто не рискнул встать против неё. Македоняне устали от невзгод и не горят желанием воевать. Люди принялись разбегаться по домам. Повсюду разговоры, что Линкестиец — царь вполне законный. А то, что его поддерживают афиняне, войска которых вошли в Пеллу, Эги, Пидну... Что же, они не насилуют и не грабят. А люди Линкестийца без устали напоминают, как милосердно обошлись с Македонией, учитывая то, как Македония поступила с Фивами...
— Ложь! — выдохнула царица.
Полиперхонт сделал вид, что не заметил.
— Линкестиец очень красноречив и убедителен.
— Это Демосфен в его тени убедителен, — вставил Эакид.
— Возможно, — не стал спорить старый стратег, — так или иначе, но очень скоро оказалось, что опереться не на кого. Государство Филиппа превращалось в труху, как источенный жуком-древоядцем старый корабль.
— Вы забыли присягу вашему царю?
Эвмен в очередной раз подивился голосу Олимпиады и её поведению. Если бы статуя могла ожить, то непременно держалась бы подобно царице. Впрочем, про Галатею рассказывают иное...
— Я не забыл, — ответил Полиперхонт, — но прочие задают вопрос: "Какому царю?"
— Никто никогда не видел царя Неоптолема в Македонии, — добавил Эвмен.
— Да и что бы это изменило? — спросил Кратер, — царь пачкает пелёнки...
— Это неважно, — отрезала Олимпиада, — поддержанный сильным войском, он воцарится в Македонии, ибо имеет все законные права.
— Мы ведь посылали к тебе, царь, гонцов с призывами о помощи, — обратился к Александру Полиперхонт.
Царь посмотрел на Эакида. Тот покачал головой.
— Ни один не добрался до меня. Впрочем, это скорее моя вина, я должен был действовать быстрее, и не ждать, пока вас перемелют в муку.
— Не поздно выступить, Александр, — заявила царица.
— Сейчас? — спросил Эакид.
— Невозможно, — возразил Кратер, — перевалы под снегом. Мы едва пробились сюда, а сколько из наших осталось лежать там, по пути, сколько сорвалось в занесённые трещины...
— Боги против нас, — покачал головой Эвмен, — необычайно суровая зима.
— Если выступать, то, конечно, весной, — сказал Александр, — но войско в любом случае не готово.
— Я бы сказал, страна не готова к войне, — поправил брата Эакид.
— Что ты предлагаешь? — прошипела Олимпиада, обращаясь к Эакиду, — подарить Македонию Линкестийцу?!
— Неоптолем — наследник эпирского престола, — возразил тот, — какое нам дело до Македонии?
Лицо Олимпиады, потемневшее от гнева, наконец-то перестало походить на полированный мрамор.
— Мне нанесено оскорбление! — повысила голос царица, — какой-то немытый варвар, родич убийц моего мужа, будет восседать на его троне, поплёвывая на меня, дочь рода Ахилла?!
"А ведь это ты похоронила с почестями Павсания, убийцу твоего мужа. А теперь горишь желанием мстить за кровь Филиппа?" — подумал Эвмен, но, конечно, не рискнул произнести такое вслух.
— Успокойся, Миртала, остынь — призвал царь.
Он пристально изучал снятый с пальца драгоценный перстень, не замечая направленных на него ожидающих взглядов всех присутствующих.
— Я не приму решения здесь и сейчас, ибо оно должно быть взвешенным. Эакид, тем не менее, следует подготовить войско к весеннему походу. Как только снега сойдут, мы испросим волю богов. И если в шелесте листвы Отца лесов будет явлена благосклонность громовержца... — Александр, не закончив, поднял глаза на Полиперхонта и резко переменил тему, — ты, князь Тимфеи, мог бы остаться там, поучаствовать в дележе лакомых кусков...
— Я не забываю клятв, — сжав зубы, вымолвил старый стратег, перебив Александра, — прошу тебя, царь, не оскорбляй меня. Такие речи пресекаются лишь клинком, будь ты хоть...
— Нет-нет! — примирительно поднял руки Александр, — я вовсе не хотел оскорбить тебя, доблестный Полиперхонт! Я хочу лишь понять, что намерены делать вы, македоняне. Что вы ожидаете от меня?
— Что ожидаем? — Полиперхонт задумался.
— Тихой гавани, для начала, приюта измученным людям, — вылез вперёд князя Эвмен.
— Мы принесли присягу нашему царю, внуку Филиппа, — сказал Полиперхонт, не осадивший кардийца, — пусть иные отказываются от своих слов. Мне слава клятвопреступника ни к чему.
— И мне, — прогудел Кратер.
Александр посмотрел на Эвмена. Тот кивнул.
— Хорошо, я принимаю ваших людей в своё войско. Как и вас самих. И потребую ещё клятвы: служить мне верой и правдой. Позже я освобожу вас от этой неё, когда мой сын достигнет совершеннолетия. А с клятвами принесёнными ему, он сам разберется.
— Клянёмся! — склонили головы все трое.
— Лишние рты, — еле слышно сказал Эакид, — да и толку-то с оборванцев...
В отличие от македонской, эпирская постоянная царёва рать не отличалась многочисленностью. Александр с неодобрением поглядел на Эакида.
— Посмотрим, будет ли толк. Эти люди прошли такие испытания, что нам с тобой и не снились, брат. Все свободны. Пока.
Македоняне, кардиец и Эакид поднялись и, коротко поклонившись царю, вышли. Олимпиада осталась.
— Ты колеблешься, Александр, я вижу, — голос царицы несколько смягчился.
— Да, — не стал запираться царь, — я во многом согласен с Эакидом. Зачем нам ввязываться в борьбу за Македонию? Что хорошего эта страна принесла тебе? Одни страдания.
— Ты царь древнего рода, Александр, потомок Ахилла! А кем считают тебя эллины? Козопасом! Варваром! Таким считали и Филиппа, но он сумел поставить их всех на колени.
