3. Витязи в шкурах

— Отче наш по-кипчакски знаешь?

— Не приходилось читать, — смутился Овлур. — Молюсь по-русски, а среди половцев христиан нет.

— Прочти! Громко, чтоб все слышали.

Овлур поклонился, и медленно, старательно выговаривая слова, стал читать молитву. Половцы притихли. "Думают, что пощады у меня просит за дерзость", — догадался Игорь. Райгула с Михалкой недоуменно переглядывались.

Овлур закончил, размашисто перекрестился и склонил голову в поклоне. Игорь молча показал ему, чтоб ехал рядом, и тронул бока коня пятками. Остальная охота зарысила следом.

— Кто в твоем роду из половцев? — спросил Игорь жестко, не давая возможности толмачу вывернуться.

— Мать. От нее и выучился по-кипчакски.

— Отец здесь женился?

— На Руси.

— Полонная была?

— Вольная. Мы у самого Поля жили, половцы к нам мирно ездили — торговать. Однажды мать, тогда еще девушка, приехала со своим отцом на базар — за платьем, украшениями. Там отец ее увидел. Загорелся. Мать красивая была, у отца — деньги... Дал деду моему калым — так и сговорились...

— В блуде с ней жил?

— Венчался. Сначала окрестили ее, конечно. Я на Руси родился. Потом был набег, и всех погнали в Поле. Отец кузнец, поэтому нас оставили ему — лишь бы работал в кузне.

— Добрые мечи кует?

— Дрянь! Не хочет, чтобы русских ими рубили. Его мечи красивые, ладно лежат в руке, но хрупкие — от удара по железу щербятся.

— Может, лучшие не умеет?

— Поганые тоже так думают — и слава богу! Не то отцу пришлось худо. Вот! — Овлур снял с пояса небольшой нож и протянул его князю. Игорь взял. Лезвие длиною в ладонь, рукоятка из рога удобно лежит в руке. Мясо с костей за столом срезать таким сподручно, при случае можно и горлу полоснуть. Еще лучше — короткий удар в печень...

— Подарок, — поклонился Овлур. — Бери, князь! Долго пользоваться будешь — этот нож не нужно точить.

— Затупится! — покачал головой Игорь, пробуя пальцем острие. — Все ножи тупятся.

— Здесь сверху мягкое железо, а внутри — твердое. Чем больше им режешь, тем нож острее. Такие ножи в Поле только мой отец кует.

— Что ремесло не перенял?

— Отец запретил. Сказал: пусть грех, что он поганым оружие делает, будет только на нем.

— Ты решил стать воем? Из лука стреляешь хорошо.

— Кончак велел быть при нем. Здесь. Я не воюю с Русью.

— Как толмач ты Кончаку нужнее, — усмехнулся Игорь. — Большим человеком в орде станешь.

Овлур вздохнул:

— Возьми меня с собой, князь! Хочу на Русь! Отец рассказывал, как красива русская земля, как богато украшена лесами, городами и храмами. Мне двадцать лет, а я леса не видел — не растут они здесь и ни в одном храме не был! Отец говорил: в храме сердцу хорошо. Хор молитвы поет, люди на Пасху поздравляют друг друга и христосуются. Звон колокольный над городами стоит и сеет в душу радость. Вечерами тихо и спокойно... На Руси меня будут звать Лавор, как в крещении нарекли, а не Овлур. Не люблю я поганых! Хочу со своими!

— Свои у тебя здесь. Их бросить не жалко?

— Мать умерла, — вздохнул Овлур. — Сестра замужем, дети у нее. Отец меня благословил идти в Русь. Сказал, что только радоваться будет.

— Кончак все равно не отпустит!

Овлур воровато оглянулся. Мирза с загонщиками рысили позади. Толмач склонился князю и прошептал горячо:

— А мы без спроса!..

* * *

Обедню служили в шатре. На небольшом столике у полотняной стенки стояли иконы, лежало Евангелие в кожаном переплете и напрестольный крест. Отец Георгий, нараспев читая молитвы, помахивал кадилом у столика, окуривал ладаном и молящихся. Их было немного: Игорь с Райгулой и Михалко, Овлур и десяток полонных бояр, живших в этой орде. Двое бояр сидели на подушках — еще недужили от ран.

Игорь стоял впереди, заученно крестясь и отбивая поклоны. Слова молитвы не держались в голове — мысли были о другом. Он невольно попробовал вытащить из кожаных ножен подарок Овлура, но тут же одернул себя — в храме нельзя. Пусть это шатер, не настоящая церковь, но все равно — грех!

Отец Георгий, молодой, рослый мужчина с черной короткой бородой, затянул символ веры. Все принялись повторять знакомые каждому с детства слова. Игорь покосился на Овлура. Тот произносил слова молитвы истово, а, закончив, размашисто поклонился до земли.

Батюшка дал отпуст. Игорь первым подошел к кресту, но, приложившись, из шатра не вышел, стал в стороне. Никто не удивился: князь хочет поговорить со священником — его дело. Когда все, поцеловав крест вышли наружу, отец Георгий подошел к князю.

— Благослови, батюшка! — смиренно сказал Игорь, складывая руки перед собой. Священник перекрестил его склоненную голову. — Поговорить надобно, — продолжил Игорь вполголоса. — Лавор у тебя исповедуется?

Священник кивнул.

— И что он за человек?

Отец Георгий побагровел.

— Тайна исповеди нерушима!

— Я не спрашиваю про его грехи, — смиренно сказал Игорь. — Я только хочу знать: могу я ему верить или нет?! Это можешь сказать?

— Все, что православный говорит на исповеди, он говорит богу. Кощунствуешь, княже!

"Во, попался твердолобый! — раздраженно подумал Игорь. — Уперся!"

— Ты, батюшка, за кого? За русских, или поганых, что сжигают наши города и веси? Божьи храмы, монастыри не милуют...Что не хочешь помочь?

— Наш город половцы не трогают, — отец Георгий облизал пересохшие губы. — Донец платит им дань, мы живем мирно. Потому я здесь.

"Не скажет, — понял Игорь. — И пытаться не стоит".

— Прости меня, батюшка, — склонил смиренно голову. — Давно уже в полоне, душа не на месте, думается всякое.

— Бог простит! — обрадовано сказал священник.

— Вместо того, чтобы пытать тебя о Лаворе, следовало просто поговорить, — продолжил Игорь. — Две недели служишь, а я ничего не знаю о своем пастыре. Только что зовут Георгий, как и меня в святом крещении, — Игорь улыбнулся. — Доброе предзнаменование, правда?

Священник только улыбнулся в ответ.

— В каком храме в Донце служишь, батюшка?

— Преображения Господня.

— Настоятелем?

— Настоятель храм без попечения не бросит. Второй священник.

"Поэтому здесь, — улыбнулся про себя Игорь. — Хоть вы с половцами дружбу водите, а Поле настоятель ехать остерегся — обратно можно не вернуться".

— Семья большая?

— Четверо душ.

— Скудно живете?

— На все воля божья, — смиренно ответил отец Георгий, но Игорь понял — зацепило.

— Скучаешь по жене и деткам?

Батюшка только вздохнул.

— Я тоже скучаю. Скорей бы в дом отчий! Ты бывал в Новгороде Северском?

— Бывал.

— Храм Покрова возле палат моих видел?

— И видел, и молился там, и даже в доме настоятеля, иеромонаха Анастасия гостил, — с умилением на лице сказал отец Георгий. — Добрый храм, добрый дом послал Господь Анастасию.

— Умер он. Великим постом. Без настоятеля храм сейчас.

Отец Георгий перекрестился и внимательно посмотрел на князя. В карих глазах плескалось затаенное.

— Епископ мне присылал священника, — продолжил Игорь, — но я не принял. Поскольку гречин. Я их не люблю с отрочества, — Игорь горько усмехнулся. — Когда умер отец на столе Черниговском, мать моя сговорилась с ближними боярами утаить его смерть, чтобы старший брат приехать успел и стол отцовский занял. Епископ, гречин, со всех клятву взял, что молчать будут, Евангелие велел целовать. А сам втайне написал моему стрыю Святославу, чтобы ехал в Чернигов быстрее: пока княгиня с детьми в изумлении от случившегося. Не забыл указать, что имения у покойного князя много. Стрый приехал и выгнал нас из Чернигова...

— Я хочу, — твердо сказал Игорь. — В свой храм Покрова взять священника русского. Молодого, исправно знающего службу и твердого в вере. Такого, как ты, батюшка!

Игорь поклонился и вышел из шатра. Но не прошел и десятка шагов, как его окликнули. Он оглянулся — отец Георгий спешил к нему, путаясь в длинных полах рясы.

— Ты можешь верить Лавору! — прошептал, подбегая. — Он будет верно служить.

— Спаси Бог! — кивнул Игорь и сразу ответил на немой вопрос в глазах священника: — Я не забуду!..

* * *

— Хороший охота был, конязь? — круглое лицо Мирзы лоснилось от широкой угодливой улыбки. — Много птица бил, долго свой бог молился, — Мирза старательно выговаривал русские слова: — Ты доволен, конязь?

— Доволен, — удивленно ответил Игорь.

— Тогда праздник, конязь?

— Праздник? — Игорь недоуменно смотрел на старшего в своей почетной охране и вдруг понял: — Праздник, Мирза! Я велю прислать кумыса — будете пить, сколько живот емлет.

Мирза склонился в поклоне:

— Конязь Гюрги — великий хан!..

— Благоволишь ты ему! — сердито сказал Райгула, подходя. — Опять весь вечер будут пить и возле костра скакать.

— Тебе жалко их же кумыса?

— Почему он у тебя просит?

— Кончак запретил им пить, пока меня охраняют. А вот если князь угостит...

— А ты и рад угождать!

Игорь внимательно посмотрел на тысяцкого. Маленького роста, сухопарый, он сейчас напоминал ему беркута, готового ударить жертву.

— Что лаешься? — спросил миролюбиво.

— Бояре ропщут.

— Бояре ропщут всегда. Что им не по нраву?

— Что дружбу водишь с погаными. Сколько наших полегло в Поле! Сколько мучатся в полоне! А ты ездишь на охоту, пьешь с погаными кумыс, забавляешься плясками их девок. И не только плясками! — насупился Райгула.

— Еще они говорят: я завел войско в Поле, погубил тысячи дружинников и воев, — усмехнулся Игорь. — Так?

— Так.

— А они не вспоминают, как сами кричали на пирах? Как требовали от меня вести их на поганых? Как хотели испить шеломом из Дона и переломить копья о край Поля половецкого? Кто не позволил мне увести войско ночью, когда потоптали орду, а наутро обступили нас половцы? Кто требовал отдыха и дележа добычи? А сейчас они ропщут: князь виноват! За свой грех я отвечу пред богом. А они?.. Что им не по нраву? Князь один забавляется? Я всех зову на охоту и в свой шатер. Что не идут?

— Грех, князь веселиться, когда родная земля кровью заливается!

— Мы ей крепко пособим, если будем сидеть в шатрах и лить слезы?

— Все равно не гоже, князь! — насупил брови Райгула.

Игорь внимательно посмотрел на тысяцкого. Тот стоял, непреклонно, в упор глядя на него маленькими темными глазами. "Сказать ему? — заколебался Игорь. — А сохранит в тайне? Побежит к боярам — они ему роднее. И не сказать нельзя — без помощников никак. Придется".

— Сам знаю, что не гоже, — вздохнул, кладя руки на плечи Райгулы. — У самого душа болит.

Тысяцкий смотрел на него удивленно.

— Кончак, уезжая в поход, велел мне охотиться, пить кумыс и смотреть на пляски девок половецких. Вот и делаю так, чтобы все думали: князь покорен.

— Но зачем?

— Если я буду дни напролет сидеть в шатре, ходить с постной рожей, как твои бояре, что подумает охрана? Что князь задумал недоброе. И будут меня сторожить крепко. Со злом. Потому как без кумыса они злые.

Тысяцкий все еще не понимал.

— Я не смогу убежать, если меня будут хорошо стеречь! — сердито сказал Игорь.

— Задумал бежать? — Райгула не смог скрыть изумления. — Это невозможно!

— Прошлым летом из половецкого полона бежали сотский Якуб с сыновцем. Их держали под самой Тмутараканью, у них не было ни коней, ни друзей добрых, но они пришли на Русь! Чем я хуже?

— Поймают поганые — в колодки забьют!

— Тогда буду лить слезы! — усмехнулся Игорь.

— Но зачем бежать? — все еще недоумевал тысяцкий. — Выкупа жалко?

— Не нужен Кончаку мой выкуп. Ему Святослав Киевский за меня две тысячи гривен давал. Целый воз серебра! Не взял хан. Ты когда-нибудь слышал, Райгула, чтобы половецкий хан от серебра отказался?

Тысяцкий покачал головой.

— Не собирается Кончак меня из Поля отпускать.

— Что хочет?

— Чтобы я с ним на Русь ходил. Как когда-то мой дед Олег. Чтобы вместе русские города приступом брали, имение грабили, людей в полон гнали.

Маленькие глазки тысяцкого округлились.

— Ты вот про Русь, что кровью обливается, плачешь, — продолжил Игорь. — А что будет, если вместе с ханом пойду? Озлюсь сердцем, как дед, когда его с родных земель согнали? Умоются кровью все — от Переславля и Киева до Смоленска и Новгорода Великого!

— Грех, князь! — перекрестился тысяцкий. — Даже думать нельзя!

— Что делать? Убить себя?

— Великий грех! — снова перекрестился Райгула.

— Это мой грех, и я за него в ответе. Но что будет с Северской землей, если меня не станет? Сам знаешь, без князя земля долго не простоит — найдутся хозяева. Кто? Брат в полоне, оба сына — в полоне, сыновец — в полоне. Значит, чужой! Придет, выгонит Ярославну с детьми из Новгорода Северского, как когда-то меня с матерью выгнали из Чернигова. Мое горе? А что будет с тобой, Райгула? Новому князю старый тысяцкий без нужды — у него свой есть! Куда пойдешь, где голову преклонишь? Кем Михалко станет? Гриднем у чужого князя, как Улеб Гомийский? Ты этого хочешь?

— Нет!

— Тогда помогай!

— Буду! — поклонился Райгула. — Только боярам сказать надо.

— Им терять нечего. Поклонятся в ноги новому князю, он их приласкает. Земли у боярина забрать нельзя, а князю в новой земле укореняться надо — с боярами дружить будет. Они это знают, потому смиренно ждут выкупа. Не говори им!

Райгула не стал перечить. Вздохнул:

— Поганые сейчас города наши жгут!

— Ярославна отобьется. Святослав Киевский поможет.

— Добрую жену тебе бог послал, княже! И лицом красна, и умна, и распорядительная, и детей тебе хороших родила. Тяжко ей сейчас!

— Знаю! — посмурнел лицом Игорь.

— И нам убежать будет тяжко. Охрана хоть кумыса напьется, а кругом — половецкий стан! Пастухи не спят — стада от волков охраняют. Увидят — шум подымут! Не уйдем!

— Помогут!

— Кто?

— Овлур.

— Ты веришь ему?

— Другого помощника среди половцев у меня нет. Приглядываюсь к нему. И ты с Михалкой гляди.

— Как велишь, княже! Только и с Овлуром уйти тяжко.

— Уйдем. Ты и Михалко — со мной?

— Мы всегда с тобой, княже!

— Тогда вечером будем пить кумыс вместе и смотреть половецкие пляски. Не кривись!

— Без сына приду — отрока испортим! Не гоже ему на этот смотреть!

— А девок половецких, в вежах взятых, по Полю таскать не срам! Требушить их у костра, мед пить прямо из баклаги. Видел я! Пусть приходит!

— Как велишь, княже!..

* * *

Бубен гремел. Несколько теней, пошатываясь, топтались у догоравшего костра, кружились и подпрыгивали.

— Ай-ай-ай!.. — пьяными голосами подбадривали их лежавшие на кошмах половцы.

Овлур тихо скользнул мимо и на короткое время задержался у большого шатра, полотняные стенки которого просвечивали в темноте огнями горевших внутри светильников. Прислушался. Из-за полога доносился мужской хохот и притворный женский визг. И здесь веселье было в разгаре. Овлур удовлетворенно кивнул и двинулся дальше. Вскоре остановился у небольшого шатра. Присел и приподнял полог.

У самого входа внутри горел небольшой светильник. Крохотный язычок пламени рассеивал тьму всего на длину локтя. Овлур придвинулся прямо к пламени, чтобы оно осветило его лицо. Почти сразу же из темноты возникла узкая женская рука и взяла светильник. На короткий миг огонек, прежде чем его задули, мягко выхватил из черноты красивое женское лицо с большими черными глазами, густые брови, изогнувшиеся как крылья чайки в полете — и все исчезло.