Зеркала. Часть 2: Подмастерье и Лесное братство

* * *

Под сводами притихшего в недоумении от ранней зимы леса, по мокнущей земле, не успевшей укрыться одеялом из листвы или снега, в сырости и тлене умирающих листьев и засыпающей природы, маленький отряд продвигался по Приграничью Сердца не слишком быстро. Художник сидел позади Шторма, на его тяжелом, но сильном битюге, а когда тот все же уставал, ибо хозяин и сам представлял собой нелегкую ношу, отшельник пересаживался на кобылку Афа, который был неутомим в ходьбе и, казалось, мог идти пешком много лет. Приходилось соблюдать определенную осторожность и в отношении оборотней. Правда, чем ближе к Cердцу они подходили, тем меньше следов их присутствия ощущалось. Но все же обглоданные трупы животных попадались им на пути, а крупные следы вокруг говорили о том, что не обычные волки сделали это. Странным казалось и то, что почти целые туши, убитые, словно забавы ради, были не тронуты другими хищниками. Даже любители падали не интересовались ими. Когда Аф установил это, он наотрез отказался идти мимо трупов, и у каждого встреченного места пиршества оборотней приходилось делать остановку и заваливать тела землей, над которой флавин шептал что-то на своем языке, словно, казалось Инвари, извинялся.

С приходом зимы неожиданно укоротился день. Смотря на вечеряющее небо, путники только качали головами — все пошло вкривь в Ильрийском королевстве!

Сообща решили с наступлением темноты — как бы рано она не наступила — не идти дальше. И хотя Аф знал этот лес как свои пять пальцев, а ночные переходы сильно сократили бы время путешествия, риск мог не оправдаться. Ночь — мать любви, стала матерью ненависти. Ночью лес кричал от боли, корчась под вкрадчивыми шагами созданных Ванвельтом тварей. Ощущения нереальности и надругательства клубились в воздухе, и флавин чувствовал это острее всех. Он все больше мрачнел, отставал от отряда, кружа вокруг, чтобы обнаружить следы пребывания оборотней. Когда во время очередного перехода они наткнулись на целое стадо оленей, безжалостно вырезанное только ради забавы, флавин надолго замкнулся в себе. Он совершил обряд, и произнес последующие слова только вечером, на привале.

После небогатого ужина путники разлеглись вокруг костра, готовясь ко сну. Шторм, сменивший с наступлением холодов безрукавку на рубаху из толстой кожи, подбитую мехом, блаженно растянулся на своей любимой овечьей шкуре, ногами к огню.

— Хорошо! — искренне пробасил он. — Сон на свежем воздухе — самый полезный.

— Продляет годы бренного существования, — ехидно пропел художник, — укрепляет плоть и изгоняет бесов вожделения.

— У тебя, что ли, бесы? — хохотнул Шторм — они с отшельником явно недолюбливали друг друга.

— Да что ты, громила, знаешь о вожделении? — тотчас взвился тот. — Деваху хапнуть, затащить на сеновал и побаловаться — вот и все твое вожделение, только и считаешься с тем, что у нее под юбкой.

— А с чем еще-то? — удивился Шторм.

— Во-во, — неожиданно миролюбиво отозвался Витольд, — молодой, здоровый и глупый — полный набор!

— Я, может, и глупый, но от жизни, в отличие от некоторых, не бегаю! — огрызнулся Шторм.

— Что имеет в виду этот головорез? Пусть объяснит! — от обиды обращаясь к нему в третьем лице, возгласил художник, потрясая перед его лицом кулаками.

— А то и имею! — неожиданно разозлился Шторм. — Развелось вас, калик перехожих, странников да отшельников всяких, как собак нерезаных! Ни хрена не делаете, деньги обманом выманиваете, от жизни отворачиваетесь. Что за грехи такие тебя в глушь загнали? Ничем не интересуетесь, ничего не хотите, только жрете, да мечтаете. А есть еще такие, которые святых из себя разыгрывают, постятся, скромничают. Карго! Да разве нормальный человек поститься станет? Нет! Он поест, да дело славно сделает, потому как у сытого и работа ладится. Дармоеды паршивые!

Витольд вскочил.

— Я у тебя есть, что ли, просил? Я вообще никогда ничего не просил. И мое это дело, чем и как заниматься, только мое и Богов, что мне покровительствуют. Ты лучше о своей душе позаботься, она у тебя заржавела, небось, от чужой пролитой крови-то. Тоже мне, обличитель! "Дело славное!" Знаем мы ваши славные дела по ночам, да на большой дороге.

Неуловимо кошачьим движением Шторм поднялся. Инвари, не без интереса следивший за перепалкой, напрягся, ощутив опасность, волной накатившую от стоящих друг против друга мужчин. Художник сжимал крепкие кулаки и почти не казался старым.

— Чего мы спорим-то, — широко улыбнулся Шторм, и от его улыбки Инвари сделалось нехорошо, — рук у нас, что ли, нету? Там, справа, полянка, пойдем, папаша, разберемся? Или испугался?

Старик сверкнул глазом в его сторону и повернулся, чтобы идти.

— Сядьте оба! — прозвучал неожиданно властный голос.

Все повернули головы. Говорил Аф. Он сидел на голой земле вне линии света и казался лесным божеством — огромный, темный, косматый, с горящими злобой глазами.

— На всей земле ваше племя самое сволочное! На что вас создали Боги? Понять не могу, но природа здесь не при чем — она мудра, вас, своих убийц и насильников, не создала бы! Нет, это Боги намудрили, скучно им стало в нашем спокойном мире, вот они и пошутили, создав вас себе на потеху! Человек на человека, брат на брата, отец на сына и сын на отца... Какие интриги, какие связи, какие сюжетные повороты!

Флавин говорил неспешно и то ли горькая ирония, то ли настоящая ненависть сквозили в его словах, но слова подействовали на остальных, как ушат ледяной воды — они застыли от изумления, забыв о ссоре.

— А чтобы было еще интереснее, — едко продолжал Аф, — всемудрые наделили вас болезненным честолюбием и эгоизмом. Чтобы и вам не скучно жилось. Ближнего под себя подмял — мало! И дальнего надо, чтобы знал свое место. Дерево вам мешает — вы его срубите, а чего уж о ближнем говорить? По трупам пройдете, и цель благородную изыщите, чтобы совесть чиста была. Вы — как тля, все портите, все рушите, где бы ни появились, со своим уставом лезете, не зная, что у природы уже миллионы лет свои законы, не видя дел рук своих, не ведая, что творите! Слышите? — Аф чутко повел ушами — вдали раздался леденящий вой. — Слышите? И это создал человек, чуть, может быть, более образованный. Создал чудовищ, а подсобным материалом послужили такие как вы и он сам, вам это о чем-нибудь говорит? Жить не страшно после этого? Вам, Шторм?

Тот опустил глаза.

— А ты, мой старый друг, — голос флавина зазвучал печально, — ты, кто создавал, подобно нашей Матери — природе, неужели и ты можешь поддаться амбициям, которые ничего не стоят? Можешь биться с человеком, уверен, до последнего, из-за обиженного самолюбия? Вижу, можешь...

Отшельник попытался что-то сказать, но только махнул рукой. Аф молча посмотрел на Инвари. Не произнес ни слова, но юноша, так же, как и другие, залился краской. Флавин тяжело поднялся.

— Я долго жил среди людей и научился понимать вас, — глухо сказал он. — Но вы и ваши склоки мне опостылели. Вы здесь чужие и всегда такими останетесь! Я ухожу. А вы следуйте на северо-запад. Приграничье выведет вас на стоянку следопытов. Они поведут вас в Сердце.

Он развернулся и быстро исчез во тьме. Простучали копыта — это ушла за хозяином не стреноженная на ночь Чайни. Тихо заржал Ворон, зовя ее. Она не отозвалась.

Стараясь не глядеть друг на друга, оставшиеся потерянно сгрудились вокруг костра.

— Как стыдно! — прошептал Витольд, закрывая лицо руками. — Я-то хорош!

— Его нельзя отпускать одного, — тихо сказал Шторм, — там полно оборотней.

— Оставь! — Инвари досадливо махнул рукой. — Мы никогда не найдем флавина в лесу, если он того не захочет.

— Какой стыд! — снова прошептал художник.

Никто ему не возразил, только Шторм молча протянул руку. Тот крепко пожал ее. Больше в эту ночь не было сказано ни слова.

И сон тоже не пришел.

* * *

Шел третий день пути по Приграничью. Аф не вернулся. Следопытов они пока не встретили.

На привалах Витольд и Шторм были подчеркнуто вежливы друг с другом, настроение у всех было подавленное, пока однажды Шторм не нашел безопасной темы для разговора. Со свойственным ему любопытством он попросил Инвари рассказать о поместье Ванвельта. И тот охотно пошел на это, стремясь хоть как-нибудь разрядить обстановку. Отличаясь хорошей зрительной памятью, он красочно описывал заброшенную роскошь тех комнат, которые видел. Витольд, вначале не принимавший участия в их беседах, однажды проявил интерес, и с тех пор давал пространные и занимательные комментарии к рассказам Инвари, часто отвлекаясь на экскурсы в область истории культур и ремесел. Шторм, слушая его с удовольствием, осознавал, что видит перед собой действительно образованного человека, и постепенно из его вежливости исчезли прохладные нотки, уступив место уважению — он решил, что этот человек тоже чего-то стоит, хотя и совсем в другой области приложения. А так как Витольд рассказывал увлеченно и просто, без малейшего превосходства растолковывая Шторму неизвестные понятия, информация эта не казалась здоровяку ненужной. Особенно его интересовала реальная ценность вещей из замка. И здесь Витольд оказался на высоте — основываясь только на воспоминаниях Инвари он с ловкостью заправского купца оценивал стоимость мебели и предметов роскоши, картин и статуэток, беспорядочных мелочей, всего того, что составляло красочный, но подпорченный пылью, запущенный хаос богатого замка. Это превратилось в своеобразную игру по вечерам и окончательно примирило Шторма с художником.

В пути Инвари не раз задумывался о том, что может случиться, когда они доберутся до лагеря Гэри. За судьбу Шторма он не беспокоился — его собратья, такие же авантюристы, как и он, не станут подозревать того в измене. Художник был ценным свидетелем преступлений Адаманта и мог дать незаменимые сведения об исчезнувшем принце, а, следовательно, был необходим, и его жизни так же ничего не угрожало. Но вот простил ли атаман самого Инвари? Вернулся ли Шери, рассказал ли ему об истинной подоплеке событий, вызвавших эпидемию? И поверил ли Гэри ему? Инвари затруднялся ответить. Характер у Атамана был крутой, а явная ненависть Грозы только усугубляла положение. Пока же, ведя Ворона в поводу — лес становился непроезжим — он пытался представить их встречу.

На пятый день пути Инвари понял, что они заблудились. Не действовали в Чаще ни интуиция подмастерья, ни навык ориентирования! И — что самое плохое — сбились в сторону Сердца, уйдя из Приграничья. Здесь сильнее сгущался воздух осознанием неведомой опасности. И не в оборотнях было дело — их следы совсем перестали попадаться на пути. В Сердце гнет тысячелетий, прожитых Чащей, ее эманация и сила были так очевидны и чувственны, что каждый глоток подкронного воздуха давался с трудом, и казалось, лес недружелюбно следит за тем, как пьется этот глоток, подсчитывает убыток и замышляет что-то.

Под тяжелый полог самой сокровенной части леса они вступили ровно в полдень. И хотя там, наверху, тучи разомкнулись, здесь было сыро и сумрачно, воздух казался спертым, несмотря на обилие охов, чьи янтарные стволы, казалось, источают мягкое сияние. Здесь царили звери. Белки спускались с веток прямо на плечи путникам, еноты и лисы то и дело пересекали дорогу, ничуть не боясь незнакомцев. Слышался хруст ветвей под тяжелыми шагами сохатых. Им встретилась даже медведица — грузная, брюхатая, она косолапила мимо, не обращая на чужаков ни малейшего внимания, настолько была озабочена поисками берлоги. Ведь, несмотря на рано выпавший снег, было еще только начало осени.

Они тихо вели лошадей, затаивая дыхание, стараясь не говорить без крайней необходимости, чтобы не распугать живность. Шторм с любопытством вертел головой, рассматривая место, о котором слышал столько легенд, Витольд, позабыв обо всем, любовался осенними красками и редкими солнечными пятнами на покрытой хвойным ковром земле, а Инвари, настороженно следил за тенями, не внушавшими доверия, и ждал неприятностей.

И он их дождался.

Внезапно и быстро воздух загустел вокруг них, птицы смолкли, любопытные белки ускакали на верхушки деревьев, сердито стрекоча оттуда. Инвари поднял руку, приказывая остановиться, и, повинуясь инстинкту, выхватил шпагу. Почти в ту же секунду Шторм отцепил от седла свою дубину и демонстративно закинул ее на плечо, а художник достал из складок балахона широкий охотничий нож с потертой от долгого употребления рукоятью. С трудом удерживая нервно зафыркавших лошадей, прикрывая спины друг друга, они застыли на крошечной полянке, затравленно оглядываясь. Чаща смотрела им в спину, всаживала взгляды тысяч невидимых глаз острыми стрелами, косилась из-под полуприкрытых век тлеющими огнями опасности. Ощущение было настолько неприятным, что Шторм, желая подбодрить себя и своих спутников, завертел дубиной над головой, со свистом рассекая воздух, как вдруг неведомая сила вырвала ее из его рук, отшвырнув в сторону. В тот же миг вырвался и вонзился в землю далеко от хозяина нож художника и невесть откуда появившийся сливочный туман кольцом отделил их от Инвари. Сгустившийся воздух обрел неясные очертания, холодом залило поляну.

— Карго! — тихо и не очень уверенно выругался Шторм.

Инвари продолжал сжимать эфес шпаги внезапно вспотевшей ладонью.

Тени заклубились с неясной угрозой и одна, приобретая почти человеческие формы, выскользнула вперед, вытягивая перед собой туманный отросток, из которого медленно формировалась рука. Ее указующий перст гневно ткнул в юношу.

— Они — чужие, но ты — враг! — зашелестело вокруг, словно пронесся невидимый ветер.

Туман вокруг Шторма и художника сгустился, закрывая Инвари от них.

— Это Хранители, пес их возьми! — закричал гигант, борясь с охватившим его оцепенением. — Пропустите нас, мы должны попасть к Гэри, это важно!

— Ты — враг! — повторила тень, не опуская руки, и смертельная сила стекла с кончика ее пальца, чтобы ударить в Инвари.

Он растерянно оглянулся — судьба спутников заботила его больше, чем своя собственная. Но, поняв, что разглядеть их ему не удастся, он крепче перехватил шпагу, которую почему-то не выбило из его рук, и приготовился драться, если получится. Ледяной луч протянулся к нему и... отскочил от Грешника, как мяч от стены. Призрак печально висел в воздухе, держа полупрозрачный меч перед собой.

— Отстань от него, — предложил он злобствующей тени, но та только покачала подобием головы.

— Будет поединок, — грустно констатировал призрак.

— Грешник! — обрадовался Инвари, оглядываясь теперь уже, чтобы убедиться, что друзья не видят его, радующегося привидению. — Откуда ты взялся?

— Вернись на свой путь! — высокопарно провозгласила тень, обращаясь к привидению. — Войди в круг, исполни свершенное. Что тебе в смертном? Он должен умереть, мы просто исполняем свою часть договора. Не мешай нам!

Грешник покачал головой.

— Не могу. Я выполняю свои обязательства.

— И выполняешь честно, — перебила тень. — Но это — плохой человек, он должен умереть, ибо...

— Не вещай! — прервал Грешник. — Я уже слышал. Ничем не могу помочь. Я должен помешать тебе совершить решенное. И я сделаю это. Ты сомневаешься?