Драконьи грезы радужного цвета

— Ну, извини. Сам же понимаешь, сначала дела, потом любовь, — отозвался Ставрас, отступая от него.

Шут еще раз горестно вздохнул.

— Вот уйду от тебя, будешь знать.

— Это к кому же?

— Да, вот хотя бы к нему, — ткнув пальцем в одного из цыган, возвестил шут. — Чем не красавец мужчина?

— Тем, что я красивее, — непреклонно заявил лекарь и шагнул в сторону застывшей статуей баронессы, склонившись в учтивом поклоне. — Здравствуйте, я Драконий Лекарь. Рад, что с вами все в порядке.

— Вашими стараниями, — тепло улыбнулся та, покосившись на шута, самозабвенно строящего глазки одному из её подчиненных.

— Не совсем моими, в первую очередь вот этого молодчика, — кивнув в сторону не прекратившего паясничать Шельма, обронил Ставрас. Все цыгане недоверчиво уставились на шута.

— А я что, я ничего, — отозвался тот, и попытался по-девичьи похлопать ресницами, за что получил очередной подзатыльник.

Возмущенно вскинулся, но лекарь коротко отбрил:

— Можешь считать, что ревную. И хватить из себя дурака корчить. Мадам, если возможно, мы бы хотели сначала перекусить, а потом поговорить обо всем случившемся.

— Конечно-конечно. Но вы не представите мне вашего спутника, Ставрас Ригулти?

— Шельм Ландышфуки.

— Королевский шут? — недоверчиво прищурилась баронесса.

— Да.

— Тогда скажите мне, что рядом с моей дочерью стоит не королевич.

— Не скажу.

— Я-я, скажу! — тут же воскликнул шут, но исправить ситуацию уже не успел.

— Что?! — закричала Роксолана, повернувшись лицом к застывшему Веровеку. Но прочитала ответ в его глазах. — Да, как ты мог?!

Звук хлесткой пощечины приморозил к полу всех в комнате, лишь юная цыганка метнулась к двери и исчезла за ней без следа.

10.

Шельму явно не спалось. И это несмотря на полный победных свершений день, насыщенный событиями, как приятными, так и не очень.

Отчего-то сейчас в темноте спальни казалось, что неприятного было больше. Стоит вспомнить хотя бы допрос масочника Лютикмилеша и картинную ссору Роксоланы с Веровеком, причем оба на праздничном пиру, устроенном на подворье баронессы в честь Драконьего лекаря и его спутников, делали вид, что вообще друг друга не знают. Шельм косился на них, но вмешиваться не спешил.

Ставрас следил больше за ним, чем за королевичем. Во-первых, все еще были сильны отголоски запечатления, и мальчишку из поля зрения выпускать не хотелось категорически. Во-вторых, лекарь уже понял, что шут куда как внимательнее относится к названному брату, чем стремится это показать и если появится возможность помирить королевича и цыганку, он непременно ею воспользуется. И Ригулти справедливо полагал, что у него это получится куда как тоньше и не навязчивее, чем у любого другого.

Но на протяжении всего импровизированного праздника шут так и не нашел способа вразумить Веровека и Роксолану. Да что там, даже баронессе это не удалось, хоть она и пыталась поговорить с дочерью, уже жалея, что так необдуманно решила осведомиться о личности полноватого мальчишки с королевской осанкой, показавшимся ей похожим на наследника, которого она видела как-то в столице, куда периодически наведывалась. Так что, все пришлось оставить так, как есть.

Шельму такое положение вещей совсем не нравилось, но он рассудил, что лучше все же дать возможность этим двоим остыть и как следует подумать о своем поведении. Поэтому остаток вечера он провел, кокетничая со всеми молоденькими цыганками, попадавшимися у него на пути, и просто несказанно удивил хозяйку дома, объявив, что две комнаты для них со Ставрасом готовить совсем не обязательно, вполне хватит и одной. На что ему объяснили, что в доме баронессы нет комнаты с двумя кроватями.

Шут захлопал голубыми, под цвет волос, ресницами, и с милейшей из своих улыбок отозвался, что это просто прекрасно, так как спать он собирается на одной постели с лекарем. Проходящая в это время мимо них с баронессой молоденькая девушка, которой, впрочем, как и многим другим, сегодня вечером юный шут оказывал недвусмысленные знаки внимания, так и замерла рядом с открытым ртом. По-видимому, она надеялась посетить обходительного и веселого юношу ночью и, наверное, так и стояла бы, недоуменно хлопая глазами, если бы баронесса не прикрикнула на нее, отправляя распорядиться насчет одной комнаты для лекаря и шута. Шельм просиял и снова убежал танцевать, закружив в веселом танце вовремя подвернувшуюся такую же юную, как он сам, но уже другую цыганку.

Баронесса подошла к Ставрасу, все это время безучастно стоящему в отдалении у плетенного в корзиночном стиле крыльца. Она догадывалась, что лекарь прекрасно слышал их разговор с шутом, но искренне недоумевала, почему тот не вмешался и не осадил нахального юнца.

— Вы уверены, что мне следует прислушаться к его настойчивости? — максимально деликатно спросила она, заглядывая в светло-карие, почти желтые глаза лекаря.

— Разумеется, — едва уловимо улыбнулся тот. — Вы же не думаете, что я позволил бы ему зайти так далеко в обычной, ничего не значащей шутке?

— Тогда, прошу прощения за мою настойчивость, но, неужели, вы действительно любите его?

— Не совсем. Но нечто очень близкое к вашему определению любви.

— Моему?

— Человеческому.

— Но ведь он, похоже, этого совсем не понимает. Или все дело в том, что просто не разделяет ваших чувств к нему?

— Отчего же? Именно эти чувства, он как раз разделяет. Что же касается, ну скажем, некоторых низменных человеческих порывов, то я думаю, мы с ним к такого рода отношениям никогда не придем.

— Мне очень сложно это понять. Потому что если речь о близости, то для человека естественно желать её с тем, кому на веки отдано его сердце.

— Для человека, возможно.

— Но мальчик все же человек.

— Он масочник, — очень мягко напомнил лекарь секрет, который они по настоянию Шельма поведали лишь баронессе, хотя изначально Ставрас вообще предлагал никому не рассказывать, опасаясь, что после таких откровений Ландышфуки придется не легко. — А они, вы ведь сами видели, очень трудно соотносимы с классическим представлением о человеческом существе.

— Если вы о том мерзавце... — начала женщина и крепко задумалась.

Да, стоило вспомнить, как вел себя человек поработивший цыган на допросе, устроенном ему Ставрасом в компании всех семи баро Дабен-Дабена, становилось ясно, что у магов-масочников, действительно, не совсем человеческие корни, хотя к кому бы они могли принадлежать, если не к людям, было не понятно. С другой стороны, Шельм явно разительно отличался от большинства представителей своего рода. Хотя, много ли масочников она видела? В том-то и дело, что вместе с Шельмом только двух. Но отчего-то лекарю все же верилось, наверное, он видел не только этих, но и других, принадлежащих к одному с ними роду. Поэтому, цыганка просто поверила ему на слово и расспросы прекратила.

Ставрас же еще какое-то время понаблюдал за веселящимся шутом и покинул двор, на котором цыгане устроили танцы вокруг высокого костра. И совершенно не ожидал, что почти сразу же за ним в комнату, отведенную для них с Ландышфуки, ворвется раскрасневшийся и счастливый до неприличия Шельм.

— А королевича ты с кем оставил?

— Как с кем? С девчонками, конечно. Видел бы ты, как на него Рокси косится, когда его другие девчонки танцевать приглашают.

— И, по-твоему, это нормально?

— По-моему, — отозвался шут, с размаху падая спиной на мягкую постель и раскидывая руки в стороны, — он ей понравился, потому она так и взбесилась, узнав, что он не просто рубаха-парень, который с ней картошку чистил у ручья, а королевич. Наверное, думает, что, такому как он, она и не нужна, так, поигрался в неграмотного и жизни незнающего, а на следующий день забудет. Но номер-то в том, что она ему тоже нравится, и даже очень.

— И что же хорошего в том, что эти твои девушки, с которыми он танцует, их еще больше отдаляют друг от друга? — спросил Ставрас, сбрасывая на простую, без изысков деревянную табуретку свою куртку из темно-коричневой, почти черной, кожи, и расшнуровывая сапоги.

— В том что, ревнуя, она не потерпит такого пренебрежения к себе, и обязательно попытается с ним помириться.

— Ты уверен? Она все же не кисейная барышня из столицы, а чистокровная цыганка, дерзкая, гордая.

— Не уверен. Но, а вдруг, все же сработает.

— Ну, только если вдруг. Подвинься. И вообще, ты ко сну переодеваться не собираешься?

— Ты что, хочешь на меня ночную рубашку и чепец накрахмаленный натянуть?

— Нет. Но не мешало бы.

— Это еще почему?

— Из вредности.

— А не из ревности, случаем? — приподнимаясь на локтях, хитро прищурился шут.

— Разумеется. Надо же подтвердить твою теорию, которую ты на Веке с Рокси испытываешь.

— Конечно, надо! — наигранно обрадовался шут, но стоило взгляду лекаря из немного игривого стать серьезным и задумчивым, тут же скатился с кровати и принялся быстро готовиться ко сну.

Ставрас забрался под одеяло и блаженно прикрыл глаза, вытянувшись в полный рост. Рядом шуршал одеждой Шельм, но лекарь даже головы в его сторону не повернул, когда он забрался под одно с ним одеяло, хотя для них специально приготовили два. И вообще, на кровати вполне хватало места, но Шельм подкатился под самый бок и даже имел наглость положить голову на плечо лежащего на спине лекаря. Тот не стал возражать, но счел за необходимость полюбопытствовать:

— И что это за нежданные нежности?

— Ну, — задумчиво протянул шут, теребя и перебирая пальцами шнуровку на вороте его рубашки. — Ты же сам сказал, что после запечатления какое-то время будешь нуждаться в моем непосредственном присутствии рядом с тобой. Или я что-то не так понял?

— Так, — не стал лукавить Ставрас, которому неожиданно стала очень приятна такая завуалированная забота с его стороны.

— Вот я для тебя и стараюсь, — объявил тем временем шут, и почти потребовал: — Цени!

— Тебя, пожалуй, не оценишь, по миру с протянутой рукой пойдешь, — фыркнул Ставрас, на что Шельм неожиданно обиженно засопел, убрал руку с его груди и откатился в сторону.

— Как хочешь, — обронил он и демонстративно улегся на своей половине кровати, подложив под голову локоть.

Ставрас, конечно, не обрадовался такой перемене в настроении шута из-за, в сущности, не таких уж обидных слов, но предпочел не раздувать неуместную сейчас ссору. Прикрыл глаза и собрался уже последовать в свое ночное путешествие по драконьим снам, как весь настрой ему снова перебил просто несносный шут.

Шельму, вообще, явно не спалось, он подозревал, что все дело в проведенном Радужным Драконом ритуале. Ставрас, лежавший рядом с ним, знал доподлинно, что именно в нем.

— Ставрас?

— М?

— А что тебе во мне нравится больше всего?

— В смысле? — от такой постановки вопроса лекарь опешил и даже на бок повернулся, чтобы иметь возможность как следует рассмотреть неугомонного мальчишку.

— Ну, часть тела... — отозвался тот, испытующе всматриваясь в лицо.

— Шельм... — предостерегающе начал Ставрас, но тот перебил его.

— Да, ладно тебе, это же не домогательство, а просто любопытство, — отмахнулся шут. — Вот мне, к примеру, кроме твоих желтых глаз, покоя не дают руки.

— Руки?

— Ну, да, — приподнявшись и подперев ладонью щеку, подтвердил Шельм. Обхватил пальцами другой руки его запястье и поднес ладонь лекаря к лицу, с задумчивым видом рассматривая её. — Большие, сильные, с типично мужскими узловатыми суставами, длинными, но ни разу, не изящными пальцами, — проговорил шут, и добавил: — У женщин таких не бывает.

— Ну, еще бы! — польщено отозвался Ставрас.

Шельм сразу же отпустил его руку и снова поинтересовался:

— А тебе во мне?

— Живот, — не задумываясь, бросил лекарь и перекатился на спину, заложив руки под голову.

— Хм? — протянул Шельм, явно не удовлетворенный односложным ответом. Но, после того, как Ставрас не счел нужным пояснить, все же рискнул возмутиться: — Так не честно!

— Ну, а что еще ты хочешь от меня услышать? — повернул голову в его сторону Ставрас.

Шут успел заметить в его глазах какое-то непривычное мечтательное выражение, но спросить о нем не успел. Оно исчезло без следа.

— Просто ответь, почему? — испытав странный душевный порыв протянуть руку и коснуться до лежащего рядом мужчины, немного рассеянно отозвался Шельм.

— Не знаю. Просто нравится и все, — буркнул Ставрас, решив, что тема становится слишком скользкой.

— А когда начал нравиться? — все равно продолжил допытываться настырный шут и предположил навскидку. — С запечатления?

— Нет. С турнира. Помнишь?

— Ага. Помню, сколько мне трудов стоило уговорить тебя участвовать.

— Уговорить? Скорее, принудить хитростью и коварством, — пробурчал Ставрас недовольно. Но на самом деле, вся проблема была в том, что ему банально было стыдно, но не за Шельма, как можно было бы предположить, а за себя. В том, что пришлось согласиться на его условия в тот злополучный день, был виноват только он сам.

Все началось с того, что весь вечер, который Ставрас все же посетил, (?) (посетил что?) а не проигнорировал, как обычно, чтобы хоть как-то развеяться, несносный шут не отходил от него ни на шаг. Так что, очень скоро от его улыбки "а-ля коварный соблазнитель, преследующий прекрасную фурию", которую Шельм с упорством блаженного испытывал на нем, становилось тошно. Потеряв надежду избавиться от приставучего юнца, успевшего набить оскомину своими силами, Драконий Лекарь не выдержал и пробормотал в присутствии короля, что некоторых особо резвых хоть раз полезно высечь для острастки. И меньше всего в тот момент ожидал, что Палтус воспримет его слова, как руководство к действию.

А шут улыбался. Стоял и улыбался, легко опираясь руками на специальную балку, держащуюся на двух столбах, которые были вбиты чуть в стороне от основной аллеи дворцового сада специально для таких вот провинившихся, которых король желал наказать здесь и сейчас, не отходя далеко от пышного бального зала. Правда, обычно их к ней приковывали, чтобы не сбежали, но шут приковываться отказался наотрез. Все думали, что сбежит, но он улыбался, светло и почти по-детски лукаво, а за его спиной резал воздух и тонкую светлую кожу хлыст. Несколько раз хлыст изогнулся, огибая стройное тело, и красные отметины от его "поцелуев" остались не только на спине, но и на плоском животе голубоволосого парня, так не похожего на себя самого без пестрой ливреи и шутовского колпака. Две ярко-розовые полосы с остреньким окончанием по обе стороны от пупка.

Ставрас стоял в толпе зубоскалящих придворных, которым шут изрядно насолил, и они не преминули поехидничать над его незавидной участью, но смотрел только на них, на эти отметины. Красиво, если бы не было так больно. Поднять глаза и взглянуть в лицо мальчишки, которого он собственноручно подвел под монастырь, лекарь так и не смог.

Пятнадцать хлестких ударов хлыста и ни на миг не погасшая улыбка. Ставрас не видел её, но чувствовал всей кожей, точно так же, как чувство вины, выжигающее на ней свой тонкий узор рубцами на внутренней её стороне. Да, после того как экзекуция завершилась и шуту позволили снова надеть рубашку, лекарь поймал себя на мысли, что тот просто не мог ни предугадать, как может отреагировать на нечаянно оброненную им фразу король. И, скорей всего, будучи парнем не глупым, (как бы в свете и полусвете Столицы не было принято считать обратное), легко спрогнозировал именно такой для себя исход. Но, когда шут, успевший привести себя в порядок, поймал его уже у конюшен и строя из себя придворную даму взмолился "защитить честь его любимого на турнире..." лекарь не смог отказать. Просто не смог. А так все хорошо начиналось! И почему в тот вечер он просто не ушел, пока мальчишка его окончательно не достал, а все же продолжил эту глупую и совершенно не подходящую ему игру? Тогда ответа не было. Теперь, кажется, нашелся. Кем бы ни был его запечатленный друг, к нему точно нельзя было остаться равнодушным. Поэтому, наверное, он так необдуманно и связал свою жизнь с ним узами драконьего запечатления.