Скс Режим бога 1-я книга

"Непонятки" начались сразу при подъезде к "Динамо". Территория спорткомплекса — на которую мы с Ретлуевым, да и вообще все спортсмены, кто был на своем транспорте — въезжали совершенно свободно, оказалась перекрыта "гаишниками". Они были в парадных белых рубашках и фуражках, перепоясанные белыми же портупеей и ремнем, на котором висела белая кобура. Венчали ансамбль парадности белые перчатки и строгие торжественные лица.

Нас без разговоров, одним мановением полосатой палочки, отправили парковаться в конец улицы. Проезжая по которой, мы с удивлением наблюдали милиционеров на мотоциклах, несколько милицейских "Жигулей", и даже две белые "Волги" в антенах и с гербами на водительских дверцах.

— Что тут происходит? — поинтересовался я у не менее удивленного Лехи, — Брежнев, что ли, приехал?!

Леха недоуменно пожал плечами, и стал втискиваться между припаркованными зелеными "Жигулями" и знаком "парковка запрещена".

Пока мы вылезали из машины, к нам подошел один из многочисленных милиционеров, и поинтересовался причиной нашего тут пребывания. Заметно напрягшийся Леха объяснил, что привез на соревнования "Кожаных перчаток" молодое дарование — то есть меня. "Дарование" смущенно улыбнулось менту — тот улыбнулся в ответ, но попросил документы. Леха показал водительские права, и облегченно выдохнул, когда удовлетворившейся этим милиционер отошел от нас, козырнув на прощание и пожелав мне успехов. Дело в том, что паспорта у Лехи не было — как у условно осужденного, хранился он в ОВД по месту прописки. Всплыви сейчас эта подробность, и разбирательство было бы на полдня — со звонками в ОВД, участковому, и на работу. Как-то, по рассказу Лехи, такое уже происходило.

Перед спорткомплексом и внутри тоже было немало милиционеров в парадной форме, а сам комплекс было не узнать! При входе висел огромный красный транспарант, на котором большими белыми буквами было написано: "Сила милиции в ее связи с народом!". Колонны в холле были украшены хвойными гирляндами, ярко горит все освещение, на стенах висят плакаты с цитатами классиков, и призывами к советским трудящимся и спортсменам. Много народа — большинство в строгих черных костюмах и при галстуках. Все бегают, суетятся, и чего-то ждут. На входе нас встречал Ретлуев, тоже в парадной милицейской форме.

Я впервые видел его в форме, да еще и в фуражке. Ну что сказать: смотрелся он импозантно, но был как совершенно незнакомый человек. На наш град вопросов отвел обоих в сторону, и быстро ввел нас в курс дела.

Оказывается, на финале ожидается присутствие замминистра МВД Чурбанова, прибывшего сюда из Москвы в связи с неудачным розыском маньяка местными пинкертонами, а также, "за компанию", и первого секретаря обкома Романова. Поэтому-то так все бегают и шевелятся! Переодеться необходимо для общего представления, но поединка не будет. По сделанному запросу в МВД Латвии выяснилось, что этому Мисюнасу аж шестнадцать лет, и он до финала допущен не будет.

— Гогуа уже занимался подобным на Союзе с грузинской "молодежкой" — тогда еле выкрутился, этот раз для него явно станет последним. — закончил сквозь зубы свою вводную Ретлуев.

— Ты иди, переодевайся. — это он ко мне, — А ты, Алексей, не отходи от него, чтобы не было никакой провокации, да...— закончил Ретлуев, и хлопнув меня по плечу, поспешил по своим делам.

"А в боку-то как отдало, твою мать!"— мысленно скривился я, но внешне держал морду кирпичом.

В раздевалке еле сумел переодеться, не засветив свою повязку. Потом рассматривал ее в туалете — но все было в порядке, следов крови не обнаружил. Толстой повязку делать было нельзя — чтобы не выделялась под футболкой, поэтому дома я засыпал рану толстым слоем стрептоцида, наложил квадрат бинта и плотно заклеил лейкопластырем, ряд за рядом отрезая клейкие ленты от катушки.

Леха торчал под дверью туалета, поэтому я поспешил выйти, и мы присоединились к общей возбужденно шатающейся туда-сюда группе юных спортсменов, их тренеров, каких-то мужиков в спортивных и цивильных костюмах, в милицейских мундирах, и вообще всех, кто смог проникнуть в район раздевалок и залов.

Через полчаса спортсменов и тренеров по громкой связи пригласили в главный спортивный зал, где и должны были проходить финальные бои. При входе я обалдел — зал тоже был украшен и битком забит вовсю галдящими мальчиками и девочками в школьной форме, ярко светили прожектора и стояли две здоровенные телекамеры!

Наше появление вызвало в зале гомон, свист и аплодисменты. Дети, сорванные с уроков, веселились вовсю! Какое-то время ушло на наведение взрослыми порядка, нас, спортсменов выстроили на ринге, и дальше все замерло в непонятном ожидании.

Через пару минут через открывшуюся дверь в зал зашла группа мужчин, поровну поделенная на костюмы и мундиры — причем многие мундиры дополнялись лампасами. Зал сначала неуверенно, а затем активно зааплодировал! Затем последовала череда выступлений приехавших к детям чиновников.

Ну что сказать — все выступавшие, а их набралось пятеро — говорили довольно душевно и очень коротко, всего по три-четыре минуты. Среди выступавших был и замминистра МВД Чурбанов. Он был лаконичнее всех: сказал о пользе спорта, о том, что советское государство всемерно развивает детский спорт, всех поздравил с выходом в финал, и пожелал удачи. Ему дружно хлопали, как и остальным. Последним выступал первый секретарь Ленинградского обкома партии Романов. Он говорил без бумажки и чуть дольше всех прочих — зато и 'хозяину города' хлопали громче всех!

Пока все они выступали, я бессмысленно рассматривал зал. И тут в моем мозгу, свободном от предстартового мандража, возникло, как озарение, видение одного очень перспективного расклада. Абсолютно очевидного, и совершенно невероятного! Точно. Я как Штирлиц, хе-хе...

Я теперь абсолютно точно знаю, на кого можно попробовать опереться в моей борьбе за СССР.

* * *

После выступления первых лиц началось представление финальных пар. Всего было три возрастные группы: младшая группа — двенадцать лет, средняя группа — тринадцать-четырнадцать лет, и старшая группа — пятнадцать-шестнадцать лет. В каждой группе была разбивка на три "веса". Я должен был боксировать в средней группе в "верхнем весе".

Пары во всех группах представлялись поочередно, и зал приветствовал боксеров приветственными криками и аплодисментами. Высокие гости сидели в первом ряду на одной из спешно возведенных трибун, которых в первые дни соревнований в зале не было и в помине! Теперь же они заполнили собой большую часть зала, и предоставляли своим зрителям прекрасную возможность все видеть без малейших помех.

После представления пар на ринг зачем-то полез тележурналист с микрофоном, за которым тянулся многометровый шнур, и начал задавать юным боксерам какие-то элементарные вопросы: о планах в спорте, увлечениях, и оценках в школе. Рядом с ним стоял со своим микрофоном ведущий, который представлял финальные пары. Таким образом, ответы спортсменов были слышны и на весь зал.

Хотя слушать-то было и нечего — ребята и так отчаянно волновались, а тут еще и журналист с микрофоном и камерой! Поэтому в ответ на простейшие вопросы, слышалось что-то невнятное и односложное.

Молодой журналист обвел наш ряд взором, полным отчаяния — интервью перед финалом не получалось совершенно. Вдруг он поймал мой насмешливый, над его безнадежными попытками, взгляд — и устремился ко мне, как к последнему шансу.

— А представься ты, пожалуйста?!

— Пожалуйста. — вежливо отвечаю ему, — Виктор Селезнев, седьмой "А" класс, восемьдесят первая школа.

На одной из трибун громко завопили и захлопали. Поворачиваю голову — твою мать! Вижу там мой седьмой "А", пару учителей, и директрису. Вот ведь "попадалово"! Но после секундного замешательства беру себя в руки, и отвечаю на очередной вопрос журналюги:

— Учусь хорошо, почти на одни пятерки.

В этой четверти это была абсолютная правда, и сильно отличалось от невнятного "нормально" других боксеров на аналогичный вопрос.

— А какие у тебя есть увлечения в жизни, кроме бокса? — обрадованный, что получается хоть какой-то разговор, продолжил задавать вопросы журналист.

— Пишу книгу, пишу стихи, сочиняю песни. — я был сама невозмутимость, а зал ответил удивленным гулом. Бросаю взгляд на VIP-трибуну — там тоже с интересом слушают наш разговор.

— А о чем твои стихи и песни? — настырная "акула пера" почуяла "золотую жилу" в разговоре с боксером.

— О разном — о нашей Родине, о спорте, о детстве. Для некоторых даже музыку сочинил — теперь вот надеюсь, что кто-то из наших известных певцов или певиц их исполнит.

— А кого бы ты хотел, например? — с улыбкой интересуется репортер.

— Ну, у меня есть хорошая песня для нашей замечательной ленинградской певицы Людмилы Сенчиной — думаю, она станет очень популярной в ее исполнении! — замечаю улыбку на лице Романова — может и не врут про его шуры-муры с Сенчиной.

— А бокс не мешает тебе и учиться, и писать стихи? — настырничает журналист.

— Нет, что Вы!— сохраняю на лице серьезную мину, — Наоборот совсем. Раньше у меня была плохая память, и надо мной даже смеялись из-за этого.

— А теперь, как ты занялся боксом — память стала лучше? — не понимает журналист.

— Нет. Теперь перестали смеяться! — я делаю честные глаза. До журналиста не доходит. В зале тоже сначала молчание — потом раздаётся чей-то громкий смех. Я перевожу взгляд, и вижу, что это хохочет... Чурбанов! Волной смех от VIP-трибуны расходится по залу, по мере понимания моего тонкого юмора!

Журналист наконец желает всем нам успеха, и убирается с ринга...

...Первые поединки начались с младшей группы. Ребята плохо перенесли волнение финала, давление заполненного зала, и телекамеры. Они бестолково махали руками, и наскакивали друг на друга, как петухи. Потом два боя прошли в "моей" средней группе — тут хоть немного походило на бокс. Затем объявили поединок в первом весе старшей группы.

Когда мы с Лехой, сидя на специально отведенных для спортсменов местах, досматривали этот бой, к нам подошел незнакомый милицейский капитан и предложил обоим следовать за ним. Я напрягся.

Выйдя из зала и следуя за капитаном по коридору, мы наконец пришли в большой кабинет, где застали следующую картину. За длинным столом сидели трое мужчин в костюмах, и один лысый толстяк в генеральском кителе. Генерал постоянно вытирал красное лицо большим белым платком и тяжело отдувался, хотя в кабинете было совсем не жарко. Перед ними стояли мрачный Ретлуев, тренер Мисюнаса Шота, и какой-то милицейский полковник.

— А я вам ачэредной раз заявляю! — раздраженно и на повышенных тонах вещал генерал, — Спортивный праздник, в присутствии замэстителя министра внутренних дел СССР и высшего партийного руководства города, я вам сорвать нэ позволю — на основании каких-то подозрений и голословных абвынений!

— Товарищ генерал-майор, — начал говорить незнакомый мне полковник, стоящий рядом с Ретлуевым, — что же тут голословного? У нас есть официальный ответ из ГУВД Риги — Юрису Мисюнасу шестнадцать лет, и по правилам он не может боксировать с четырнадцатилетним подростком.

— Товарищ Ананидзе! — вступил Мисюнасовский Шота, — У нас на руках есть все документы, что Юрису Мисюнасу четырнадцать лет — и капитан Ретлуев просто боится, что его воспитанник проиграет! А все, чего хотим мы — так это честного поединка! В боксе все решается на ринге, а дрязги не выносятся при министре, первом секретаре обкома и телевидении.

— Шота, ты — мошенник, а не тренер, и не тебе о честности говорить. — глухо сказал Ретлуев.

— Вешать ярлыки — удел слабых! — тут же откликнулся Шота.

— Прекратитэ! — стукнул кулаком по столу генерал, — А-а-а-а... — воскликнул он, только сейчас заметив нас с Лехой,— Иди сюда, мальчик.

Я подошел к столу. Мужики в штатском растеряно переглядывались и молчали, а генерал принялся за меня:

— Ты хочэш стать победителем, как настоящий мужчина — или только стишки пышэшь?! Вот, твой тренер пытается тебя от финала атстранить! Если ты не выйдешь на ринг, то победителем будет признан твой сапэрник! — всю эту несуразную тираду генерал мне почти выкрикнул в лицо. Мне. Четырнадцатилетнему подростку. Вот ведь, очередная грузинская сука!

— Я не дам выставить подростка против взрослого парня. Это детский спорт, а не бои без правил! — тоже повысил голос Ретлуев.

— Ты забываешься, капытан! — красномордый генерал уже орал, — Малчать!!!

— Хорошо, я выйду на ринг.— говорю, глядя этой сволочи в глаза, — Только у меня к Вам одна просьба...

— Какая? — толстопузая сволочь выпучила на меня свои заплывшие глазенки.

— Не могли бы Вы мне, товарищ генерал, назвать свою фамилию...

— Что,— голос генерала лучится самодовольством, — жаловаться на мэня хочешь, маленький кляузник?

— Нет. — я терпелив и спокоен, — Просто еще раз хочу услышать Вашу фамилию. Вам-то уже все равно, а мне чисто для себя... ПОРЖАТЬ!

В наступившей тишине разворачиваюсь и выхожу из кабинета, утягивая с собой Леху...

* * *

О своем решении я не жалел. Если не выйду на ринг, то весь мой диалог с тележурналистом не имел смысла. Не запомнят. Не выиграю бой — не будут награждать, не будут награждать — не запомнят точно! А мне жизненно необходимо с ними пообщаться, хотя бы на награждении. Я уже точно знаю, что скажу обоим — и Чурбанову, и Романову.

Значит, надо драться. Что толку хоронить себя раньше времени? Удар у меня сильный, сам удар тоже могу держать. Если все решить быстро — рана не должна помешать. В конце концов, Мисюнас всего лишь шестнадцатилетний пацан — а я взрослый мужик, хорошо знающий теорию мирового бокса, много лет изредка им занимавшийся, и полгода активно тренировавшийся под руководством кубинского "сборника". Да еще и этих сговорившихся "грызунов" мордой в дерьмо макнуть бы...

... Наш бой поставили последним. Раньше подготовиться я не успевал. Пока мне бинтовали руки, Ретлуев попытался отговорить, но я мотнул головой и сказал:

— Мне самому надо...

Леха бинтовал молча. Когда закончили, я не скрываясь достал из брюк анальгин и съел три таблетки, запив из-под крана. Ретлуев посмотрел упаковку и ничего не сказал. Одели перчатки. Несколько раз ударил воздух, в левом боку сразу стало тянуть. Значит, всё нужно заканчивать быстро. Попрыгал.

— Готов.

— Тогда пошли. — Ретлуев открыл дверь раздевалки...

... Зал встретил нашу пару радостным гулом и аплодисментами. Многим запомнился я, другим понравился блондин Мисюнас. К тому же поединок был последним, и на нас юные болельщики возлагали свои последние надежды на "кровавую драааааачку!" — как до седых волос эксклюзивно вопил в ринге один высокооплачиваемый американский джентльмен.

Я решил включить "профессионала", и радостно приветствовал зал маханием рук. Поприветствовал персонально свой класс, вызвав оглушительные вопли одноклассников в ответ. Шутливо козырнул VIP-трибуне, заслужив в ответ благожелательные улыбки Чурбанова и Романова — остальные на ней мне были откровенно пофиг. А как апофеоз своей раскрепощенности, послал воздушный поцелуй какой-то молоденькой журналистке около телекамер. Это уже вообще вызвало всеобщий смех и ее покрасневшие уши!