Маленькая ведьма

— Галат, принеси воды. И хвороста — мне потребуется кипящая вода.

Шаман впал в полубредовое забытьё, ибо жизнь уходила медленно, но неотвратимо. Он уже почти не чувствовал, как в него влили целебный, восстанавливающий силы взвар. Затем пальцы вложили в рот щепоть горького растёртого порошка и сдавили особые точки на шее, заставив уже почти не подчиняющееся разуму тело судорожно сглотнуть. И ещё отвара — уже какого-то другого, горячего и вонючего. И призыв Силы, свежей струёй влитой в изголодавшееся по ней естество...

— ... Видишь ли, Галат, этот упрямый старик умирает не от старости, и не от кинжала под лопатку. А если сильнейший — давай уж смотреть правде в глаза — сильнейший шаман Степи уходит по следу Великой матери-кобылицы, то я хочу знать причину... — негромкое бубнение где-то рядом мешало.

Мешало соскользнуть окончательно в сладкое и бездумное ничто. Теребило, тянуло, суетливо тормошило. В страхе обезумевала мечущаяся меж мирами душа, дёргалась, так и не решившись ни на что.

И всё же Сульди открыл глаза. Сделал то, чего никогда не ожидал сам от себя.

Ночь, благословенная пора! Чтобы знать это, шаману не нужно даже выходить из кибитки и смотреть на полное ярких южных звёзд небо. Ночь, дающая отдых одним и время трудов другим. Она входила в душу, мягким и повелительным шёпотом нисходя с небес.

— Ну вот, кажется, очухался, — на время пригашенный шар света вновь засиял, и Сульди увидел перед собой самую ненавистную, самую сильную и увёртливую из своих противников.

Она, чуть склонив набок голову с длинными, сальными и уже начинающими седеть волосами, разглядывала старого шамана. Открыла было рот, затем передумала и сказала другое.

— Помнишь своего сына, Сульди?

Ещё бы не помнить ему своего единственного Архая! Сильный, как степной бык, резвый как жеребец-трёхлетка парень год назад погиб на скачках в честь праздника Весенней Кобылицы. Как тогда разум отца не помутился от горя — того не ведал никто. А ведь двадцать сыну этой осенью исполнилось бы...

— Как ты думаешь, старик, просто так находится слепень, что жалит лихого скакуна? И просто ли так наездник, которого взбесившийся жеребец выбрасывает из седла на полном скаку, посреди ровной степи вдруг падает не на землю, а шеей на вовремя подвернувшийся камень?

Во взгляде её не было торжества или злости — одна лишь бесконечная усталость.

— Я догадывался. Но доказать ничего не мог. А теперь не могу даже и сделать с тобой то, чего ты заслуживаешь, — угрюмо ответил старик, глядя в тёмные глаза степнячки.

— Чего я заслуживаю... — протяжно повторила она, словно пробуя его слова на вкус.

— Нет, Сульди. Ты был самым сильным и грозным шаманом Степи, это правда. Но правда также и то, что вдаль ты всегда видел лучше, чем вблизи. Помнишь то лето, когда вы разбили в битве наш клан Вольного Ветра? Помнишь молодую наложницу, что приволокли тогда в твою кибитку и бросили на ковёр перед тобой, ещё хмельным от запаха нашей крови и ощущения своей победы?

Она покивала головой, силой мысли оживляя те давние события.

— А я никогда не забуду, Сульди. Тело моего мужа ещё не остыло на скорбном поле битвы, а ты уже насиловал меня прямо посреди стойбища — на глазах у всех. И дочь, что я носила тогда под сердцем, так и не увидела свет. Так что с Архаем я всего лишь вернула тебе долг.

Не ответил ей шаман, полностью погрузившись в свои думы. А она продолжила негромким, чуть надтреснутым голосом.

— Ты прожил жизнь впустую, гордый старик. Как пучок соломы — горел ярко, но не осталось от тебя ни угольёв, ни тепла. Ни потомков. И живи теперь с этим, если сможешь.

Сульди медленно поднял голову, и в слезящихся глазах его плескалось безумие.

— Ты сберегла мою никчемную жизнь, чтобы бросить мне в лицо это? Чтобы насладиться своим торжеством?

Нагит медленно покачала головой.

— Нет, есть ещё две причины. Первое — я хочу знать, какая сила пригнула тебя к земле, хотя твой час ещё не пришёл. По договору Круга вождей, эти земли отходят моему клану. И как шаманка Вольного Ветра, буду я проклята, если оставлю хоть какую-то завесу над этой тайной.

Долго думал старый шаман, безучастно глядя в темноту через дырявые шкуры. Мысли его в ночи тянулись медленно и со скрипом, словно позвозка, влекомая двумя древними клячами, давно не годными не только под седло, но и в котёл — уж больно они были тощими да жёсткими. Но даже и эти позорные подобия Великой матери-кобылицы, влачащие свои жалкие дни лишь из милости или недомыслия пастуха, в конце концов привели шамана к ответу.

— Даже если я заупрямлюсь, ты знаешь, как вырвать из меня признание. Многому ты научилась у меня, Нагит, слишком многому. В другое время я гордился бы таким врагом, как ты. С моим уходом именно тебе носить знак Первого Шамана Великой Степи...

Женщина напротив издевательски расхохоталась, и ветер за шкурами на время испуганно замолк.

— Да есть ли он? Не байки ли всё это о Знаке, которого никто и никогда не видел? Уж не померещилось ли это тебе однажды после чаши перебродившего кумыса, а, Сульди? И почему же он не спас тебя?

— Помнишь сказание об Орохое, женщина? — в глазах старика на миг блеснул огонь былой силы.

Улыбка сползла с лица Нагит, словно морок под взглядом истинно почитающего Великую Кобылицу. Помнила ли? Да, если даже не знать того, что она со странно то замирающим, то ускоренно бьющимся сердцем любила в детстве слушать именно эту песню, неспешным и прихотливым ручейком вьющуюся из уст акына. О том, как великий предшественник Сульди сломал гордых северных воителей, словно пучок гнилой соломы. Как кочевники разметали находящееся на полуночи Королевство Всадников. И, войдя в сердце их страны, взяли выкуп с самого большого их города.

Кони степных воинов шатались под грузом добычи, но военный вождь Саучин сумел вывести изнемогающее под тяжестью богатства войско и целую армию рабов обратно в родную Степь. И вряд ли кто-нибудь в ближайшие поколения сможет затмить славу этого воистину величайшего подвига!

— А ведь Орохой передал Знак именно мне, — угрюмо проворчал Сульди. — И все свои секреты тоже. И как я ни ненавижу тебя, но свой долг перед всем нашим народом Степи я выполню.

— И где же он, этот Знак? — молодой Галат безо всякого почтения к старшим влез в разговор, странно блеснув глазами. — Ни под твоими лохмотьями, ни вокруг на полёт стрелы нет ни единой вещи с колдовской силой. Кроме тех амулетов, что надеты на нас с матушкой.

Глаза старого шамана впились в юношу с такой пристальностью, что ещё вчера тот зашатался бы и упал в беспамятстве, но сейчас лишь беззаботно рассмеялся. Сульди покачал головой и отвёл взгляд, опустил голову.

— Твой сын тоже обладает Силой? Воистину — Великая Кобылица щедра к тебе, женщина. Так знай же — Знак Первого Шамана это не вещь и не пустословый титул... А что за вторая причина, презренная Нагит?

Та разглядывала старика со смелостью жалости и презрения.

— Две луны ты развлекался со мной, жалкой пленницей из поверженного клана. А когда я наскучила тебе, ты отдал меня на потеху воинам своего вождя. Только, Сульди, во мне уже тогда тлела искорка Силы.

Перед её мысленным взором вновь проплыли события тех далёких времён.

— Забившись в тёмный угол кибитки, жалкая истерзанная мышка присутствовала во время твоих камланий. Ибо ты обращал внимания на рабыню куда меньше, нежели на своего пса — помнишь, в каких муках он издох? Ха-ах... это было мелко — но так приятно. Поначалу я следила за тобой из безысходности, смотрела — что и как ты делаешь, чтобы единственно не сойти с ума. Затем, однажды, я почувствовала интерес — и безнадёжность в душе вспыхнула ненавистью.

Отпив чуть отвара из чаши, шаманка встряхнула длинными сальными волосами.

— Потому-то я и смогла выжить. Ненависть дала надежду, а потом и Силу. Потому-то в первую же ночь, оказавшись вдали от тебя, я сумела не только обмануть сильных, но глупых воинов, усыпив их. Я смогла ускользнуть от погони, словно лиса от загонщиков, и даже нашла остатки своего клана. Потом... потом было много чего.

Глаза её посмотрели на сына, и в них мелькнуло странное выражение.

— Галат, помнишь — я нагадала однажды на костях, что в пятнадцать твоих зим открою тебе имя отца? Вот... посмотри на этот старый бурдюк с дерьмом, что ещё не так давно звался великим Сульди.

— Вот тебе и вторая причина, старик — сыну нужен отец и учитель. Даже такое презренное ничтожество, как ты.

* * *

Двенадцать вождей — двенадцать гордых и сильных вождей степных кланов сидели в Круге. И сумрачны были лики их, ибо великий огонь в центре не горел. Выложенное грубо подогнанными плитами место в центре, где на время совета пылал не дающий копоти колдовской огонь, пустовало. Зажечь его мог только Первый шаман. Но старый Сульди из клана Серого Орла потерял свою силу, а новый их шаман был не настолько хорош.

По заветам предков, нельзя вести речи, пока в Круге не пылает огонь доверия. Потому-то вожди и молчали, упрямо склонив головы и исподтишка, недоверчиво поглядывая друг на друга непроницаемыми раскосыми глазами. За плечом каждого сидел шаман, и лишь у вождя Вольного Ветра место за спиной пустовало. Нагит где-то задерживалась, и пребывающий в одиночестве вождь еле заметно нервничал.

Время текло медленно, но никто и не думал роптать или уходить. Уж что-что, а жизнь в ровной как стол северян Степи приучает к неспешности. Да и не хотелось никому из вождей прослыть нетерпеливым юнцом.

Ветерок, приятно охлаждающий вспотевшие тела, донёс издали топот копыт. На лицах собравшихся в Круг мелькнуло облегчение, ибо перестук иноходца Нагит, резко отличающийся от сладостного звука нормальных коней, различался привычным ухом так же явно, как голоса родных.

Из-за зарослей высоких, ещё не высохших после весенних ливней степных трав вымахнули двое всадников. Подскакав на дозволенное расстояние, явно различимая своей статью шаманка спрыгнула с коня, бросив поводья неразлучному спутнику — своему сыну. И на чуть кривоватых, характерных для кочевника и старого наездника ногах поспешила к собравшимся.

Вождь Светлобородых отвлёкся от своих невесёлых мыслей и поднял взор от пыльных сапог.

— В чём дело, женщина? — буркнул он. — Тебя давно не били палками?

Та в ответ, подбоченившись, посмотрела на могучего мужчину, что даже сидя ненамного уступал ей ростом.

— Закрой то смердючее отверстие, что у тебя по недоразумению называется ртом, Ахмет. И не извергай на достойных людей нечистоты из него.

Она отвернулась, не обращая более внимания на потерявшего дар речи Ахмета, и прошла в центр круга, неслышно ступая по камням мягкими кожаными сапожками с загнутыми носками. Небрежно воздела руку — и покорный её воле Огонь вспыхнул на голом месте. Желая чуть проучить этих кичливых вождей, Нагит сделала шаг, другой — и вошла в неистово полыхающие языки колдовского пламени. Раскинула руки, постояла некоторое время, наслаждаясь течением Силы, а затем, словно сжалившись над сидящими вокруг мужчинами, вышла из огня — целая и невредимая.

Спокойно подошла к своему месту за плечом вождя своего клана Вольного Ветра и уселась.

— Круг замкнулся, и огонь доверия горит в нём, — произнесла она положенную фразу, ощущая, как с верхней губы скатилась солёная капелька волнения.

Сильным и неробким мужчинам потребовалось немало времени, чтобы прийти в себя и справиться с удивлением. Никогда ещё на памяти предков Первым Шаманом не была женщина — и всё же это свершилось.

Поначалу обсуждали обычные дела. Совершалась меновая торговля и заключались договора, рассказывались новости, принесённые со всех концов Великой Степи всадниками на мохнатых неутомимых лошадях. Обменивались невестами и подарками, и многое другое. Но каждый из присутствующих нет-нет, да и посматривал на брошенную Нагит почти к самому огню плеть — знак того, что у неё есть вести первостепенной важности. По традиции такое обсуждалось в конце, когда с повседневной мелочёвкой будет покончено и разум очистится для важных мыслей.

— Как вы помните, часть земель Серых Орлов по договору отходит к нам, клану Вольного ветра. Как шаманка, я обязана осмотреть их, прежде чем пастухи пригонят туда стада, а кочевники раскинут шатры. И тем сильнее было моё удивление, когда я обнаружила там потерявшего рассудок и Силу старого шамана, — Нагит говорила неспешно, медленно, словно вколачивая каждую фразу в головы с бесстрастно повёрнутыми к ней лицами.

Шаман клана Серых Орлов степенно кивнул.

— Сульди совсем обезумел от последнего камлания. Порешил двух воинов, поносил вождя бранными словами. Лишить его жизни мы не решились — оставили помирать на брошенном стойбище.

Нагит посмотрела в непроницаемые глаза, покивала своим мыслям.

— Всё верно. Старик прошёл Тропой Демонов.

Глухой ропот удивления был ей ответом. Из собравшихся здесь каждый знал, чем грозит смертному выйти прогуляться на недоступные иным дороги. Потерять всего себя — и даже душу, которая не попадёт на вечные пастбища небесной Кобылицы. А навсегда будет порабощена в мрачные бездны Падшего бога. И редко кто из шаманов решался на такое, причина должна была быть уж очень серьёзной.

— Да, почтенные вожди и шаманы — старый Сульди прозрел страшные опасности. И не его вина, что не хватило сил сообщить нам о них. К счастью, я подоспела вовремя. Нашлась, нашлась ниточка, чтобы удержать его дух по эту сторону непознаваемого. У шамана-женщины есть свои слабости — но и свои преимущества...

Витиеватым ручейком журчала и текла её речь. И внимательно слушающие мужчины помрачнели, узнав новости. Прищурились в гневе глаза, закаменели лица со стиснутыми от гнева губами.

— Первая новость, что Сульди увидел оттуда. Змея обрела ядовитый зуб. И Великая мать-кобылица в тревоге бьёт копытом. Почитающие змееголового бога бритоголовые жрецы добыли нечто, что они называют "глаз Сета". Пока что они изучают его, пробуют. Но если они научатся получать силу непосредственно от своего тёмного покровителя...

Дальнейшие слова были не нужны ни вождям, ни дышащим им в затылки шаманам. Уж что-что, а дураки долго не живут и в вершителях судеб не задерживаются. По всему выходило, что живущие на закате темнокожие обитатели Стигии стали неимоверно сильны. Никогда не было мира с ними — лишь так, иногда война прекращалась из-за нехватки сил и подспудно тлела, когда обе стороны ограничивались мелкими пакостями да наскоками, копя воинов на будущее.

— Да что тут думать? — вспылил Мехрат, молодой вождь Степных Волков. — Собрать все кланы да пройтись по змеёнышам, втоптать их в пыль!

Он обвёл собравшихся яростным взглядом. Но старый Архаб, что не потерял в бесчисленных походах ни руки и даже ни глаза, только покачал головой.

— Не думаю так. Пришло время последней битвы. Либо мы сотрём почитающих Сета с лица земли, либо от нашего народа Степи не останется даже памяти. А посему надо готовиться так, как мы не готовились никогда, — он упрямо набычил голову.