Боги,как больно!Чего бы он только не отдал, чтобы унять эту боль!
Внезапно боль,и вправду, исчезла. Руки его онемели. В глазах прояснилось, он снова глянул на свои израненные ладони... и к своему ужасу увидел, как порезы покрываются льдом,и сами руки егопревращаются в куски льда — голубые, сверкающие и совершенно лишённые чувствительности. Даже теперь, когда он смотрел на них, лёд распространялся всё дальше: выше запястий, полз по предплечьям... и тогда он закричал...
А дальше он уже был не там, он оказался в каком-то другом месте. Было темно, но он мог видеть, потому что вокруг сверкали молнии и разливался диковинный синий свет. Молнии вспыхивали над его головой и, казалось, были подвластны тому, что делалонили о чём он думал. Он стоял на снежной насыпи посреди очень тесной площадки. По бокам от него — ледяные стены, которые наподобие башен возвышались над его головой и во всём своём чистом, кристальном совершенстве достигали небес. Позади — и он откуда-то знал это — не было совсем ничего. Зато впереди...
— Ваниель!
Перед ним была армия... армия безумных чудищ, у которых была лишь одна цель — прорваться мимо него. Он уже был ранен. Он развернулся, чтобы метнуть молнию прямёхонько в их ряды, и почувствовал, как правый бок пронзила жуткая боль, а потом горячая кровь потекла по его ноге и застыла, затекая ему в сапог. Их было слишком много. Он был обречен. Он охнул и заплакал из-за этой ужасной боли в боку, и он знал, что умирает.
Умирает в совершенном одиночестве. Таким кошмарно одиноким....
— Ваниель!
Он с огромным трудом всё же выбрался из этого ледяного ущелья, вынырнул из глубин своего сна, потому что его вдруг затрясли, вырвали из кошмара горячие, едва ли не обжигающие руки, вцепившиеся ему в плечи, и этот приказывающий голос, что звучал у него в ушах.
Он заморгал, всё уже чувствуя, но никак не умея связать воедино. Глаза щипало. Он, должно быть, плакал. Его волосы, его подушка были мокры от слёз, и ему всё ещё было так холодно... так ужасно холодно, что он был не в силах даже дрожать. Вот почему ладони Тайлендела на его коже показались ему такими горячими.
— Ваниель..., — глаза Тайлендела были бархатисто-чёрными в свете маленькой прикроватной свечи, похожие на два тёмных ночных оконца. Оконца, в которых отражались тревога и озабоченность.
Руки его жгли кожу Ваниеля, будто клеймом.
— Боже мой, Ваниель, ты как ледышка!
Сделав попытку сесть, Ваниель понял, что у него из глаз всё ещё льются слёзы.
Стоило же ему пошевелиться, как его начала колотить такая дрожь, что он даже не смог говорить.
— Я.., — только и сумел выдавить из себя он.
Тайлендел, даже не оглядевшись, схватил его рубаху с подножья кровати и обернул ею его голые плечи. Но этого было мало. Ваниеля трясло без остановки, и никакая рубашка не могла его согреть.
— Ваниель, — начал, было, Тайлендел, но потом просто сгрёб его руками и прижал к себе.
Ваниель дёрнулся... попытался освободиться.
Заморгал....
...И вокруг повсюду снова расстилалась снеговая равнина... но она ничего не требовала от него. Холод, да, но ничего такого страшного. И всё же... никого, никого... о, боги, как же пусто....
Но она же не требует ничего, не ранит....
Он моргнул ещё. Тайлендел по-прежнему находился рядом, и всё ещё пялился ему прямо в глаза ... такой весь из себя открытый, такой сочувствующий, можете не сомневаться...
— Проваливай! — прошипел он, ожидая в ответ боли.
Ожидая, что вот сейчас над ним станут смеяться.
— Почему? — спокойно спросил Тайлендел. — Я же хочу помочь тебе.
Он уже обращался в лёд. И совсем скоро не будет ни чувств, ни того, что чувствовать... и он окажется пойман в эту ловушку.
Воспользовавшись его замешательством, Тайлендел снова обнял его.
— Ван, я не причиню тебе боли. Япросто не смог бысделать больно тебе.
Он закрыл глаза, отчаянно ловя ртом воздух. В груди было тесно и ужасно саднило.
О, боги... я же хочу этого....
— Я лишь пытаюсь тебя согреть, — с лёгким трепетом сказал Тайлендел. — И только. Расслабься, ну же?
Они вправдурасслабился: не сумел сохранить безразличие... и к своему стыду опять заревел.... и ничего не мог поделать со своими слезами, так же, как с этой проклятой дрожью.
Только Тайленделу, казалось, не было до этого никакого дела....
— Ну же, Ваниель, — уговаривал он его, уложив, будто малое дитя, на своё уютное плечо и укачивая его. — Всё хорошо. Я же сказал, я не обижу тебя. Никогда не сделаю тебе больно. Давай, ты должен выплакаться. Здесь только ты и я, и я никогда никому не расскажу. Клянусь честью. Всей своей честью клянусь.
Да какое уж теперь было самолюбие....
Ваниель позабыл про то, что надо держать лицо, про всякое там чувство собственного достоинства, про всё. Он упал на плечо Тайлендела, зарылся лицом в его мягкую, видавшую виды синюю мантию, и, оставив последнюю гордость, дал волю своим слезам, которые так долго скрывались за этими стенами из заносчивости и высокомерия. И вскоре он уже рыдал так, что ничего не соображал, а только цеплялся за плечи Тайлендела и хлюпал носом. Он толком и не слышал, что там говорит ему Тайлендел, лишь как в полубреду улавливал его интонации, и в них — утешение, сочувствие, заботу...
Он досуха выплакал все глаза. Ревел, пока нос не превратился в распухшую сливу. И его без остановки трясло от этого жуткого холода, который проник, казалось до самых его костей. Он дрожал так, что сотрясалась даже кровать.
Наконец, у него не осталось больше слёз... и его уже не трясло. Ему было тепло. И не только тепло — надёжно. И он был совершенно без сил. Тайлендел обнимал его так бережно, словно он был сделан из стеклянных нитей и от одного дуновения мог рассыпаться.
Просто обнимал его. И только.
Но и этого оказалось довольно. Это было больше, чем всё, что Ваниель мог припомнить за всю свою жизнь. И он бы желал, чтобы это длилось вечно.
...да помогут мне боги. Я же всегда мечтал об этом...
— Ну что, всё? — спросил Тайлендел. Очень тихо. Выждав, пока последние рыдания и конвульсии окончательно перестанут сотрясать его тело.
Он устало кивнул и почувствовал, как расслабились обнимающие его руки. Ваниель выпрямился, а Тайлендел взял в ладони его лицо, повернул к свету. Ваниель вывернулся, отлично зная, на кого теперь похож. Тайлендел рассмеялся. По-доброму, безо всякой издёвки.
— Что-то ты совсем расклеился, задавака, — произнёс он, умудрившись обратить всё в шутку, понятную обоим.
Ваниель несмело улыбнулся, а Тайлендел промокнул ему глаза уголком простыни.
— Послушай, у тебя же найдётся такая простая вещь, как носовой платок? — поинтересовался он самым обычным голосом.
Ваниель кивнул и принялся шарить в одёжном шкафу возле стола, пока Тайлендел не оттолкнул его руку и сам не выудил квадратный кусок ткани.
— Держи, — он протянул его Ваниелю, потом немного отстранился от него. — Мне тут не спалось. Я встал, чтобы выпить немного вина, и услышал тебя. И часто с тобой такое?
Ваниель высморкался, потом посмотрел на Тайлендела опухшими глазами.
— Довольно часто, — признался он.
— Кошмары?
Он кивнул и глянул на свои руки.
— Знаешь, отчего они?
— Нет, — пролепетал он.
Однако он знал. Знал. Это всё из-за Бардов... из-за их исполнения, которого ему самому никогда уже не достичь .... И из-за знакомства с Тайленделом, и оттого, что он о нём теперь знал...
Боги!
— Не хочешь мне рассказать?
Он осмелился снова взглянуть на него: по лицу старшего юноши было не так-то легко читать, но и никакого обмана Ваниель в нём не увидел.
Вот только...
— Ты будешь надо мной смеяться, — сказал он, готовый снова увильнуть от него.
— Нет. Клянусь честью. Ван,я не лгу. Я не стану над тобой смеяться, и ничто из того, что ты мне расскажешь, не выйдет из этих стен, если только ты сам этого не захочешь.
Ваниель снова задрожал, и слова безо всякой опаски вдруг полились сами собой.
— Это... лёд, — сказал он, всхлипнув, и уставившись на свои руки, на платок, который он теребил. — Он повсюду вокруг меня. Я как будто бы загнан в ловушку и не могу из неё выбраться... и мне так холодно... так холодно. А потом я порезался исамстал превращаться в лёд. Ну а дальше... временами, как вот сегодня... я уже где-то ещё, и дерусь с этими тварями, и я знаю, что вот-вот погибну. Но самое страшное даже не эта боль, и не то, что я умираю... а то, что я... , — он замялся, — я там... совершенно один. Мне так бесконечно одиноко....
Всё это прозвучало настолько банально, так невероятно глупо — все эти слова. Особенно, если учесть, что он так и не сказал,просто не смог сказать, Тайленделу остального, того, что касалосьего.
Он поднял глаза, ожидая увидеть насмешку на лице старшего, и... замер: ничего подобного.
— Ван, думаю, я знаю, о чём ты, — задумчиво проговорил Тайлендел. — Так бывает, когда... когда находиться в одиночестве куда больнее, чем умереть. Когда легче сдохнуть, чем остаться одному. Верно?
Ваниель моргнул, не в силах произнести ни слова.
Голос Тайлендела был таким тихим, как будто он разговаривал сам с собой.
— Порою, наверное, куда лучше иметь кого-то и затем потерять, чем не иметь вовсе....
Тут взгляд Тайлендела на мгновение устремился прямо на Ваниеля.
И у Ваниеля сжалось сердце от того, что он увидел в его глазах. Тоска, какую ондаже и не мечталтам встретить. Тоскапо нему.
...о... боги. Я же... я-то думал... что он не может....
А он, оказывается... Он... да.
Батюшка же меня...
А,плевать!
Он вцепился в него, пока не стало поздно.
— Ваниель..., — начал, было, светловолосый Тайлендел.
— Ленди..., — нетерпеливо перебил его Ваниель, осмелившись употребить имя, которым, он слышал, называет его тётушка. — Останься со мной... прошу. Пожалуйста!
Слова его прозвучали немного сумбурно, потому что он боялся, что Тайлендел может его прервать.
Ваниель вцепился в его запястье.
— Лёд... он всё ещё здесь. Ячувствую, он внутри меня, и он заморозит меня изнутри.... Он убьёт... мои чувства. Мне кажется, он убивает меня. Прошу, пожалуйста, не оставляй меня с этим наедине....
— Тысам не знаешь, чего ты просишь, — сказал Тайлендел, едва ли не рассердившись. Он отнял у Ваниеля свою руку. Глаза его теперь были непроницаемы. — Ты не можешь знать. Ты понятия не имеешь,кто ятакой.
— Дазнаюя всё! — горячо возразил Ваниель. — Знаю. Девчонки рассказали мне, чтобы привлечь внимание... они сказали, что ты... э-мм...шайячен. Так они говорили. Что ты не спишь с девушками, и что...
Он почувствовал, что заливается краской, и от прилива крови к его зареванным щекам немного больно.
— В таком случае, Ваниель,да будь оно всё проклято, ты что думаешь, я каменный? — воскликнул Тайлендел, и лицо его исказилось от внутреннего страдания. — Как ты себе это представляешь? Я что тебе, мраморная статуя? Ты же вон какой... ты прекрасен... ты яркий, такой, о каком я только и мог мечтать.... Полагаешь, я смогу остаться здесь и не захотеть тебя? Боги милостивые! Да. Яни за что не стал быпользоваться твоей невинностью. Но чтобы сделать то, чего ты просишь, необходимо самообладание святого!
— Это ты не понимаешь. Язнаю, чего я прошу, — Ваниель снова вцепился в его запястье, покуда он не вскочил и не исчез во тьме. — Знаю.
Тайлендел с досадой покачал головой и отвернулся.
— Ленди... ну же, посмотри на меня, — взмолился Ваниель, осмелившись раскрыть своё сердце в признании, на которое ни за что не отважился бы прежде. — Послушай... мне тоже не нравятся девушки. И я вовсене такой ужневинный, и знаю, чего я хочу. Ленди, пожалуйста, выслушай меня..., я уже... я достаточно много раз побывал с ними в койке, чтобы понять, что это не для меня. Это... всё равно, что заученно танцевать, есть. Но они для меняничего не значат.
Прекратив вырываться, Тайлендел повернул к нему своё лицо, полное такого обалделого удивления, что Ваниель едва удержался от истеричного смешка.
— А я — значу? Ты же..., — начал, было, Тайлендел, но вдруг лицо его стало жёстким. — Не надо только играть со мной, Ваниель. Не шути так со мной. Однажды со мной уже сыграли в такие игрушки... и я не хочу, чтобы утром ты плакался Сейвиль, будто я совратил тебя.
Ваниель закусил губу и умоляюще глянул прямо в глаза Тайленделу.
— Я не играю, Ленди. Прошу..., — он почувствовал, как снова защипало в глазах, но на сей раз даже не стал пытаться скрывать своих слёз и они покатились по его воспаленным щекам. — Я... я уже давно думаю об этом. Почти с тех самых пор, как сюда попал, и мне... рассказали про тебя. Ты же никогда не смеялся надо мной. Ты... был... добр ко мне. Продолжал оставаться добрым даже тогда, когда я бывал с тобой довольно грубым. Это так много значило для меня. Я не знал, как мне и благодарить тебя. И я... я начал... что-то такое чувствовать к тебе. Мне было страшно. Я не осмеливался позволить тебе даже заподозрить это. Не хотел признаться себе в том, чего хочу. Теперь вот да.
Старший искоса глянул на него:
— И что же это?
Ваниель набрал побольше воздуха.
— Я хочу быть с тобой, Ленди. И если ты уйдёшь... мне не останется ничего, кроме этого льда...
И опять Тайлендел взял в свои сильные ладони его лицо, и дрожащими пальцами отёр ему слёзы.
Он взглянул Ваниелю в глаза и смотрел в них так долго и так пытливо, что Ваниель был почти уверен, что он читает откуда-то из самых глубин его души. Ваниель выдержал этот взгляд, стараясь в ответ показать, что не лгал ни единым словом. Наконец Тайлендел медленно кивнул.
А потом потянулся, и вполне осознанно потушил свечу, после чего опять заключил Ваниеля в свои объятья.
Было очень темно. Ни единого огонька снаружи. Ни единого звука, кроме шума дождя. А потом, после короткой паузы, Тайлендел хохотнул, что прозвучало слегка удивленно, и ласково проговорил Ваниелю в ухо:
— Я уже начинаю сомневаться, кто тут из нас кем воспользовался.
После, чуть погодя, ещё смешок, по которому Ваниель понял, что его дразнят:
— Эй, подвинься-ка, маленький эгоистичный задавака. Я же так до смерти заледенею.
А потом больше не было никаких слов.
Впрочем, они и не были им нужны.
* * *
В этот час в коридорах было абсолютно безлюдно, холодно, да мерцал тусклый свет затухающих ламп, добирающих остатки ночного запаса масла. Усталые и неторопливые шаги Сейвиль спереди и сзади отдавались эхом, беспокоившим разве что одних пауков. В какой-то момент этого долгого пути из Зала Заседаний в свои покои Сейвиль вдруг засомневалась, сумеет ли вообще добраться. Она чертовски устала. Так, что была уже готова плюнуть на всё и улечься прямо посреди холодного коридора.
