Плакса (Косме теперь неприятно было называть ее зверем, ящером, самкой, существом) выпрямилась и какое-то время молча разглядывала Косму своими удивительными золотыми глазами, широко раскрытыми, словно Плакса боялась упустить самомалейшую черточку в облике Космы. Ее ноздри трепетали, принюхиваясь к запаху Космы, незнакомому и странному запаху человека.
Повинуясь безотчетному порыву, Косма шагнула вперед и протянула руку, чуть дрогнувшую на весу, к морде (к лицу, — возмутилось подсознание, а глубина, глубина времен в душе Космы, добавила — кхарт, не лицо, не морда, — кхарт). Плакса, содрогнувшись всем телом, покорно опустила голову, подглядывая за рукой Космы, и какое-то время мучительно ждала прикосновения, а затем, с мучительным стоном отпрянула, и застыла в напряженной позе, отвернув голову, словно опасаясь удара.
Косма наконец дотянулась до нее и прикоснулась кончиками пальцев к теплой черной коже. По телу Плаксы пробежала волна дрожи. Она вдруг обхватила Косму длинными мощными лапами, и прижала к себе. Косма испугалась и рванулась было, но по характерному специфическому всхлипу Плаксы, Косма поняла ситуацию: Плакса просто бросилась к ней, так сказать, насколько позволяло соотношение их размеров и веса, на шею. Плакса сдавила ее так, что Косма вскрикнула, у нее хрустнули позвонки. Плакса тут же ослабила объятия, но продолжала удерживать ее. Она плакала истово, самозабвенно, насколько можно было судить. Хотя Плакса была раза в полтора больше и тяжелее Космы, Косме казалось сейчас, что к ней припал и плачет у нее на груди, маленький ребенок, потерявшийся и счастливо нашедшийся. Даже запах теперь от нее был какой-то свойский, детский...
— Ты пришла! Пришла! Пришла в лунном теле... Старики были правы... Она отпустила Косму и как собака, восторженная запахами и звуками прогулки, заплясала на берегу, затем снова кинулась к Косме и снова схватила ее в охапку.
Меня сильно встряхивали и подбрасывали, как блин на сковородке. Наверное от этого я и пришел в сознание. Сознание в которое я пришел пребывало в нелучшем состоянии. Оно со стоном принялось за инвентаризацию текущего положения дел. Дела были такие: В голове был скворечник и еще там летали пчелы и жужжали немилосердно. Лицо было покрыто засохшей кровью. Мышцы и кости болели ужасно, словно соревнуясь с головой кто кого переболит. Сам я, кажется, висел вниз головой, будучи перекинутым через круп лошади. Насчет лошади это я подумал потому , что меня так подкидывало. Только, судя по направлению движения, эта лошадь должна была скакать боком, потому что меня колыхало не сбоку на бок, а сзаду наперед. 'Откуда здесь лошади'? — вяло подумал я и открыл глаза. Глаза увидели черные когтистые лапы, быстро и часто (топ-топ) топающие по пыльной степи. Лапы были трехпалые , но внутренние пальцы торчали вверх, не касаясь земли, и когти на них выглядели, как кинжалы, занесенные для удара. Лапы оставляли в пыли двухпалые следы, в форме буквы 'V'. Вот уж поистине поступь победителя. Это была вторая моя мысль, и я к ней, очевидно, не был готов, то есть вообще не был готов мыслить, потому что меня затошнило и я опростался прямо на дорогу. Тут мое зрение резко попрозрачнело, и я, кроме лап, увидел еще длинный черный хвост, энергично качающийся вправо-влево в такт бегу своего обладателя, и часть (нижнюю) спины, тоже черной, покрытой, видимо перьями, которые, впрочем, на первый взгляд, были похожи, скорее, на чешую. Лапы с хвостом выглядели даже забавно. По всему выходило, что я лежу на плече у раптора, который меня куда-то несет. Несет, блин, меня, лиса в дремучие леса. Но почему ж они все-таки черные? Как же охотничья маскировка? Потом в поле моего зрения показался зверь, бегущий следом за моим... 'скакуном'. Он тоже нес на плече человека. Кого именно, я не разглядел — лица не было видно, только ноги беспомощно болтались. Ноги мои ящер придерживал передними лапами, слегка покалывая когтями через ткань комбеза. Итак, подытожим: я жив. Не знаю пока, хорошо ли это. Провести остаток жизни в роли живых консервов хотелось не слишком. Никак иначе я не мог объяснить тот факт, что эти быстрые охотники, эти прирожденные убийцы, взяли нас живьем, как только стремлением обеспечить детенышей и самок свежим мясом. И , однако, даже сейчас я нашел в себе силы восхититься — как однако матушка-природа полна чудес. Как мы , изучающие древнюю жизнь по ее исчезающим, тайным, отпечатанным в камне письменами могли бы предусмотреть такое поведение хищников? Да, коллективистские повадки рапторов были выведены из размера их черепа — дескать, надо же куда-то девать такой умище? Но конкретные формы в которые отольется их способность к охотничьей кооперации, предсказать было невозможно. Тогда решили , что они наверное, жили стаями, заботились о потомстве, и распределяли роли на охоте, то есть — одни отвлекали, другие загоняли, третьи устраивали засаду и в нужный момент наносили смертельный удар. Но представить себе, что юрский ящер может инстиктивно действовать таким образом чтобы обездвижить жертву, сохранив ей жизнь, было трудно. Впрочем, крупные кошачьи поступают так, — ломая добыче позвоночник, и у некоторых насекомых, есть такая тактика охоты — парализовать жертву и отложить в нее личинку. С этой точки зрения у нас не очень хорошая перспектива... Я попытался незаметно поднять голову, чтобы увидеть больше и сразу же столкнулся взглядом с раптором, который бежал следом за моим. Глаза у него были янтарные с вертикальным кошачьим зрачком, грозные и великолепные на фоне черной морды. Ящер открыл пасть, показав безупречно белые и острые зубы и зашипел на меня.
— Тах! Тах! — прокашлял он затем.
— Тху — хоогр! — отозвался мой (то есть тот на котором я 'ехал') раптор. Эти звуки напомнили мне, как 'разговаривала' Косма во время своего припадка, тогда, на пробном включении у Саговникова. Как там она говорила? Я вспомнил как в 'Юрском парке' доктор Грант подражал крикам рапторов с помощью компьютерной реконтрукции гортани животных — специальной трубки и решил попробовать, чем черт не шутит, изобразить:
— Чох, кхэ-тхок, акх-кха-дхок! —
Раптор затормозил так резко , что уронил меня, и я, чертыхнувшись, полетел головой в пыль.
— Проклятые выродки! Пещерные жабы! Отцы и дети всякого зла! — Пхыт ожесточенно ругался, расхаживая взад-вперед по небольшой полянке, которую они избрали для короткого полуденного отдыха. Умник Тхор валялся на боку, как усталая тхо-тхо в жару. Думал, видите ли! Неунывающий Хугу, ухмыляясь во всю пасть, как ни в чем не бывало, чесал спину о кору здоровенного хвойного дерева. Толстяк Дхар, ясное дело, воспользовался передышкой чтобы пожрать и запустил свои ненажорные зубы в ляжку храса, которую они тащили с собой от самого водопада.
Пхыт остановился посреди своей филиппики, посвященной порочности белой расы (будто без него кто-то не знал, какие они сволочи, эти белые черви), и яростно уставился на своих соратников. Дхар, пораженный этим испепеляющим взглядом, выронил из пасти обслюнявленный кусок мяса и даже привскочил на четвереньки, смешно подбросив толстый хвост — перепуганными преданными глазами спрашивая вожака в чем он опять провинился?
— Да ничего, ничего, — успокоил его Пхыт, — ешь спокойно, не давись. Ребятам только оставь, проглот...
Последнее слово Пхыт произнес даже ласково. Мальчишкам несладко пришлось в последние дни... А толстяку Дхару пришлось вдвойне тяжелее... Но ведь бежал наравне со всеми. И дрался неплохо, когда прорывались через засаду. Вон, погляди на него, одно название и осталось что толстяк, шкура обвисла, перья торчат как хвойные иголки... Вожак должен следить за моральным состоянием своей команды... Вожак... Пхыт отвернулся, чтобы никто не видел его кривую ухмылку. Тоже одно название. Бывший толстяк... Бывший вожак... Бывший вожак бывших охотников. Беглых охотников... А дело было так... Пхыт присел на землю, подобрав мускулистый сильный хвост и перед его внутренним зрением поплыла череда образов берущая начало еще в счастливом солнечном детстве.
... Испокон веку эта земля принадлежала нам, храйд-ахру, быстрым охотникам. Мы — цари этого мира. Все здесь принадлежит нам, и все это дал нам для нашей жизни Текущий, коего называют еще Скользящая Тень, а еще Великий, а еще Единый, а также Всесокрушающий, ибо нет преград для него. Но для нас он — просто Отец. А мы его дети, и мы служим ему, как хорошие, вежливые дети служат отцу. Он дал нам эти щедрые на добычу холмы и эти бескрайние поля, чистую вкусную воду и сладкий терпкий воздух, и этих кротких животных, что служат для нашего пропитания, и яростных хищников, что служат для закалки воинов, и ласковые лучи солнца, которые согревают наши благодарные сердца.
Старый охотник (а все храйды — охотники, но некторые могут быть еще и светоделателями, ну и другие конечно есть специализации, те же учителя, например) прервался и наклонившись к воде, тихо, с достоинством, без торопливого хлюпанья, свойственного молодым, напился.
— Чего же хочет от нас Текущий? — продолжил он, и сделав паузу, поочередно оглядел маленьких охотников, серьезно глядевших на него чистыми золотыми глазами, стараясь не пропустить ни слова. — Да будет милость его на всех мирах и временах! В чем по-вашему должна быть наша служба? Скажи ты, Пхыт!
Старик ласково потрепал плоскую макушку малыша. Пхыт был здесь. Здесь были и все его нынешние спутники и подельники, — Тхор, Дхар и Хугу. С первых дней они были вместе. Было в их учебно-тренировочной стае еще 11 таких же бездельников и шалопаев, мальчишек и девчонок, для которых беззаботная, привольная и нежная пора жизни с родителями, лишь недавно закончилась. Нельзя , впрочем, сказать, что они жалели об этом.
— Мы охраняем поток, — выпалил Пхыт, боявшийся растерять правильные нужные слова, — поток времени, в котором плывет Текущий и сотворенный им мир, вместе с нами.
— Немного не так. — Сам Текущий и есть и мир и поток, и мы — тоже он, мы его частицы. И сделаны мы по образу и подобию Текущего, и из того же материала что и он. Что же это за материал? Ну? Кто скажет?
— Это время, Учитель... — Тхор и в то время уже был умником. — Мы созданы из времени.
— Да, милый мой, — учитель погладил и Тхора, у старика для всех учеников находилась толика ласки, чтобы смягчить у отважных охотников, безупречных хранителей потока и бесстрашных воинов, тоску по папе и маме... — Мы созданы из времени, и время примет нас и успокоит в конце нашего пути, ибо все в этом мире конечно, кроме Текущего и его реки...
Глава 13. Сад времени.
За пепельными стеклами кабины не было видно ничего кроме мокрой серой губки облаков, и Мишка, который сначала возбужденно вертелся на сиденье, насколько позволяли ему ремни, имея план — запомнить дорогу, или хотя бы понять куда его влечет судьба на этот раз, мало помалу успокоился. Шочи и была немногословна, а в полете оказалась совершенно неразговорчивой, и мало того, что не отвечала на вопросы мальчика, но даже и головы не поворачивала в его сторону. Мишка обиделся на нее, она вроде бы была своя, так что на нее обижаться было можно, и отвернулся. Отвернувшись он снова стал представлять мезозойскую саванну, по которой идут, покачиваясь, им одним известными путями, живые корабли суши — диплодоки, привольно гуляют стегозавры, причудливые и величественные, пасутся стаи резвых игуанодонов, и много, много, много других тварей, загадочных и великолепных порождений незапамятной древности. Чтобы лучше видеть эти солнечные картины Мишка закрыл глаза и сам не заметил как разгул его воображения перешел в крепкий, здоровый сон. И снилось Мишке, что он подкрадывается к молодому трицератопсу, забредшему в сторону от стада, и не Мишка он вовсе, а молодой чеширраптор, давно не евший , но все еще полный сил и несгибаемого намерения позавтракать. И вот он все ближе, ближе к жертве, вот он уже на дистанции прыжка... И тут его, совершенно некстати, кто-то начинает теребить за плечо, приговаривая:
— Проснись, эй, проснись!
И Мишка-раптор отмахивается лапой, и хочет популярно пояснить надоеде, что на охоте так вести себя нельзя, — спугнешь добычу. Но тут он все же просыпается, и понимает , что полет окончен и Шочи, с непроницаемым лицом будит его. В руке у него был зажат золотой раптор. Мишка положил его в карман.
— Выходи! — сказала Шочи. Мишка, еще не проснувшись толком, вышел из машины и не вполне осознанно сделал несколько шагов вперед. Шочи включила двигатель, тревожно загудевший в тишине. Мишка оглянулся. Они , похоже, были в саду, темном ночном саду, освещенном полной луной. Луна мертвенно сияла на черном небе, словно серебряное блюдо на черном бархате стола некоего злобного алхимика, а если подумать, то может бытьти некроманта. Разлапистые темные деревья таинственно, недоброжелательно перешептывались. Мишка попятился к машине,
— Постой, а ты?..
Шочи едва покривила губы в прозрачной улыбке, так что даже можно было предположить что ей страшно.
— Увидимся. Потом. — Ей видимо, стало немного жалко Мишку, так как она добавила. — Не бойся.
Посчитав это достаточным утешением, Шочи быстро и решительно захлопнула дверь. Ее машина свечой ушла в непроницаемо темное небо, и Мишка остался один. Даже сверчки не стрекотали.
Хотя есть ли тут сверчки? Что это вообще за края? Летучая машина перла с такой скоростью, что могла бы оказаться за... а сколько времени он спал? Допустим час? Так вот, за час могла бы оказаться... Да черт с ними, со сверчками. Глаза у Мишки привыкли к темноте и он различил в густой траве тропинку, выложенную плоскими камешками. Мишка решительно двинулся по этой тропинке — что-то, по всей видимости, та самая душевная гармошка-гармония (авось-небось да накось-выкусь), подсказывала ему , что здесь он в безопасности и ничего плохого ожидать не следует.
Он вскоре далеко отошел от открытого места у озера, где его высадила девушка, и значительно углубился в сад. Вскоре, волнение вызванное переменой обстановки и ожиданием чего-то нового ушло, и ему стало страшно. Впрочем, страх этот был особенный. Не такой , когда боишься чего-то конкретного, а страх абстрактный — страх, который человек испытывает перед смертью вообще, перед необоримой силой природы, перед загадками бесконечности космоса и непостижимостью происхождения жизни... Страх нарастал, но Мишка упрямо шел вперед, быть может потому что повернуться спиной, и пойти сейчас назад, было бы еще страшнее. Будто холодный ветер пахнул ему в лицо и в грудь, хотя на самом деле воздух был спокоен, это было просто ощущение. Сердце застыло, глаза заледенели. Качнулась ветвь приземистого дерева и из-за его ствола показался... нет , этого не могло быть!.. динозавр... Мишка остановился, затаив дыхание, изо всех сил напрягая зрение, боясь моргнуть, словно стараясь вобрать в себя очертания животного широко открытыми, немигающими глазами. Зверь стоял в отдалении, не делая попыток приблизиться. Вся его фигура словно струилась, мерцала и переливалсь бело-лунным сиянием и пустой чернотой, глаз никак не мог ухватить в точности каков же он из себя. Но это безусловно был чеширраптор, такой же, как в чешинском раскопе, такой же, как в воплощенный в золотой статуэтке. Мишка все же не выдержал и моргнул, сгоняя набежавшую слезу, когда же он через долю секунды снова открыл глаза, то чуть не заорал: призрачный раптор приблизился к нему, абсолютно бесшумно и молниеносно и был на расстоянии протянутой руки. Только это был никакой не раптор и не призрак.
