Гексаграмма

История 6. Тэмила. Общинный дом нахарра

Альфонс смутно помнил, как отговаривался, что должен ехать — вон и паланкин скоро прибудет... и в императорском дворце ждут... и дел по горло... Отговариваться-то отговаривался, но как-то так вышло, что его уже вели куда-то, и укладывали в мягкое, теплое, и гасили лампу, и в комнате становилось темно...

Сон наваливался неудержимо, мягким покрывалом.

"Сон — твой друг, — шепнул над ухом чей-то голос. — Ты же любишь видеть сны?"

"Да, я люблю, — сказал Ал, едва шевеля губами; ему почудилось, что его голос прозвучал по-детски беспомощно. — Люблю, а я шесть лет не видел снов..."

"Ну вот и смотри, — сказал голос ласково. — Смотри за все шесть лет и еще немножко..."

И сон начался — яркий, красочный. Такие, кажется, снились Альфонсу Элрику только в детстве, а после того, как он вернул свое тело, еще нет. Летающие корабли под разноцветными парусами, башни со шпилями, пронзающие небеса, крылатые кони и многоголовые драконы в долинах из семи радуг...

"Правда, хорошо в моей стране? — спросила принцесса Ана из Ксеркса. — Нравится тебе мое королевство?"

Альфонс хотел сказать, что нравится, но тут все изменилось. Драконы, радуги, корабли и башни остались, но пропало что-то, что делало пейзаж живым, объемным. Вдруг все показалось ненастоящим, невзаправдашним — яркие декорации, под которыми пыль и паутина. Холодное чувство поселилось в груди. Ему по-прежнему было хорошо, но что-то не то, неправильное чудилось во всем этом блаженстве...

Еще секунда — и он мчится куда-то бесконечными зеркальными коридорами, за которыми бушует яростное полуденное солнце. В погоне за женщиной — кто она, что она? Он не знает. Но это не принцесса Ана: волосы у девушки темные, одета она в брюки, и лица ее не разглядеть. Секунду ему кажется, что это Тэмила, но тут же он понимает, что ошибся. Учитель Изуми? Вроде бы... Или Ланьфан? Или Мэй, но только взрослая?.. А может быть, Уинри — он соскучился по Уинри — но почему тогда черноволосая?.. Нет, все правильно, в этой жизни Уинри светлая, а родись она дочерью Триши Элрик, унаследовала бы волосы матери... Бабушка Пинако рассказывала: в детстве Юрий Рокбелл ухаживал за Тришей... Они росли втроем...

Странно: ухаживают за одними, женятся на других, оставляют навсегда — третьих. Это какой-то жизненный закон, и если вывести формулу, то Альфонс обязательно найдет, поймает эту грустную красавицу в зеркальных лабиринтах. Да, формула есть — но Тэмила, смеясь, стирает ее краем своего платка. Все-таки Альфонсу удается схватить женщину, она отворачивается, плачет, но Альфонс целует ее глаза. Он знает: эта девушка спит, как и он, и если он поцелует ее, она проснется, и станет ясно, кто же она...

— Кто же ты?

— Не помнишь? Сам пошел за мной...

Пряный запах ее кожи кружит голову. Пряди волос касаются его щеки, груди... он гладит ее спину — сильную, крепкую... Она чуть полнее, чем Дайлинь, намного выше, и это приятно — когда одного роста, легче... И грудь ее, великолепная грудь, и нежная гладкость ягодиц, и аромат губ...

— Тэмила... — Альфонс наконец вспомнил имя, выговорил. — Ты пришла ко мне, да?

— Я пришла...

— Ты меня чем-то опоила? Почему я так долго не просыпался?

— Драмма — коварный напиток... мне все равно было хорошо. Просыпайся совсем, попробуем еще раз.

— Тэмила, ты же не любишь меня, — Алу с трудом дались эти слова. Как всякому молодому человеку, ему тяжело было признавать, что кто-то может его не любить. Но когда он произнес их, то почувствовал: правда. — Зачем?

— Ты мне нравишься.

— Да, нравлюсь, но ты не любишь... Я думал, у вас строгие нравы.

— Не в этом случае.

— Чем же этот случай особый? Расскажи, Тэмила.

— Я хочу твое дитя.

— Что?! — при этих слова остатки дремы слетели с Ала.

Он тут же осознал, что находится в гостевых покоях нахарра — по крайней мере, стены были теми же, а ложе, составленное из подушек, не напоминало синское; что практически раздет и что на нем восседает совершенно обнаженная Тэмила и что... хм, с одной стороны, ему бы стоило почувствовать неловкость, но, учитывая ее намерение от него забеременеть — слава всем высшим силам, если они есть!

Тэмила рассмеялась, нежно провела пальцами по его щеке.

— Не бойся, Альфонс. Я не предъявляю права на твое имя или на кошелек. Мне нужен лишь ребенок, твоя кровь. У меня четверть крови, у тебя — половина. Наше дитя будет со всеми признаками. Мы воспитаем его или ее; мы, община! Лучше, конечно, двоих или троих детей, но и один подойдет, хотя я буду молиться богам о близнецах, если ты не захочешь задержаться.

— Да о чем ты говоришь! — Альфонс почувствовал, как у него волосы встают дыбом. — Ты хоть знаешь, сколько мне лет?! — от волнения он начал заикаться. — Семнадцать! Семнадцать! Какие дети?!

— Идеальный возраст для производства потомства, — передернула она четко очерченными плечиками. — Лучше ждать, пока мы оба состаримся?

— Нет, нет! Я так не могу! Ты не понимаешь, я...

— Ты не хочешь детей? — она смотрела на него прямо и грустно. — Даже если от тебя ничего не потребуется, кроме семени?

— Не в этом дело! Я хочу детей... потом! Может быть, через три-четыре года...

— Это подойдет, — она кивнула. — Но какая разница?

— Потому что я хочу нормальную семью! Не обязательно с ксеркской кровью, просто семью! Хочу жениться на девушке, которую полюблю, хочу, чтобы у нас с ней был свой дом — лучше в Аместрис, в моем родном городе, но и в любом другом месте можно, лишь бы оно нам обоим нравилось. И чтобы продолжать исследования...

— Хорошо, — кивнула Тэмила.

— Что "хорошо"?

— Я поеду с тобой в Аместрис, если ты этого хочешь. И стану твоей женой.

— Черт, нет! Ты не поняла! Я... ты очень милая девушка, Тэмила, настоящая красавица, и сильная, и... но ты меня не любишь, а я тебя не люблю! Мы совсем недавно познакомились! А после того, что ты мне рассказала, я к тебе и на пушечный выстрел не подойду!

— Сейчас мы ближе пушечного выстрела, — она положила руки ему на плечи и наклонилась.

Губы у нее были горячие, припухшие от поцелуев — от его поцелуев! — волосы разметались по плечам.

— Да, но... — Альфонс отчаянно пытался собраться с мыслями. — На любого нашего ребенка предъявит права твоя община, да?

— Да. Это хорошая община, ты сам так сказал.

— Хорошая, но... Но я не собираюсь приносить своих детей в жертву алхимии, понимаешь? Я не хочу для них этого, понимаешь? Я хочу, чтобы они родились свободными людьми, как мы с братом!

— Ребенок синца становится синцем. Ребенок аместрийца — аместрийцем. Ребенок богача обретает богатства, ребенок бедняка — отцовские долги... Может быть, это несправедливо, но таков порядок вещей.

Очень сложно спорить, когда, склонившись над тобой, тебе в глаза заглядывает прекрасная обнаженная женщина. Поэтому Ал не стал спорить. Он схватил Тэмилу в объятья, прижал ее к себе и, перекатившись, повалил на подушки. Она улыбнулась.

— Давно бы...

Но, едва оказавшись сверху, Ал хлопнул в ладоши, коснулся покрывала — и оно мгновенно скрутило руки Тэмилы.

К счастью, штаны были на Альфонсе. Не потрудившись разыскать рубашку, он пулей вылетел за дверь, одной рукой застегивая ширинку и молясь про себя неведомым силам, в существовании которых не верил, чтобы остальные нахарра не вздумали его останавливать.

"Иногда, — думал он, — мне прямо хочется быть железным!"

С такой мыслью Альфонс пронесся по коридору, надеясь, что бежит к выходу — и вдруг увидел Идена. Старик стоял напротив двери и спокойно, не отводя взгляда, смотрел на юного алхимика.

Сказать, что Альфонс почувствовал себя неловко — значит, здорово преуменьшить ситуацию. Он ощутил дичайшую панику; именно в таком состоянии люди без внутренних тормозов совершают зверские убийства, а более интеллигентные — умирают от разрыва сердца. С Алом, однако, не случилось ни того, ни другого: старик неожиданно коротко поклонился ему, от плеч, как принято в Сине, а не от пояса, как в Аместрис. И произнес:

— Прошу прощения за мою внучку, дорогой гость. Она не хотела обидеть вас.

— Я не... — забормотал Альфонс, чувствуя себя невыразимо жалким и мечтая провалиться сквозь пол из бамбуковых досок. — Это я прошу прощения, я не хотел, и...

— Мы поставили вас в крайне неловкое положение, — старик покачал головой. — Только что я усугубил его, встретив вас. Но у меня не было иного выхода: иначе вы покинули бы этот дом с мыслью никогда сюда не возвращаться. Я прошу вас, не стоит принимать случившееся близко к сердцу.

Альфонс не нашел в себе силы ничего ответить.

— Этот дом будет рад видеть вас, — продолжил старик. — И вас, и вашу юную спутницу... Она, кстати говоря, уже ушла. Лично я буду счастлив возможности поговорить с таким знающим и умудренным не по годам собеседником. Весь мой опыт относительно алхимии, все, о чем мы говорили и не успели еще поговорить — к вашим услугам. Поэтому прошу вас, приходите еще. Не держите зла на наш народ. И на Тэми тоже. Она хотела, как лучше, но она нетерпелива и пока неопытна в отношениях мужчин и женщин.

Альфонс чуть было не выпалил, что для неопытной она действовала необыкновенно умело, на его вкус, но все-таки прикусил язык.

— Спасибо, — пробормотал он. — То есть я...

— Идите, — проговорил Иден, делая символический шаг в сторону и как бы освобождая проход. — Паланкин вас уже ждет.

Альфонс покинул дом нахарра под музыку и взрывы смеха, долетавшие из глубин здания — пир еще не успел окончиться.

История 5. Мэй. Дом тысячи змей (битва за брак)

Мэй была уверена, что не уснет. Что будет мерить комнату шагами, размышляя над планом действий; что пойдет в бамбуковую комнату к Сяомэй, зароется лицом в жесткий черно-белый мех и выплачет панде все свои горести; что забудется на рассвете и проснется с первым лучом солнца...

Ничуть не бывало!

Она вернулась в Дом Тысячи змей в странно отрешенном состоянии. Слуга, специально приставленный к Сяомэй, сообщил ей, что панда съела особенно много бамбуковых листьев и теперь почивает. Мэй не стала ее будить. Хотела пойти к бабушке Лоа, поговорить, но зачем-то зашла в свою спальню. Посмотрела на постель — такую мягкую, такую уютную — и прилегла, отдохнуть на минутку.

Потом она все-таки поплакала немного — вспомнила, как эта Тэмила (ууу, жаба!) уводила Альфонса. И заснула где-то на середине размышления, стоило ли говорить Альфонсу, что она больше не желает бегать в него влюбленной, как два года назад — может быть, нужно было вести себя так же, как раньше, и он бы тогда... Но нет, с чего бы ему, взрослому уже человеку, отвечать на чувства глупой девочки?.. Нет, нужно было дать возможность начать все с чистого листа...

Начала, нечего сказать. Хорош лист. Нравится?

Потом Мэй проснулась, и обнаружила, что уже утро, и при том довольно раннее: по ощущениям, часов шесть. Через небо, видимое из окна ее комнаты, протянулись розовые перья рассветных облаков. Некоторое время Мэй бездумно созерцала их, а потом к ней вернулась вчерашняя решимость.

Она вдруг поняла, что ночные слезы высохли — да и было их немного — и теперь она совершенно готова ко всему. Ко всему — это значит ко всему.

Мэй торопливо умылась, переодела наряд, на сей раз выбрав красивое ципао, чтобы казаться взрослее. Можно было позвать служанок, но девочка привыкла одеваться сама во время обучения, и наряды ее все были достаточно просты. А кроме того, ей не хотелось растерять по капле собранное к сегодняшнему утру настроение, легкое и отчаянное.

Потом она выглянула в коридор, хлопнула в ладоши и велела принести рис и что-нибудь из рыбы. На кухне это должно найтись в любой час, нет нужды дожидаться официального завтрака. Пока Мэй завтракала, другая служанка доложила, что ее двоюродная прабабка Лоа уже проснулась и готова встретиться с внучкой. Мэй, торопливо доела и бросилась в покои бабушки, которые располагались на другом конце особняка.

Удивительно, когда Мэй пересекала главный коридор, она обнаружила дворцовых слуг, которые перекрывали коридор ширмами.

— Что тут происходит? — спросила девочка, стремясь сохранять самый величественный вид.

Старый Чунжи, который стоял стражником у входных ворот, сколько Мэй себя помнила, покачал головой:

— Не вашего ума дела, молодая госпожа. Госпожа Юэ велела тут не ходить.

— Как это не моего ума дела?! — вспылила Мэй. — Да я... да как ты смеешь так со мной говорить?

Чунжи поклонился низко, чуть ли пол не подмел седыми усами:

— Виноват, молодая госпожа.

Другие слуги просто кланялись, молчали — а толку-то с того! Когда Мэй попыталась пройти, Чунжи снова загородил ей дорогу — и что делать? Не звать же, в самом деле, бабушку Лоа криками, не будить весь особняк?

На миг девочкой снова овладело чувство злобного бессилия — хоть плачь.

Потом Мэй стало смешно. Она бродила по ночному Шэнъяну, где хотела, она пересекла пустыню, она сидела по левую руку от Лина на советах со старейшинами великих кланов — и что же, какой-то старый солдат не даст ей пройти в доме ее семьи?

Они стояли в коридоре второго этажа Западного флигеля, а Мэй нужно было попасть в Южный, главный, где так же на втором этаже находились покои бабушки Лоа. Ранее все флигеля стояли отдельно; однако последнюю связку построили уже на памяти Мэй, и теперь одно— и двухэтажные переходы соединяли все строения. От Южного к Восточному вел как раз одноэтажный...

Мэй улыбнулась Чунжи и, шагнув влево, дернула в сторону раму тяжелого окна. Дзынкнули стекла, а вопли Чунжи и других слуг слились в один, когда Мэй, вскочив на подоконник, сиганула с него вниз.

О, расстояние она рассчитала точно и ошибки быть не могло! Прыжок был так короток, что ветер даже не выбил слез из глаз. Мэй приземлилась на еще холодную с ночи черепицу по-кошачьи, ухватившись за конек крыши обеими руками; выпрямилась, балансируя. Вот, давно уже нужно было напомнить слугам, какой у нее характер! А то отвыкли, видишь ли...

Девочка решительно побежала по коньку, щуря левый глаз от яркого солнца.

Только когда она, подпрыгнув и подтянувшись, залезла в открытое окно на втором этаже южного здания, Мэй сообразила, что нужно было сразу спросить себя — а зачем (или для кого) слуги отгораживают Южный дом?

Именно этот вопрос Мэй и задала, влетев в покои бабушки Лоа.

— Как, ты не знала? — бабушка Лоа, как всегда, совершенно не удивилась. Она просто протянула запыхавшейся Мэй чашку холодного чая и будничным тоном ответила: — А это жених твой приехал, Юдэн Ликай, со старейшими из клана Ликай. Они, наверное, вчера еще прибыли, ночевали где-то в городе: прибыли не в повозке, а в паланкинах. Паланкины не их, наемные, просто ибиса нашили...

Мэй сообразила: ну точно, на эмблеме Ликай — стилизованный ибис, как у них две змеи, как у Яо — инь и янь...

Бабушка Лоа всегда подмечала такие вещи. Всегда знала, кто и на чем добрался; догадывалась, где был; подмечала незаметное. Мэй понемногу старалась у нее учиться, но только там, где касалось алхимии или же драки. Теперь она вдруг поняла, что многого еще не знала. Словно глаза открылись.

Мэй по-новому взглянула на покои прабабушки: светлые, чистые, в одном из лучших мест особняка... И это при том, что ни для кого не секрет: и бабка Юэ, и жена Сымы давно уже спали и видели, как бы выжить старую каргу в северный флигель! Не случайно в цветочной композиции в нише, между двумя свечами — желтый нарцисс вместе с сосновыми ветками, словно вызов11...

— Бабушка Лоа! — усевшись на пол, Мэй низко поклонилась старушке. — Прошу вас, научите меня, как нужно обращаться с людьми, чтобы они делали так, как вы хотите! Я была дурной и невнимательной внучкой... научите!

Бабушка Лоа засмеялась мелким, рассыпчатым смехом:

— Заметила, значит, внученька... Ну и молодец, ну и хорошо, что заметила! Интригам, значит, просишь, чтобы я тебя учила? Не выйдет, дорогая моя. Сосна, что на скалистой почве выросла, во все стороны изгибается, а на песчаном берегу прямо стоит. То, что для одних уст будет лекарством, в других окажется ядом... У тебя не получится, дорогая моя Мэй, умница моя и красавица, добрая моя девочка с чистым сердцем!

— У меня получится, — Мэй по-прежнему не разгибалась и разглядывала только половицы. — Я буду очень стараться, бабушка! Если нужно измениться, я изменюсь! Все что угодно сделаю! Я не хочу быть слабой, и чтобы меня, как монету, передавали из рук в руки!

Бабушка Лоа положила руку на плечо Мэй и проговорила неожиданно чистым, почти молодым голосом:

— Я хотела, чтобы ты выросла умной. Ты такой и стала. Я хотела, чтобы ты выросла сильной; ты стала даже сильнее, чем я смела надеяться. У каждого из нас свой способ менять мир. Вода точит камни, а сель их сносит. В тебе много силы, моя дорогая, мало хитрости. Хочешь обуздать судьбу — лишний раз не подставляйся, но иди прямо. Иначе саму себя перехитришь.

— И что это значит? — Мэй подняла на прабабку взгляд. — Вот сейчас — что?

— Ты хочешь замуж?

— Не на их условиях!

— Тогда сама решай.

— Я пойду и скажу им об этом, — Мэй поднялась. Прошедшая ночь и беготня по крыше что-то переломили в ней, позволили снова почувствовать себя почти так же свободно, как в Аместрис. — Прямо, в лицо! И людям жениха тоже скажу!

— Осторожнее. Смотри, чтобы они лицо не потеряли, — предостерегла ее бабка. — Потерявшие лицо мужчины страшны в гневе.

— Ничего, — Мэй одернула рукава ципао. — Я буду вежлива.