Нашествие арабуру

— Здесь? — брезгливо спросил император Кан-Чи.

В этот момент начальник тюрьмы Мунджу молил всех Богов, чтобы жирные, толстые мухи, отъевшиеся на человеческой плоти, не так вызывающе жужжали и, не дай Бог, не садились бы на благородный нос императора Кан-Чи.

— Да, мой господин, — по-прежнему не глядя на него, поклонился Бугэй. — Здесь, вот на этом самом шесте.

Черный Мурасамэ подошел и помочился на него тоже. Бугэй от ужаса закрыл глаза. Теперь эта весть разнесется по всему городу, и дни черного Мурасамэ сочтены. Теперь любой самурай почтет за честь убить его. Да что там самурай — любой прохожий! А что сделают с императором Кан-Чи, Бугэй даже не представлял. Следовало подумать о своем будущем, но думать было поздно.

— Хм... — недоверчиво произнес император, глядя на свежий песок. — Ты хорошо справляешься со своими обязанностями.

Бугэй копчиком почувствовал, что его жизнь висит на волоске.

— Он хорошо справляется, — спас его первый великий министр Дадзёкан.

— Хорошо, — великодушно произнес император Кан-Чи и жестоко посетовал: — А мы хотели найти тебе замену.

— Мы уже нашли замену! — уточнил Якатла и подрыгал кривыми ножками.

От этих слов Бугэй сделалось дурно. Перед глазами поплыли круги, в ушах появился звон, а колени сами собой стали подгибаться.

— Но... — добавил первый великий министр Дадзёкан, — если ты нам расскажешь правду, мы подумаем и, может быть, оставим тебя на прежнем месте.

— Правда, мой господин, — едва не бухнулся на колени Бугэй, — правда заключается в том, что голову оживили два пленника, которых схватили мои люди. Имена этих пленников вам хорошо известны.

— Я догадываюсь, о ком ты говоришь. Но как они это сотворили?

— О, таратиси кими! Вы еще не знаете наших монахов! — горячо зашептал Бугэй. — Они коварнее чернокрылых кудзу и сильнее всех вместе взятых сзйки!

Конечно, он предавал братьев, но разве он не делал то же самое всю свою сознательную жизнь, не испытывая при этом ни стыда, ни раскаяния.

— Хм... — снова усомнился император Кан-Чи. — Покажи. Но если ты врешь!.. Уййй!!! — И выразительно указал на шест, на котором некогда красовалась голова генерала Го-Тоба.

Бугэй вздохнул с облегчением. Теперь-то он почти спасен. Теперь-то он покажет, кто самый умный и дальновидный. Теперь ему не страшен даже черный Мурасамэ, дни которого сочтены, ибо нет ничего кощунственней, чем осквернять святыни, пусть даже это сделал пес, принадлежащий императору.

Конечно, Бугэй знал, что Акинобу и Натабура день и ночь читают сутры, конечно, он знал, что они не пьют и не едят, конечно, он был даже в курсе того, что Акинобу нагло разгуливает по тюрьме, как у себя дома. Но он знал еще кое-что: император арабуру только с виду такой грозный и беспощадный, а на самом деле боится даже самых безобидных духов Нихон, потому что у него на родине не водились ни духи, ни демоны. Бугэй давно хотел сыграть на этом и теперь решился. Но дело надо было обтяпать весьма тонко, ибо император Кан-Чи, с пренебрежением относящийся к хонки и не разбирающийся в деталях дзэн-буддизма, ничего не знал ни о сутрах, ни о шастрах, с помощью которых можно было менять свойства мира, поэтому он не мог осознать опасности, исходящей не только конкретно от учителя Акинобу и Натабура, но и в общем, от Истинносущего. Его мир был куда беднее, а его Боги, все вместе взятые, не так всемогущи, как одна-единственная Богиня Солнца Аматэрасу.

Но даже Бугэй не представлял себе, насколько далеко зашли Акинобу и Натабура, ибо Бугэй был всего-навсего обыкновенным поваром, в душе им и остался, не имея возможности приподняться до просветленных.

— Показывай, титлак! — велел первый великий министр Дадзёкан.

— Да, показывай! — беспечно велел император Кан-Чи.

— Показывай! — потребовал Якатла и от восторга запустил ногти в раны на плечах раба Тла.

От неожиданности Тла невольно дернулся, как лошадь, отгоняющая слепней. Мстительный Якатла вонзил ногти глубже — Тла даже не повел плечами.

— Молодец! — похвалил его жрец.

Горячее солнце поднялось из-за тюремной стены, и сразу стало жарко, словно открыли огромную печь. Бугэй захотелось раздеться, но он побоялся даже скинуть камисимо, чтобы остаться в одном кимоно.

— Вот они! — низко кланяясь, подошел он к клетке, в которой находились Акинобу и Натабура.

— Эти?! — нахмурился император Кан-Чи и приблизился, сохраняя на лице надменно-брезгливое выражение. — А почему это?.. — удивился он, переходя на дискант. — Почему?.. Почему они летают?!

В его понимании летать мог Бог арабуру — Кетцалькоатль . Но чтобы летали простые смертные, император Кан-Чи такого слыхом не слыхивал.

— Они... они... не такие, как все! — нашелся Бугэй, — они, они очень и очень опасны, таратиси кими... — забубнил он, как перед жрецом.

— Они демоны?!

— Хуже!

— Кто же?!

— Они такие! Такие! М-м-м... И очень-очень опасны!

Нюхая пахучую индийскую палочку, император Кан-Чи брезгливо спросил:

— Даже для меня? — ему почему-то захотелось отступить на шаг от клетки, но он сдержался. — А почему они худые и чахлые? Такие нам не подходят. Поэтому они у тебя и летают, что чахлые. А? — задал он каверзный вопрос.

Глупая страна, подумал он. Глупые люди, живущие в ней.

Бугэй быстро соображал и выпалил:

— Они... они... колдуны!

Учитель Акинобу и Натабура невольно прислушались, хотя давно отреклись от того, что происходит снаружи клетки. Действительно, после всех перипетий их одежда превратилась в лохмотья, плохо скрывая худые, жилистые тела, и выглядели они, наверное, как самые последние нищие. Но колдунами их еще никто не называл.

Дикий народ, снова подумал император, у нас летает еще всемогущий белокурый Бог Тескатлипока, который сошел из восточной Обители Богов и который велел завоевать эту страну, а здесь летают даже рабы. Нет, их нужно казнить как можно быстрее.

— Что ты там говорил о какой-то казни? А? — он взглянул на Бугэй так, что у того сердце упало в пятки и тихо дергалось там, как лягушка на нитке.

— Не смею произнести в вашем присутствии, — промямлил Бугэй, потея и бледнея сверх всякой меры.

В нем еще сохранились остатки совести, и он не хотел, чтобы Акинобу и Натабура узнали, кто является инициатором их жестокой казни. Мало ли что, на всякий случай думал он. Эти сутры, и генерал Го-Тоба. Как бы чего не вышло? Сумели же они оживить голову!

— Они хотят оказать вам честь и сварить соотечественников в вашем присутствии, — подсказал первый великий министр Дадзёкан и тоже понюхал пахучую индийскую палочку.

— Умная мысль, — одобрил император Кан-Чи, — только я не понял, как же мы их сварим, если они летают?

— Мы откармливаем их целые сэкки, — счел нужным сообщить Бугэй и осторожно цокнул языком.

— А летают они, потому что худые, — обращаясь к императору Кан-Чи, пояснил первый великий министр Дадзёкан с таким видом, словно на него снизошло прозрение.

— А ты что думаешь? — спросил Кан-Чи у Якатла, нюхая пахучую индийскую палочку.

— Правильно, потому что худые! — согласился Якатла, приставая в своих носилках и заглядывая в клетку поверх головы раба Тла.

— Худых не сваришь, — озабоченно высказался первый великий министр Дадзёкан, тоже нюхая пахучую индийскую палочку.

— Нет, не сваришь, — едва не согласился Бугэй, но вовремя прикусил язык.

Не полагалось ему вступать в разговор, если не спрашивают.

— Надо что-то придумать! — сказал император. — Уййй!!! — и хлопнул себя по затылку.

— Откармливайте их еще в течение сэкки, — велел первый великий министр Дадзёкан.

— А потом мы их сварим и насладимся предсмертными криками, — мечтательно произнес император Кан-Чи. — Слава Пернатому Змею!

— Да, да... предсмертными криками... — закивал первый великий министр Дадзёкан. — точно! И даже, может, съедим!

— Мои люди все сделают, как надо! — со знанием дела добавил Якатла и плотоядно улыбнулся.

Только улыбка у него вышла какая-то кривая, потому что Якатла был вечным стариком, не знающим молодости.

— Пусть дрожат! — важно сказал император Кан-Чи. — Мы будем варить их очень медленно. Слышите, вы, титлаки! — с этими словами, дабы произвести большее впечатление и привлечь внимание равнодушных мятежников, император Кан-Чи схватился за прутья решетки и потряс ее.

То, что произошло в следующее мгновение, в разных легендах рассказывается по-разному. По одной из них то ли святой огонь вознес просветленных мятежников на самые высокие горы Нихон, то ли сама Богиня Солнца Аматэрасу вмешалась в человеческие дела и чудесным образом накрыла пленников белым облаком, дабы унести в свое царство. По другой же легенде государственная тюрьма Тайка рассыпалась в прах до основания и на свободу вырвались все заключенные. На самом деле события развивались так: стоило императору тряхануть решетку, как она с треском развалилась, как старая, гнилая корзина, и в руках у него остались куски железа. С этими кусками в руках он и повернулся к побледневшему начальнику городской стражи Бугэй. В глазах у него застыла холодная ярость. Охрана арабуру, ничего не понимая, на всякий случай, выхватив бордовые и белые мшаго, окружила императора, готовая защитить его от любой опасности. Черный Мурасамэ зарычал так, что все шесты с головами закачались. А в небе тотчас появились три иканобори, которые стали летать кругами, изрыгая пламя и сжигая верхушки тополей.

Но недаром Бугэй слыл самым большим проходимцем в мире.

— Вот какие они страшные колдуны! — в отчаянии, как петух, которому собрались отрубить голову, закричал он, тыча пальцем в клетку. — Очень, очень опасные люди!

Но император арабуру уже не обращал на него никакого внимания:

— В цепи их! В цепи! Уййй!!! — изошелся он криком и долго не мог успокоиться, подпрыгивая на месте и размахивая руками: — Да в яму! В яму! Стеречь до самой казни, не спуская глаз. А остальным!.. — и люди в клетках замерли. — Каждого десятого казнить до заката!

— А тебя, если что не так, казним вместе с ними, — зловеще пообещал Бугэй первый великий министр Дадзёкан, и они удалились в сопровождении охраны, швырнув в сердцах на землю пахучие индийские палочки.

Первым в назидание всем остальным казнили начальника государственной тюрьмы — Мунджу. Уже через кокой его голова с выпученными глазами красовалась на том же самом бамбуковом шесте, с которого вещала голова генерала Го-Тоба.

Много крови в тот день пролилось в государственной тюрьме Тайка, но она пала светлыми каплями на алтарь мужества в предвестие грандиозных событий.

* * *

Все было кончено: Акинобу и Натабуру не только заковали в железные обручи с четырьмя цепями, но к каждой из них приковали чугунные шары величиной с голову быка. Их перевели в самые глубокие и надежные подвалы тюрьмы Тайка, в которые надо было спускаться верный коку по круглой каменной лестнице без перил.

Бугэй и ночевал бы тут же, перед решеткой, да боялся, что пленники, день и ночь читающие сутры, сотворят из него какое-нибудь непотребное существо, например, лягушку. Быть лягушкой он не хотел, поэтому на всякий случай заклеивал себе уши воском, а спал у себя дома.

Натабура вовсе пал духом, когда за ними опустилась тяжелая стальная решетка. Бугэй самолично являлся дважды в день, чтобы проверить состояние камеры, цепей и чугунных шаров, и каждый раз уговаривал, не смея даже цокать языком:

— Вы уж меня не подведите, сэйса... Сидите спокойно... Все равно вам отсюда не сбежать, а я вас буду кормить по-императорски.

Действительно, кормить их стали еще обильнее и сытнее, а главное — чаще, каждую вторую стражу. Однако стоило Бугэй отвернуться, как еду растаскивали голодные тюремщики. Акинобу и Натабура совсем отказались от нее и стали читать сутры еще неистовее.

— Мой мальчик, — объяснил учитель Акинобу, звякая в темноте цепью, — это должно лишь укрепить наш дух и открыть глаза на вещи необычные и непонятные, поэтому не сомневайся ни на мгновение.

После этого время для них перестало существовать, оно делилось на промежутки, когда им приносили еду и когда они читали сутры.

Вскоре они приспособились и к обручам на талии, и к цепям и уже не замечали их. На третий день, после того, как их посадили в подвал, они уже вовсю парили на равных под потолком. И хотя в камере было темно, и только один единственный луч дневного света непонятно как проникал в подвал, они видели, как цепи с чугунными шарами, покачиваются подобно гусеницам на шелковых нитях.

И все равно Натабуре нет-нет да становилось страшно. Мысль о том, что их сварят заживо, приводила его в трепет. А вдруг у нас ничего не получится? — на мгновение отвлекался он от сутр. Вдруг учитель ошибается? И мы не достигнем просветления?!

В стадии шанти они стали видеть в темноте, а разговаривали, не открывая рта.

— Ты не прав, — отвечал учитель. — Твоя задача добиться безмятежности духа. Я не знаю, почему, но верю, что мы не умрем.

— Мы станем духами? — спрашивал Натабура.

— Нет, мы не станем ни духами, ни демонами. Это нам недоступно, да и ненужно. Это другое. Мы станем теми, кем становится архаты и татхагаты .

— Как это?

— А вот увидишь!

Видела бы меня Юка, невольно думал Натабура.

И действительно, по многим признакам они подошли к этой стадии очень близко, но, не зная меры, не могли оценить правильно оценить свое просветление. Во-первых, мир для них стал зыбок: стены камеры и потолок потеряли твердость. Теперь им было даже опасно опускаться вниз, ибо они проваливались в пол, как в болото. Во-вторых, они и раньше догадывались, что происходит окрест и дальше, и еще дальше — по мере чтения сутр, а теперь видели все, что делается и в городе, и за городом. Для Натабуры это было новое странное чувство. Теперь он мог бродить где угодно и видеть что угодно. Самый хитрый и коварный ниндзюцу позавидовал бы их умениям.

Натабура побывал в хижине и убедился, что Афра, Баттусай и Митиёри живы и здоровы и что они терпеливо ждут их. Кинулся искать Язаки и Ваноути, но не смог их найти. Он искал их несколько дней, но это почему-то его совершенно не встревожило. Мало того, он ощутил, что стал равнодушным — абсолютно равнодушным, и вначале не понял, нравится ли ему это новое состояние или нет. Отныне он никого не любил: ни Юку, ни Афра, ни учителя Акинобу. Но даже это чувство равнодушия не взволновало Натабуру. Его даже не взволновала мысль, что они незаметно для себя ступили в стадию ачинате, ибо это было и не весть, и не знание, а нечто другое, но точно не состояние. Но даже это нечто другое не хотелось исследовать, будто оно стало частью Натабуры, его душой и телом. Как сказал бы учитель Акинобу, отныне они стали 'великими призраками', вовсе не являясь 'великими призраками'. Им стали подвластны другие времена, где они встретились с досточтимым брахманом Субхути, который уже был архатом и татхагатом одновременно и который им сказал:

— Вы достигли подлинного содержания, и Великий Благой Закон вот-вот коснется вас.

Они же оба остались равнодушными к его словам и не спросили, когда их коснется Великий Благой Закон, ибо отныне их ничего не волновало в этом мире и они готовы были ступить в другие миры, но не успели.