— Приготовь умыться и переодеться, — озвучил просьбу-приказ. С трудом стащил с себя липкие почерневшие лохмотья, еще утром бывшие вполне справной рубахой. Штаны боевые действия пережили немногим лучше. А модный офицерский шарф оказался утрачен безвозвратно.
Не стесняясь проходящих мимо подчиненных, я вяло, но продолжительно оросил придорожные кусты подозрительно темной струей. Почки не стонали, значит, обман зрения. Затем подставил руки под флягу Буяна, сполоснул лицо, плечи и грудь, вытерся чистой холстиной. Освежился, так сказать, в походных условиях. Еще бы побриться не мешало. Для большего соответствия образу офицера в глазах моих новых подчиненных.
Ветер издалека донес ружейный залп, пронзительные крики и клич сквернавцев 'Агр-ра-а!'. Кто знает, какой ценой стрелки Белова покупали нам небольшую передышку?!
Едва нагнали ушедший за время туалетных процедур арьергард, как мастер-стрелок ненадолго оставил меня с незнакомыми бойцами, топавшими за картечницей, а сам без объяснений проскользнул вдоль растянувшегося по тропе обоза.
Рядом со мной шли безусые мальчишки и старики с богатой растительностью на суровых сухих лицах. Многие были избиты, легко ранены, поголовно одеты в лохмотья и через одного разуты. Зато вооружены внушительно, хоть и разнообразно: наряду с привычными 'дербанками' встречались трофейные пистолеты и карабины, палаши, сабли и неуставные топоры. Солдаты с робким интересом разглядывали контуженое и полуголое чудо природы в моем лице.
— Выше нос, бойцы! Мы эту сволоту били, бьем и бить будем! — хотел еще завернуть, что это не отступление, а коварный тактический прием, в результате которого мало никому не покажется, но во время остановил словесный понос. Дело надо делать, а не лясы точить.
Прекратившие движение и вытянувшиеся как по команде русины не сразу нашлись что ответить. Один затянул: 'Рады стараться, ваше благородие', второй крикнул 'Слава!', третий промычал что-то невразумительное, прочие же временно лишились дара речи. То ли человеческое обращение со стороны незнакомого военачальника их пугало, то ли просто растерялись. А может, все дело в том, что офицером-то я как раз и не выглядел? Какой-то рыхлый и расхристанный барчук с револьвером и 'мажеской фигулькой' — разве в таком виде должен представать боевой офицер перед своими чудо-богатырями?
Да и сам не знал, что говорить дальше. Глядя в полные надежды солдатские глаза, все всплывающие в памяти слова мне вдруг показались какими-то мелкими, пустыми и в осмысленные предложения никак не складывались. Секунды тянулись, бойцы смотрели на меня. Квадратное 'сито', венчающее жерло орудия, виляя и подпрыгивая на ухабах, удалялось.
Затянувшуюся паузу нарушила пара кашеваров. Рядовой Емельян и неизвестный мне крупный бородатый мужик обошли солдат, выдавая им заранее и не очень аккуратно нарезанные куски хлебных лепешек, вяленого мяса и сала.
Заметив мое к ним внимание, солдаты прекратили выдачу пайков.
— Емелька, дуй за концервами, — бородатый свойски двинул помощника локтем в бок.
Ральф в моей башке глупенько хихикнул. Солдаты считали консервированные продукты исключительно офицерской едой, но ничего смешного в этой ситуации я не увидел. Только информацию, что в обозе имелись консервы.
— Отставить 'концервы'! Давай, что там у тебя?
Голод, изглодав стенки желудка, яростно атаковал остальной 'ливер'. Время спать, а я не кушал! Это виданное ли дело, чтобы офисный хомяк так развоевался, что про завтрак с обедом забыл? Непорядок, так и отощать недолго.
Мужик протянул мне лепешку и непростительно долго выбирал кусок копченого мяса побольше.
— Как звать тебя, солдат? — с наслаждением откусил кусок хлеба. Аромат мяса терзал мои ноздри и я с трудом сдерживался, чтобы не ускорить тормозящего дядьку обидными словами.
— Повар Никодим, — в отличие от вытягивающихся 'во фрунт' рядовых, он сохранил расслабленную позу. Может, он вообще не строевой? Потом разберемся с этим. Пока же, прикрыв от счастья глаза, рвал жесткое и пересоленное, но удивительно вкусное мясо.
— Скоро кашка поспеет, — пробасил Никодим. — Дозволите привал, ваше благородие?
Верно, бородатый мыслит, горячего людям похлебать необходимо. Считай, многие уже больше суток без еды. Не думаю, что в плену русинов кормили. Обернулся назад, словно собираясь проконсультироваться с кем-то:
— Если с мясом, то дозволяю, — согласно кивнул поварам головой. — Чтобы ложка в котелке стояла, сам проверю!
Бородач крякнул и выпучил глаза, картинно обижаясь.
— Вашбродь, уставы знаем! Завсегда после дела каша с мясом полагается.
Я прожевал очередную порцию еды.
— Вот что, повар Никодим. Раненым бульон свари покрепче. Молчун еще привезет нескольких. И про отряд кадета не забудь, — распоряжения рождались легко.
Бородач без лишних слов кивнул с пониманием в глазах. Скорее всего, Никодим с Емельяном уже позаботились о питании раненых и мои приказы оказались излишни.
Меж тем выдача пайка и наш разговор с Никодимом собрали изрядную толпу стрелков — к арьергардной группе подтянулись возницы и другие солдаты. Я почувствовал необходимость что-то сказать подчиненным, приободрить их.
— Бойцы! Русины! Рад приветствовать вас вновь в рядах батальона княжьих стрелков! Я офицер для особых поручений Армии Освобождения Богдан Романов. Придан батальону для усиления. Нам предстоит долгий переход и бой...
Поскольку слабо себе представлял, куда конкретно движется колонна и что творится позади и впереди нас, то не нашел ничего лучше, как закончить выступление фразой: 'Помните, с нами благословение княжны Белояровой!' — и демонстрацией браслета со Слезой Асеня. После чего закинул кусок мяса в рот и быстрым шагом пошел к фургону, у которого с чистой рубахой и трофейной кирасой меня ожидал Буян.
Облачатся на ходу в незнакомую броню, да с криворуким ассистентом — та еще морока, а мне приходилось еще и думу думать, как заправскому герою гражданской войны Василию Ивановичу Чапаеву.
— Вот, что Буян. Подбери мне ординарца порасторопнее. А сам принимай десяток стрелков.
— Есть.
— Чего смурной? Молчуну десяток и тебе тоже десяток. Все по-честному, вроде.
Русин не разделял моего бодрого настроя. Я приладил пояс с револьвером поверх кирасы, подвигался, привыкая к местному аналогу бронежилета.
Печальный пример Ральфа, Нила и деформированная пуля, вертящаяся волчком перед глазами — совершенно примирили меня с грузом экипировки и некоторой скованностью движений. Правда укушенная нога и подстреленная лопатка отреагировали на наличие брони как положено, но оздоравливающее плетение в моем браслете во время беспамятства потрудилось на славу. Зуд и ритмичная тянущая боль доставляли мелкие неудобства и не более того.
— От судьбы не уйдешь, — горько выдохнул мастер-стрелок, застегивая на мне пояс с длинной увесистой саблей. Вот теперь я настоящий офицер!
— Буянище, ну чему ты не рад? Мы только что из такой передряги вышли. Внуки тебе ни в жизнь не поверят: сквернавцев больше сотни накрошили, с изменниками рассчитались, трофеи богатые взяли. Наказ княжны, — вовремя спохватился — выполнили. Сам жив-здоров, воевать можешь. Так какого рожна?
Проверил, как клинок извлекается из ножен, и этим ограничился. Сабля твердо намеревалась мешать при ходьбе, и мне приходилось поддерживать массивную гарду левой рукой.
— Так-то оно так, — и снова одоспешенная грудь стрелка испустила печальный выдох.
Я действительно не понимал, куда клонит Буян, хотя причина, судя по хмурой морде лица ветерана, серьезная, вполне способная затмить радость от заслуженного повышения. Пусть ущелье впереди перекрыто врагами, пусть на нас наседают обозленные сквернавцы. Нормальная боевая ситуация. Бог даст — выкрутимся, а не даст, так мы уже сделали больше возможного. Я бросил быстрый взгляд на браслет с двумя гамионами и тоже тяжело вздохнул. Но вовремя спохватился: еще не хватало полемизировать с подчиненным, чья ноша тяжелее.
— Значит так, мастер-стрелок, кто организует движение колонны? — поинтересовался я командным тоном, обещая себе в ближайшем будущем поговорить с Буяном по душам. Где-то он усмотрел угрозу, неочевидную для меня. А значит не время и не место корчить из себя спесивого дворянина!
— Да как-то все само устроилось, — наклонил голову к правому наплечнику мастер.
— Это хорошо, что само. Плохо, что никто не управляет процессом, — сказал без недовольства, но максимально жестко.
Невероятно, но продвижение отряда из бывших военнопленных с ранеными и грузами по территории противника действительно 'само устроилось' как по волшебству. Каждый делал, что должно, проявляя разумную инициативу. Погонщики аккуратно вели куланов, ратаи тянули нагруженные телеги, поголовно вооруженные бойцы бдительно поглядывали по сторонам и помогали обозникам, кашевары подкрепляли людей на ходу сухомяткой и попутно готовили горячую пищу в мобильной полевой кухне(!), Буян офицера-неженку в боевую готовность приводил. Каждый при деле. Все-таки мне сказочно повезло с солдатами. Война — это коллективная работа. Герою, имей он хоть самые 'крепкие орешки', всех супостатов в одиночку нипочем не одолеть.
Буян спросил разрешения и слинял 'организовывать движение и проверить головной дозор'.
Встав на подножку фургона, увидел, что тропа сделала небольшой крюк. Чтобы показаться подчиненным в полном облачении, засветить легендарную Слезу, а главное, лично оценить масштаб и результат наших деяний, я трусцой пересек лес и оказался в голове колонны. С умыслом выбрал широкий просвет между мачтовыми стволами и забрался на пень, как принимающий парад на Красной площади генсек на мавзолей.
Люди, древичи и куланы с шумом и криками не быстрее ленивого пешехода продирались по узкой дороге. Возглавлял колонну четырехколесный экипаж с извозчиком залихватского вида и стрелком. Вместо пассажира под крытым откидным верхом располагалась охапка ружей, привязанных ремнем. Позади возницы возвышалась груда из нескольких тюков. Непонятно, как эта груда добра еще не вывалилась на дорогу.
За экипажем при помощи здоровяков-древичей следовали двухколесные арбы. Переваливаясь на ухабах, прошла телега, нагруженная ранеными. Трясло их немилосердно — от одного только вида мои собственные болячки атаковали нервную систему. Двое с окровавленными повязками на головах ковыляли рядом, опираясь на отполированные куски древка или флагштока. Снова пошли арбы, вьючные куланы, древичи со своими боевыми косами, какой-то рыжий типчик в гражданском. Едва катили запряженные двойками лошадок фургоны. Приютивший меня — длинный и с серым простреленным в нескольких местах тентом, второй же чуть меньше размерами и крытый зеленой тканью. Полог сзади откинулся и я увидел три женских лица. Одна из дам помахала мне ручкой. Охренеть, бордель на марше! Сжались кулаки: чтобы такого Буяну хорошего сделать, чтобы научился докладывать!
Пара куланов тянула самую настоящую полевую кухню — два объемных котла, распространявших аппетитные запахи, дымящая труба и деревянный короб, объединенных на двухколесной повозке. Пожалуй, емкость и для роты маловата будет, не только для батальона. Не слишком увязывалась полевая кухня с нищенской армией и наплевательским отношением к солдату. Скорее всего, Глаттон прихватил полезную вещицу для себя любимого и своих друзей.
Незнакомые оборванные солдаты вели кое-как навьюченных мешками и ящиками с амуницией животных. Гвоздем парада, несомненно, выступала трофейная картечница на колесном лафете с зарядным ящиком на передке. Тащить орудие четверке запряженных куланов помогали солдаты, выделенные в арьергард колонны. Запах людского и куланьего пота заглушал ароматы леса и кухни.
Обрывки дельных идей 'груз распределен неравномерно' и 'некоторые части колонны оголены' тонули в бурлящей серой каше мыслей. Помимо вопроса: 'Что же делать?!' в голове вертелось лишь два цензурных слова 'бардак' и 'махновцы', а так же дюжина нецензурных. На секунду лучшим выходом показалось взять свой ранец, выбрать ружье получше и сбежать. Нет, не так! Сначала отыскать карту, потом ствол покруче, набить ранец жратвой и сделать ноги.
Передо мной появился тщедушный и бледный юноша в зеленом фартуке поверх униформы стрелка с непомерно огромной холщовой сумкой, боковую поверхность которой украшала вышивка в виде чаши на фоне зеленого листа. Тот же символ украшал его нарукавную повязку. Он-то и отвлек от меня от нехороших размышлений.
— Господин офицер, разрешите обратиться, батальонный медбрат Харитон Ветров! — старательно и громко представился юнец.
— Офицер Армии Освобождения Богдан Романов, — ответил гораздо тише, тем самым регулируя громкость разговора. — Давай без чинов. Мастер Буян доложил двое тяжелораненых у нас? Выдержат ли дорогу?
— Сделано все возможное, но на... все воля Асеня.
— Что еще?
Не дожидаясь 'выступления' картечницы, пошли с юношей вдоль колонны, нагоняя телегу с его подопечными.
— В нашем распоряжении аптечный магазин батальона. Всего в избытке.
— А почему раненые на телеге? — я не хотел показаться строгим, но парень явно стушевался — бледная кожа пошла пятнами, глаза увлажнились. Мой вопрос вернул его в прошлый день, который ему вспоминать не хотелось. Трудно держать при себе такое и Харитон рассказал, с трудом сохраняя ровный голос. Как при захвате обоза сквернавцы перевернули фургон с больными солдатами и всех, кто не смог идти, зарубили. И батальонного лекаря и второго медбрата, что пытались их защитить, тоже не пощадили. А его, впавшего в ступор, пинками, уколами штыков и копий погнали вместе с остальными в плен. Под свист и улюлюканье слуг и маркитанток имперских офицеров. Вот такой получился у юноши первый и последний, как тогда казалось, бой. Но парень не сломался, отметил я про себя, и это чертовски здорово.
— Слушай приказ, Харитон. На ближайшем привале раненых перевести в фургон. Мастер-стрелок Буян организует погрузку имущества из фургона в телегу, а ты позаботься об удобствах для людей. Готовься принять еще раненых. С ними прибудет лекарь Фома Немчинов...
— Доктор княжны жив? — радостно воскликнул медбрат за малым не подпрыгнув на месте. — Милость Асеня!
— Да. Милостью Асеня Фома жив, — автоматически повторил слова за набожным юношей. — И, надеюсь, здоров. Он поможет тебе обиходить...
— Поможет? — задорно перебил меня медбрат. — Это для меня великая честь помогать ему!
Я вновь ощутил, что попал в дурацкое положение и сквасил морду лица. Эх, молодость-молодость! Вчера, в зиндане сидючи, смерти своей желал, минуту назад чуть не разрыдался, а сейчас на месте мячиком скачет! И строить это дите отчего-то язык у меня не поднимается.
— Простите, господин офицер, — юноша сконфузился. — Так рад... после всего...
— Я все понимаю, медбрат Харитон, — многозначительно и прохладно произнес в ответ. — Изволь исполнить приказ, а пока возвращайся к раненым.
— Позвольте, господин офицер, а о каком фургоне идет речь?
— Естественно, тот, большой, в котором я сюда добрался, — уточнил вроде очевидное. Разрешил медбрату идти, а сам, сплевывая от досады, направился за своими вещами.
