Слепые души

Якушев оборачивается и сияет улыбкой, а Альбина вся выпрямляется, вцепившись в подлокотник дивана.

— Ну что ты, Настенька, ты пришла очень кстати, — говорит Якушев, вставая. — Мы как раз тебя вспоминали.

Он подходит и целует мне руку — сама галантность. Гостеприимным жестом показывает на столик:

— Присоединяйся.

— Спасибо, в другой раз, — только и могу я выдавить.

Почти не чувствуя под собой ног, я поворачиваюсь к двери, но он со смехом преграждает мне путь:

— Куда это мы?

Я шарахаюсь от него и попадаю объятия Альбины, которая уже стоит на ногах. Она крепко прижимает меня к себе, и я понимаю, что мне не уйти.

— Утёночек, — говорит она нежно, и я чувствую лёгкий букет коньяка в её дыхании. — Где ты была, почему пряталась от меня? Я так соскучилась!

Я не удерживаюсь от колкости:

— Кажется, скучать тебе не дают.

Она зарывается лицом в мои волосы и стонет.

— Милая, ну, не надо. Ты же сама всё знаешь... Всё прекрасно знаешь. Четыре дня... Они мне показались четырьмя годами. Что случилось, заинька? Ты на меня дуешься? Чем я тебя обидела?

— Ничем, Аля... Всё в порядке. Просто мне нужно было побыть одной. — При Якушеве я не могу говорить открыто. — Устала, неважно себя чувствовала.

— Маленькая, ты что, болела? — Альбина прижимает меня к себе крепче, щупает мне лоб. — Почему мне ничего не сказала? Я бы приехала.

— Да нет, Аля, не стоило.

— Почему не стоило? Я могла бы тебе помочь чем-нибудь — лекарств привезти, фруктов, сока, ещё чего-нибудь... Всего, чего попросишь! Утёночек мой родной...

Со мной ещё никогда такого не было: я отчётливо ощущаю чужие мысли, они пропитывают окружающее пространство, как запах. И запах этот, скажу я, не из самых приятных. В докторе Якушеве определённо есть что-то тёмное, недоброе, я чувствую это спиной и пятками. Не зря я назвала его Мефистофелем: он им действительно является, только Альбина этого не видит и считает его своим другом. В этот момент я встречаюсь с ним взглядом, и из его глаз на меня смотрит жуткая, дышащая адским пламенем бездна, перед лицом которой я ничтожна, беспомощна и слаба, как дитя. Приветливая улыбка доктора Якушева превращается в чудовищный оскал, круглое высоколобое лицо становится уродливой харей, а по ковру бильярдной вьётся кольцами, сверкая чешуёй, драконий хвост...

Я вдруг чётко вижу себя в какой-то горной местности, в доспехах и белом балахоне с золотой каймой по подолу, а в руках у меня грозное оружие — огромное сияющее копьё. Оно горит в моих руках, как тысяча солнц, его блеск великолепен и нестерпим, оно слепит чудовище с адским пламенем в глазах и чешуйчатым хвостом, взгромоздившееся на вершину соседней горы. Небо над моей головой страшное, грозное, тревожно-сизое, как перед грозой, сквозь тучи пробиваются длинные, как пики, бледные лучи света. Я не знаю, кто я, не помню, зачем родилась, я знаю лишь одно: я должна убить чудовище, которое поселилось среди людей и приняло облик доктора-чудотворца, якобы помогающего больным, но на самом деле крадущего их души. Именно поэтому у меня в руках ослепительное копьё, на острии которого горит гнев небес, направленный против врага. Я с ним один на один, и никто не может мне помочь — я могу рассчитывать лишь на свои силы... А за спиной у меня — полупрозрачные, нематериальные крылья из света.

Я сижу на диване в бильярдной комнате, на губах у меня — вкус коньяка. Моя рука — в руке Альбины, её лицо склонено надо мной, знакомое и любимое мной со всеми его шрамами.

— Утёночек! — встревоженно и испуганно зовёт она. — Что с тобой?

Я хочу сказать, чтобы она немедленно выгнала Якушева, но мои губы бесчувственные, как резина, и не слушаются меня. Он, уже снова в человеческом облике, смотрит на меня, но ему меня не обмануть: я знаю, кто он на самом деле, я вижу в его глазах древнее зло. Я вижу его насквозь, я раскусила его, и самое страшное — он знает об этом.

— Андрей Фёдорович, пожалуйста, сделайте что-нибудь! — умоляет Альбина испуганно. — Помогите же ей!

Якушев, сладко улыбаясь, склоняется надо мной.

— Конечно, конечно, помогу. Обязательно. Сейчас всё будет хорошо...

Но я знаю, что ничего хорошего не будет, нельзя позволять ему проникать в меня! Он уже сделал это однажды, когда вылечил мне спину, и это, как я смутно подозреваю, ещё даст о себе знать. В этом скрыта опасность, только я пока не знаю, какая и когда она встанет передо мной. Срочно, немедленно избавиться от Якушева!

Его рука тянется ко мне; одно прикосновение — и я в его власти. Нельзя этого допустить! Свет — моё оружие, я позволяю ему свободно струиться из моей груди. Страшным усилием разомкнув мёртвые губы, я бью Якушева:

Изыди, враг рода человеческого...

Якушев отдёргивает руку, как бы обжегшись; кажется, он даже слегка вскрикивает.

— Андрей Фёдорович, что с ней? — беспокоится Альбина.

— Ничего, ничего страшного, — говорит он странным, глухим голосом. — Сейчас всё будет хорошо...

Мой свет ослепляет его, и Якушев, покрывшись серой бледностью, отступает на шаг назад; я поднимаю руку... Огненный крест в воздухе, начерченный моей окрепшей рукой, заставляет Якушева отступить ещё. В его глазах, однако, сверкает злобный огонь, и он пытается приблизиться ко мне опять, но не может. Кто-то светлый и сильный встаёт за моим плечом, и мне становится легче дышать, а Якушев, как-то съёжившись и почернев лицом, отступает ещё дальше. Властный и гневный голос, раздающийся как бы с небес, говорит:

— Отойди от неё!

Щурясь, как бы от нестерпимо яркого света, Якушев шипит:

— Я ещё вернусь!

Только что он был здесь, и вот его уже нет, только остались на столике принесённые им яства. Я долго не могу прийти в себя после увиденного, не могу ни пошевелиться, ни выговорить хотя бы слово. Озадаченная и встревоженная Альбина, гладя меня по лицу, зовёт:

— Настя... Настенька! Утёночек! — Настораживается, слушая пространство, окликает: — Андрей Фёдорович! Где вы?

Я наконец могу поднять руку. Глажу короткие, чуть отросшие волосы Альбины, шепчу:

— Его здесь нет, Аля. И слава Богу.

— Малыш, как ты? — тут же спрашивает она. — Что происходит? Я ничего не могу понять! Куда делся Андрей Фёдорович?

— Убрался восвояси, — слабо, но удовлетворённо улыбаюсь я.

Альбина слышала, как он сказал, что ещё вернётся, но второй голос, который приказал ему отойти от меня, остался для неё неслышным. Она решает, что я больна и брежу, и очень пугается. Особенно пугает её мой рассказ о посетившем меня видении, и они с Мадиной чуть ли не силком укладывают меня в постель. Симптомов какой-либо болезни у меня не наблюдается: температура в порядке, ничего не болит; однако, сколько я ни пытаюсь убедить Альбину в том, что она принимает у себя в доме нечистого, она всё больше укрепляется в убеждении, что у меня бред. По её просьбе Мадина подносит мне чашку зелёного чая. То, как она при этом нервно держится, настораживает меня, и я с подозрением спрашиваю, кивнув на чашку:

— Что это?

— Это чай, просто чай, — убеждает меня она. — Зелёный, как вы любите, с жасмином и лимончиком. Выпейте, вам и легче станет! И всё будет хорошо!

Я не понимаю, как чашка чая может что-то исправить в создавшейся ситуации, но к уговорам Мадины присоединяется Альбина:

— Настенька, милая, выпей... Я верю тебе, верю, только успокойся.

Доверившись ей, я пью чай. Ещё час она сидит со мной, а я рассказываю всё, как будто мне вкололи сыворотку правды. Рассказываю о Нике, о том, какие страшные у доктора Якушева глаза, с красноватым отблеском преисподней; снова и снова повторяю, что Альбине следует держаться от него подальше, а она только повторяет:

— Всё хорошо, утёночек, я с тобой. Ничего не бойся. Я люблю тебя.

Меня начинает клонить в сон, да так неодолимо, что я уже не в силах добраться до дома. Я знаю, что до Нового года остались считанные часы, но ничего поделать не могу. Я также знаю, что следует позвонить отцу и предупредить, что я остаюсь у Альбины, но усталость так велика, что мне уже не до телефона. Сквозь закладывающую уши дрёму я слышу, как Альбина говорит по мобильному:

— Нет, Марго, извини, не получится. Никак. У меня сейчас Настя, и она, похоже, заболела. Мне просто не до веселья... Она спит, её нельзя тревожить. Нет, я не могу оставить её одну. Спасибо большое, и тебя с Новым годом...

Я проспала этот Новый год.

Глава 12. Новый год

Да, дело, как вы догадываетесь, было в чае. Вместе с безобидным напитком в мой организм попала большая доза противоаллергического препарата супрастина, который, как известно, вызывает сонливость. Его мне подсыпали, чтобы успокоить и усыпить меня, Мадина с Альбиной.

Проснувшись не у себя дома, а в спальне Альбины, раздетая до белья и укрытая одеялом, я чувствую себя слабой и больной. Отчего мне так плохо? Я вроде бы ничего не пила вчера, кроме чая... Ах, хитрый чай! Голова тяжёлая, глаза слипаются — ох, не вставать бы вообще...

Первой ко мне заходит Мадина. У неё виноватый вид, и под моим взглядом правда сама слетает у неё с языка:

— Простите меня, пожалуйста... Я вам вчера супрастин дала, он хорошо успокаивает. Вот вы и поспали.

— Это была твоя идея? — сурово спрашиваю я.

— Ну... — мнётся Мадина. — Альбина Несторовна сказала, что вас надо как-то успокоить... Что вам надо поспать. Ну, я и предложила дать вам супрастинчика, от него очень хорошо спится. Ничего страшного, это же не клофелин.

— И как я теперь смогу тебе доверять? — спрашиваю я. — Вчера ты напоила меня чаем с супрастином, а что ты подсыплешь мне в следующий раз? Цианистый калий?

Мадина чуть не плачет. Гладя мою руку, она покаянно бормочет:

— Ну что вы такое говорите... Какой калий, вы что! Мы же с Альбиной Несторовной хотели как лучше! Вы были вчера сама на себя не похожи, просто ужас! Такое говорили!

Я смутно вспоминаю, и мне делается не по себе.

— И что я говорила?

Мадина, тараща свои чёрные азиатские глаза, вполголоса заговорщически сообщает:

— Ну... Что доктор Андрей Фёдорович — шайтан!

Передо мной снова встаёт картинка: горы, я в белом балахоне, с копьём и щитом из солнечного света, а на соседней горе — чудовище с хвостом дракона. После сеансов массажа у меня тоже были видения: снег, меч в моей руке и существо с длинным языком, похожее на глыбу засохшей грязи. Между ним и вчерашним чудовищем просматривается явное сходство. Это — одна и та же тварь?

А может, мне всё это померещилось на нервной почве? Неужели эта история с Никой так на меня подействовала? Как бы то ни было, утро первого января я встречаю в постели, с головой, отягощённой супрастином и невесёлыми мыслями.

Скользя зрячими пальцами по стенам и косякам, подходит Альбина. Покрывая мои губы бессчётными поцелуями, просит прощения:

— Утёночек... Ну, извини. Ты меня жутко напугала, и я решила, что тебе лучше всего будет поспать. Как ты себя чувствуешь?

Что я могу сказать?

— С Новым годом тебя, Аля. Спасибо за оригинальную праздничную ночь.

Чувствую я себя неважно: видимо, с супрастином они слегка переборщили. Вставать не хочется, и я валяюсь в постели до половины двенадцатого. В моей мутной голове тяжело ползут мысли о Нике, о Якушеве, о моих странных видениях. Первое, со снегом и мечом, почему-то страшнее: от него моё сердце покрывается инеем смертельной тоски. Что-то жуткое случилось там, на этой белой горной вершине. А ещё в моих ушах слышится эхо властного голоса, защитившего меня, и я гадаю: кто это мог быть? Я не видела ни лица, ни фигуры, был лишь голос и ощущение света. Кто бы это ни был, он показался мне очень могущественным и добрым, ярким, как солнце.

Приезжает Диана Несторовна и наводит в доме свои порядки. Мадина выполняет её распоряжения, как вымуштрованный солдат, и под её руководством накрывает такой стол, что не сесть за него просто грех. Я лежу, свернувшись клубочком под одеялом, но Диана Несторовна энергично тормошит меня:

— Ну, ну, не залёживайся, не хандри! Вставай, золотко, пойдём. По случаю Нового года надо выпить хоть бокал шампанского.

Она могла бы поднять и мёртвого, и мне не остаётся ничего, как только встать, одеться и сесть за этот роскошный стол. Угощения просто великолепны, но мне кусок не лезет в горло — не помогает даже приказной тон Дианы Несторовны.

— У меня что-то нет аппетита, извините, — бормочу я.

— Ну, куда это годно! — досадует Диана Несторовна. — И лицо прямо как на похоронах.

— Я же сказала тебе, она болеет, — говорит Альбина.

— Ничего, мы её вмиг вылечим.

Лекарство, которое она ставит передо мной, — сто пятьдесят грамм водки в пузатом коньячном бокале. Я сомневаюсь, что это мне поможет, но Диана Несторовна безапелляционным тоном приказывает:

— Ну-ка, одним духом!

Водка — после супрастина, практически на голодный желудок и в такой приличной для непьющей девушки дозе — наносит по моей нервной системе мощный удар. Диана Несторовна пьёт сто грамм, закусывает лимоном и говорит хрипло:

— Ух, хорошо прошла!

Мне кажется, что даже слишком хорошо. Мне хочется ещё, и я выпиваю... не помню, сколько. Просыпается аппетит, и я, поклевав салата, изъявляю желание потанцевать. Звучит музыка, я топчусь около Дианы Несторовны, повиснув на её плечах, а она посмеивается:

— Что-то развезло тебя, голубушка.

Меня и вправду развезло: ноги заплетаются, и сложное танцевальное па заканчивается падением.

— Так, всё, хватит, — говорит Альбина решительно. — Ей пора отдыхать.

Я снова оказываюсь в постели. Я не знаю точно, сколько сейчас времени: наверно, часа два или три. В горизонтальном положении у меня кружится голова, и меня начинает тошнить; смутно помню тазик, подставленный Мадиной, какие-то бело-розовые капсулы; на мой немой вопрос я получаю ответ:

— Это от отравления.

Мне уже всё равно, и я глотаю капсулы. Мне плохо, меня выворачивает наизнанку, по сравнению с этой дурнотой всё остальное ерунда, и я равнодушно слушаю, как Альбина и Диана Несторовна разговаривают на повышенных тонах. Слов почти не могу разобрать, но кажется, речь идёт обо мне.

— Ей и так со вчерашнего дня... А ты... зачем было?

Что отвечает Диана Несторовна, совсем непонятно, но её голос звучит отрывисто и с металлическим звоном. Кажется, она уезжает; становится жутко, у меня в голове пищат и надрываются на разные голоса какие-то будильники. А потом надо мной склоняется новое лицо:

— Что такое с девочкой? Кто её до такого довёл?

Я никак не могу понять, кто это. Голос женский, но туалетная вода мужская, горьковато-свежая. Кто-то гладит меня по волосам:

— Настенька, открой глазки! Порадуй нас своим лучезарным взглядом!

В спальне ещё несколько человек, я обвожу их всех глазами, но не могу узнать лиц. Весёлый голос, пахнущий мужской туалетной водой, смеётся:

— О, да ты совсем никакая. Весело встретили Новый год без нас?

Мне кажется, что все они смеются надо мной, над моим состоянием, и мне хочется от них спрятаться, но спрятаться некуда. Я натягиваю одеяло на голову и плачу. Раздаётся спасительный голос Альбины: