Привет, любимая!

Кто-то бережно взял меня за локоть. Я в панике обернулась, готовая драться, кусаться, царапаться... Но это был не Мишка.

— Я провожу тебя, — успокаивающим тоном сказал Олег. — Уже поздно и небезопасно.

— А Таня? — мне захотелось тихо заскулить.

— Она еще не вернулась. Где-то бродит с моим зятем. Да ты успокойся. Кроме меня никто ничего не видел. Никто ничего не знает.

Он внимательно смотрел мне в глаза. Жалеет, что ли? Одернул на себе куртку. Протянул мне мой беретик. Я и забыла про него совсем. Помолчал и добавил:

— И не узнает.

Что же. И на том спасибо. На большее я рассчитывать не могу. Очень не хочу, чтобы меня жалели, кидали сочувственные взгляды. Та же Татьяна. И Олег, со свойственной ему чуткостью, понял это. Взял под руку. Повел к станции, немного косноязычно делясь со мной своими планами на будущее.

* * *

Путь от конторы, в которой я работала, до дома растянулся на два с лишним часа. Он мог стать еще длительней, если бы не мысль, что тетя Нина, скорее всего, нуждается во мне. И все-таки на лестничной площадке перед дверью я задержалась на несколько минут. Не могла пересилить себя и позвонить.

Позавчера, когда я вернулась, тетя Нина уже спала. Медсестра, помнится ее звали Лидочкой, уютно устроилась на кухне с книжкой. Она, конечно же, была удивлена моим несвоевременным возвращением. Но изо всех сил старалась не показать этого. Я отпустила ее, заплатив, как было условлено заранее. Деньги теперь значения не имели. А что имело?

Собирать Мишке чемодан оказалось легко. Никаких эмоций. Только практичность и здравый смысл. Или я все еще пребывала в шоке? Да и вещей у него имелось немного. Не накопили мы с ним никаких вещей.

После, не раздеваясь, прилегла на кушетку. Забылась тяжелым, дурным сном.

Утром я тихо и спокойно объяснила тетке все. Видит бог, мне этого не хотелось. Она любила Мишку, и для нее фортель Рыжего стал сильным потрясением. Ее состояние могло ухудшиться. Но, к сожалению, без объяснений тут уж никак не обойтись. Лучше раньше, чем позже...

Тетя Нина почернела прямо на глазах. Ушла в себя. Ничего не говорила, ни о чем не спрашивала. Это было так на нее не похоже, что я перепугалась до смерти. Теткино бледное лицо и синяки под глазами переворачивали мне внутренности похлеще всяких слов.

Рыжий дома и не появился. Ни в субботу. Ни в воскресенье. Ни сегодня с утра. Я старалась не заостряться на его исчезновении. На работе сегодня, тем не менее, весь день вместо выполнения служебных обязанностей обдумывала, куда ему теперь отправлять чемодан со шмотками? И сейчас, стоя на лестнице, размышляла о том же. Царапала зеленый пластик перил.

За дверью послышались голоса. Ну вот, кажется, никуда теперь чемодан отправлять не надо. Сам явился. Или не он? Да он, конечно. Кому еще быть? Только у него густые, бухающие басы в голосе. Ох, как встречаться не хочется. Не могу. Сил нет. Может, погулять вокруг дома полчасика? Да, ладно, чего уж там? Все равно придется...

Я рылась в кармане в поисках ключа, оттягивая время, когда дверь распахнулась. Через порог перешагнул Мишка. С чемоданом в руке. И — будто споткнулся.

Что это? Уже с чемоданом? Я ведь ему еще ничего не сказала. И он мне ничего не объяснил. Разве можно так уходить? Ничего не сказав?

— Здравствуй, — бесцветным голосом сказал Мишка. Окинул меня взглядом, таким же бесцветным, как голос. В глазах — ни капельки вины. Только пустота. Совершенная пустота. Аж страшно ему в глаза глядеть. Как будто его совсем нет ... совсем нет ...

— Здравствуй, — прошептала я, растерявшись.

Мы потоптались на месте. Дальше-то, дальше-то что? Что ж он молчит?

— Иди, — он кивнул на дверь. Тоскливо добавил, отводя взгляд:

— Там тебя Олег караулит. Часа два, не меньше. Теперь свою Татьяну, как пить дать, бросит.

Вот ненормальный. Даже сейчас он к Олегу цепляется. Лучше бы к себе цеплялся. Нетушки, пусть уходит. Сейчас. Сию минуту. Только бы по моим глазам ни о чем не догадался.

— Дурак ты, Кузнецов!

Он вздрогнул, как от пощечины. Ну, конечно. Ведь не Мишкой его назвала, не Рыжим.

— Ну что ж, — он вздохнул. Сгорбился. Не торопясь, стал спускаться с лестницы.

Я не оборачивалась. Столбом стояла перед дверью. Медленно выключалась из действительности.

— Аля!

Его голос вывел меня из оцепенения. Я обернулась. Он стоял на площадке между лестничными маршами. Смотрел на меня.

Какой пронзительно-тоскливый... какой долгий, долгий взгляд...

— Эх, ты ... Василек мой ...

Так нечасто называл он меня старым прозвищем. Только в редкие минуты нежности... Прощается — дошло до меня. Навсегда! Ведь это он навсегда!

Мишка опустил голову и снова неторопливо начал спускаться по лестнице, тяжело ступая при каждом шаге. Душа моя рванулась вслед за ним. Но ноги и руки были холодны, как лед, не могли пошевельнуться. Язык присох к небу.

Я вошла в квартиру только, когда перестала слышать его тяжелые, неторопливые шаги. Вошла. Тихо затворила за собой дверь. И прислонилась спиной к стене. В коридоре было темно. Очень хорошо, что темно. Свет слишком режет глаза.

С кухни доносились неясные голоса. Тетя Нина ... и Миша сказал, Олег здесь. Не могу их сейчас видеть. Постою в прихожей, пока они не знают, что я пришла.

Я, не раздеваясь, так и стояла, прислонившись к стене. Ушел! Ничего не объяснил. Дежурного "до свидания" не сказал. Чемодан взял и ушел. Как у него все просто... Словно и не было у нас с ним ничего. Ни нашей сумасшедшей любви, ни этих трудных счастливых лет... Не захотел оправдываться? Или ... Или разлюбил? Ведь я ничего не сказала. Я еще не успела ему ничего сказать... Мало ли, что чемодан собрала? Как собрала, так бы и разобрала... Ведь люблю же я его ... А он? Нет, это он меня разлюбил. Всего-навсего ... Раз-лю-бил... Все ...

Я включила свет и щелкнула замком. Стала снимать пальто. Из кухни на шум выглянула тетя Нина.

— Аля! Ты здесь?

— Нет, еще на работе сижу, — злобно отозвалась я, ставя сапоги в калошницу. Зачем-то поправила ровно висевшее зеркало. Как ни странно, тетка не обиделась.

— Миша приходил. Вы не встретились? — настороженно спросила она.

Встретились. Еще как встретились. Лучше бы совсем не встречались, чем так ...

— Повидались, — буркнула я.

— Олег приехал.

— Я знаю.

Она, сморщившись, жалобно смотрела на меня. То расстегивала, то опять застегивала верхнюю пуговицу своего синего байкового халата.

— Вот что, теть Нин. Я сейчас ни с кем разговаривать не могу... И не буду ... Дайте мне немного побыть одной... Ладно?

Тетя Нина торопливо закивала. Спряталась на кухне. Я прошла в комнату, не удосужившись отправиться за теткой и поздороваться с Олегом. Комната, несмотря на громоздкую мебель, казалась пустой. И чужой. Незнакомой. Другая планета. И все тут.

Легла на кушетку. Вниз лицом. Я действительно ни с кем не могла говорить. Такая черная пропасть разверзлась передо мной, что и конца и края у нее не было. Я видела перед собой только абсолютную черноту.

Мир внезапно и страшно опустел. Опустел, потому что рядом больше не было Рыжего. Кричи, не кричи — он не услышит. Раз-лю-бил... А мне ничего другого от жизни больше не надо. Только, чтобы Мишка был здесь, со мной ... А он разлюбил ... Ми-ша-а-а ... Да за что же это? В чем я провинилась, почему он со мной так?.. Я ведь сума сойду... Без него ... И эти двое на кухне ... Зачем они здесь? Присматривать за мной, пока я буду медленно издыхать без Мишки? Вон, все судят да рядят.

До моего сознания стали доходить сначала отдельные слова, а затем и весь разговор, ведущийся на кухне. Говорили Олег и тетя Нина тихо и осторожно, словно в доме находился тяжелый больной.

— Мне Таня сказала.

— Ах, Алька, Алька ... А Тане откуда известно?

— Ей Алька сама созналась.

О чем это они?

— Таня у тебя хорошая девочка.

— Хорошая-то она хорошая, — в голосе Олега слышалась усмешка, — да полезла не в свои дела.

— Как так? — голос тети Нины даже слегка сел от тревожного любопытства.

— Это ведь Татьяна ее в дом погнала. "Скажи" да "скажи". Если бы Алька в дом не вернулась, ничего бы и не узнала.

Ах, вот это они про что! Я села на кушетке. Подобрала рассыпавшиеся шпильки. Везет же мне. Всю жизнь получается так, что невольно подслушиваю чужие разговоры.

— И зачем, спрашивается, вмешалась? Не говорила Алька ничего Михе, значит, понимала, что делает. Столько лет вместе. А Татьяна влезла, куда ее не просили. Ведь их же знать надо обоих. Не характеры — танки!

— Вот и Миша так сказал, — горестно согласилась тетя Нина. — Я ему говорю: "Ты бы не спешил, Мишенька, дождался ее. Поговорили бы. Глядишь, все и обошлось". А он мне отвечает: "Нет, теть Нин. Что, я ее не знаю, что ли? Раз чемодан собрала, значит, даже слушать не будет". Он ведь прав, Миша-то. Не будет она его слушать. Фанатичная она у нас ...

— Бросьте, теть Нин, — устало возразил Олег. — Любит она его. За что? Никак не пойму. Но слишком уж любит. Потому ей простить Миху трудно. Ладно бы, еще с кем?.. А то ведь он со Светкой ...

— Что со Светкой — это плохо ... Совсем никуда...

А что? Если с кем-то другим, то хорошо? Все нормально? Да?

Я встала. Прошлась по комнате. Остановилась перед висевшей на стене фотографией: мы с Рыжим у дома в васильковых венках, у меня в руках огромная охапка полевых цветов, за нашими спинами — тетя Нина стоит на ступеньках крыльца, мы хохочем. Помню, мы тогда только из леса пришли, и Толик с Петькой Козловым к нам заскочили с фотоаппаратом. Пока Петька нас фотографировал, таких баек наплел — неделю отсмеяться не могли.

— Светку она ему никогда не простит, — задумчиво протянула тетя Нина после минутного молчания. — А ты с сестрой-то говорил?

— О чем с ней говорить? С этой стервой? — отмахнулся Олег. — Плакала. Обещала, что больше не будет. Как маленькая, ей-богу. Двадцать пять лет девке. Сюда собралась. Прощения просить.

— Вот ее сюда не надо, — заволновалась тетка. — Так ей и передай: и на порог не пущу!

— Смеетесь, теть Нин? Я сам ее к Альке близко не подпущу. Альке теперь о ребенке думать надо. Хватит с нее уже неприятностей.

— А Миша-то? Миша? — всполошилась тетка. — Так и не знает ничего?

— Откуда?

— Неужто ты ему не сказал? Чтоб тебе хоть полсловечка ему намекнуть. Ведь он бы тогда ни за что от нее не ушел. Хоть под расстрел!

— Да я его и не видел почти. А потом, скажи вот так и еще больше дел наделаешь. Как я могу, если она сама не хочет? Дело-то не мое.

Вот именно. Не ваше это дело, дорогие товарищи. Мое. И ребенок мой.

Я опять вернулась на кушетку. Поправила покрывало и легла лицом к стене, уткнувшись носом в выцветшие зеленые обои. Никаких абортов. Рыжий хотел ребенка? Хотел. Я рожу. И справлюсь без всякой помощи. Назло всем справлюсь. Никто меня слабой не увидит.

* * *

Обещать себе стать сильной — легко. На деле же оказалось, что это совсем не просто. Беременность протекала кошмарно, с изрядным токсикозом. Постоянно рвало. Транспорт я не переносила совсем, а есть могла только капусту.

На работе ничего не знали о моих семейных обстоятельствах. Все время подшучивали надо мной и моим мужем. Валька Прохоров советовал нам организовать совхоз по выращиванию гигантских кочанов. Слушать его плоские шутки было невыносимо. Улыбаться и делать вид, что все замечательно — и того хуже. Но я как-то справлялась. Никто ни о чем не догадывался.

Дома было легче. Тете Нине провели профилактический курс лечения. Она потихоньку поправлялась. Стала выходить из дома на пять-десять минут. Олег привез ей из деревни ее швейную машинку "Зингер", и она по полдня стрекотала ею. Сначала нашила мне широченных платьев. Из своих старых запасов навыбирала ситцев немыслимых расцветок. Я только ужасалась. Затем она взялась за пеленки, подгузники и все такое прочее. Таня предложила ей свою электрическую "Тулу" на время. Тетя Нина наотрез отказалась:

— Мне на "Зингере" сподручней, а с твоей "Тулой" я и не управлюсь.

Олег с Таней приезжали часто. На мой взгляд, они суетились возле нас не в меру. Или просто Татьяна пыталась заглушить в себе чувство вины? Глупая. Ее вины не было никакой. Одна я была во всем виновата. Значит, мало любила Мишку, если он потянулся к Светке. Не он от меня ушел. Я его прогнала. Существовала реальная возможность его удержать. Но ведь сама не захотела. Скажи я ему тогда хоть слово... Ведь промолчала... Надеялась, он сам что-нибудь скажет. И он ничего не сказал...

Вообще, Олег с Таней меня раздражали. Они стали чересчур шумными. Готовились к предстоящей свадьбе. Я смотрела на них и вспоминала, как выходила замуж сама. Ни фаты, ни белого платья, ни гостей, ни прочей мишуры. Тогда свадебный антураж представлялся совершенно несущественным. Важно было, что заканчивается наша партизанщина, что будем вместе. Не два-три раза в неделю, а каждый день. Все время. Сейчас я задним числом пожалела об этом: о белом платье, о возложении цветов к вечному огню. Вероятно, потому я с нарастающим азартом принимала участие в обсуждении вопросов: фата или шляпа, "Волга" или "Чайка"? Кроме всего прочего, мне предстояло быть свидетельницей со стороны Тани. Я страшно растерялась, когда услышала о своей ответственной роли в первый раз.

— У тебя что, больше подруг нет?

— Почему? — улыбнулась Таня. — Есть, конечно.

— Ну, вот и выбери кого-нибудь из них. Положено, чтобы свидетельница была незамужней.

— А у меня все подруги давно замужем.

— Таня! Ты себе представляешь, как это будет выглядеть? Свидетельница во-от с таким животом, — я развела руками.

— У тебя очаровательный живот, — рассмеялась она. — Он меня вдохновляет.

Ну, поговори с ней! Живот мой своими размерами действительно мог напугать кого угодно. Для срока в шесть месяцев он был слишком огромен.

— Там у тебя двойня, наверное, — вздыхала тетка.

— Ох, нет, — пугалась я. — Двойню мы не потянем.

— Потянем, — успокаивала она меня. — Куда мы денемся?!

Мой папочка, который раньше почти не вспоминал про нас, занятый новой семьей, вдруг почувствовал угрызения совести. Они с Евгенией Петровной тоже часто приезжали к нам. Холодноватая и чопорная Евгения решила для себя, что неплохо стать бабушкой. И выполняла теперь свое решение с необыкновенным пылом. Ее собственные дети потомством обзаводиться не спешили. Она махнула на них рукой и занялась падчерицей.

— Ты совершенно ничего не ешь, — возмущалась Евгения, выставляя из сумки на стол банки, коробки, пакеты.

— Да не могу я ничего есть, — мне приходилось отбрыкиваться. — Только капусту.

— Это у тебя аллергия, — заявляла она. И в следующий раз на столе вместе с продуктами выстраивалась целая батарея пузырьков и коробок с лекарствами.

Короче, меня замучили вниманием. Отдыхала я только в обществе Олега, когда он приезжал один. Но это происходило не слишком часто. А после одного нашего разговора стала избегать встреч и с ним.