— Две с половиной тонны на тысячу километров. Четыре тонны на четыреста километров. С минимальной нагрузкой расстояние оценить трудно — мало информации, потому что подобный полёт был только один. Вчера мы прибыли из-под Одессы без посадок.

— Втроём?

— Никак нет. Товарищ капитан присоединился к нам уже здесь.

Сталин осмотрел стоящие впереди пилотские кресла, потрогал установленный между ними пулемёт, вышел через дверь в борту на крыло и вернулся обратно. Следующим на его пути был туалет.

— Так вот на что вы потратили народные средства? — сказал он недовольно.

— Многочасовые перелёты требуют повышенной заботы об экипаже. Ведь лётчики — наши советские люди, — неожиданно ответил комкор.

— Да, это правильные слова, — кивнул вождь. — А вы будете заказывать подобные машины для своих десантных бригад?

— Заявка поступит в наркомат немедленно, как только состоится решение о постановке этого самолёта на производство. Также я буду ходатайствовать о создании в нашей авиации эскадрилий, укомплектованных такими "Сараями".

— Это временное название. Придумайте ему хорошее понятное обозначение.

— Слушаюсь, товарищ Сталин. Буквенный индекс "ДС", что значит "десантный". А номер третий.

— Почему третий?

— Уже две машины меньшей вместимости, принятые на вооружение для десантных частей, претендуют на номера первый и второй. Воронежского производства. Раньше они были известны как САМ-5 и САМ-10.

— Хорошо. Это решение представляется продуманным. А чем вы были так недовольны, что выражали неприязнь к товарищу лётчику?

— Аптечки в самолёте нет. А ведь на этой машине придется вывозить бойцов с поля боя.

— Действительно, аптечка необходима. Кто конструктор?

— Так вот же он, товарищ Сталин, — сразу показал на меня появившийся неведомо откуда Аркадий Автандилович.

— Вы комсомолец? — взгляд вождя остановился на мне.

— Так точно.

— Как сознательный комсомолец вы должны понимать всю меру ответственности за подобные просчёты. Обязательно примите к сведению полученное замечание и впредь не допускайте столь серьёзных упущений.

На этом встреча закончилась. Когда вслед за Сталиным я вышел на лётное поле, заметил и Аркадия Автандиловича, с любопытством поглядывающего на меня уже как бы со стороны. И такая тут в душе вскипела злоба, что если бы Мусенька не взяла меня за руку, подошел бы и набил ему морду.

Глава 25. Окончательно запутался

Капитан, похоже, был ужасно рад тому, что внимание высоких гостей его миновало — основной-то удар пришлось выдержать мне. Но — бывают же благодарные люди — прислал бойцов, которые затащили обратно в самолёт и стеллажи, и макеты бомб. Бочки я попросил оставить на поле — пустые они меня не интересовали.

Потом было проведено показательное бомбометание. Первым выступил УТИ-17Б, сбросивший с горизонтального полёта восемь двадцатикилограммовок на деревянный ящик размером с грузовой автомобиль. Отлично положил, можно сказать впритирку.

Следующим был наш выход. Понятно, что сбрасывать груз предстояло мне, поэтому пилотировала Муся. Взлетев, она разогнала машину на малой высоте и снизилась за чередой ангаров настолько, что пропала из виду зрителей. Миновала относительно высокое строение и, после короткой горки, выровнялась, сразу заложив вираж на пределе сваливания. В конце его рявкнула:

— Приготовиться, сброс.

Я послушно выпустил из рук увесистый цилиндр макета, не имея ни малейшего представления о том, куда он упадет — ведь в момент бомбометания мы имели солидную поперечную составляющую движения — находились ещё в повороте.

Последовало несколько энергичных эволюций, за окном снова промелькнули стены зданий и опять:

— Приготовиться, сброс.

На этот раз мы снижались.

Набор высоты, разгон, длинный плавный вираж, пологая горка с заметной потерей скорости:

— Приготовиться, сброс.

И посадка.

— Ты чего, — удивился я. — Ещё полстеллажа бомб осталось.

— Бомбить нечего, — ответила моя хорошая. — Ты своими брёвнами всю мишень развалил.

Когда я выбрался из самолёта, комиссия ходила среди обломков и щепок.

Потом была стрельба по установленным на земле щитам. Перед нами выступили несколько УТИ-17 с индексами "А", "Б", "Д" и "С" (Артиллерийский, Бомбардировщик, Дальний и Спарка — расшифровал для себя я). Мы тоже отстрелялись из носового турельного ШКАСа. На этот раз пилотировал я, стараясь держать машину как можно ровнее. Щепки от мишени летели очень выразительно.

Следующим оказался конус, который буксировал У-2. Это такая мишень для стрельбы по воздушным целям. Я догнал его, сблизился и уравнял скорости. А Мусенька из верхнего ШКАСа разорвала цель в лоскутки.

Что по этому поводу говорили члены комиссии, нам не доложили. Уже когда начало темнеть, пришел всё тот же капитан, сменивший свою несчастную фуражку на пилотку.

— Меня в десант забирают с повышением в звании и должности, — сказал он смущённо. — Хотел бы узнать, кому обязан?

— Субботины мы, — ответила Мусенька. — Александр и Мария. В миру — Шурик и Муся.

— А я — Виктор Алябьев. Наконец-то толком представился. И, знаете, в комиссии разброд и шатание. Поговаривают о ренессансе бипланов. Ну и шороху вы навели!

* * *

Этой ночью мы долго разговаривали. Дело в том, что несколько сегодняшних событий показались мне нелогичными. Из разряда — так не бывает. Вот о них мы и рассуждали, перебирая по памяти слова, интонации и сравнивая свои впечатления.

Знаете, если с той Муськой — маленькой и шебутной — мне было интересно и тревожно, то с этой — взрослой и моей — тоже безумно интересно и не менее тревожно. Но оба эти чувства стали другими. Хотя... зря я об этом. Ни я, ни обе Мусеньки терпеть не могут розовых соплей. Знаете, что она мне обычно говорила, если мы спорили? "Короче, Склихасовский". Или: "Конкретней! Он пришёл — она сказала". Ну да, заводным в нашей семье всегда был я. И более впечатлительным. Но под каблуком себя никогда не чувствовал.

Часто ли мы спорили? Часто. Даже до ссор дело доходило. Но потом как-то сближали позиции — не было среди нас вечно неправого.

Вот и сейчас, просеяв то, что видели и слышали, пришли к общему выводу — что-то тут нечисто. Дело в том, что товарищ Сталин не поинтересовался ни чьими именами. Он что? Знал нас? В лицо — вряд ли. Какая-то наигранность, как нам обоим показалось, сквозила в его высказываниях. То есть, меня и мой "Сарай" использовали в каких-то не вполне понятных целях. Аппаратные игры? Или шпионские комбинации? А, может, нас проверяли? Напугали до полусмерти и наблюдали, не свалим ли по-тихому, едва запахнет жареным? В принципе, мотоцикл-то у нас не отобрали — на нём мы тоже могли уехать далеко. Тем более — я при деньгах, которых хватит, чтобы устроиться в отдалённом месте, где искать нас, не переискать!

Очень мутная ситуация. Но риска немедленного ареста, пожалуй, нет. Так мы оценили наши ближайшие перспективы и решили вести себя естественно, не выказывая тревоги. Потому что являемся частью процесса, логику которого до конца не понимаем.

* * *

Были взлёты с полной нормальной загрузкой, с максимальным перегрузом. Наш самолёт взвесили, сняли внешние размеры, постучали по самым разным местам, покачали и пошатали всё, за что могла ухватиться рука. По грузоподъёмности мы перекрыли все мыслимые для этого времени нормы.

Да, виноват. Такие уж технические решения использовал, поставив во главу угла лёгкость конструкции. То есть рассчитал аппарат без излишнего запаса прочности — только в нужную меру. Возможности машины заметно ограничены — взлёты, посадки, виражи — никакого высшего пилотажа, кроме пологого пикирования, при котором скорость не возрастает больше ста шестидесяти километров в час.

Если наклонить нос сильнее, то при слишком энергичном выводе можно потерять крылья. То есть, при желании, сломать эту машину не слишком трудно. Сам поражаюсь, как Мусенька её не угробила, когда мы бомбометали? Хотя, чего я раскудахтался — она очень опытный летчик. Если даже чего-то не знает, способна почувствовать по поведению самолёта.

Высокая комиссия постановила начать производство этих аппаратов прямо здесь, в Горьком. И обязала заводское КБ выполнить конструкторскую и технологическую документацию на основании моих эскизов и обмеров действующего экземпляра. Для меня это означало разлуку с любимой — ей нужно возвращаться, чтобы приступить к практике в своём техникуме, а меня ждут портянки чертежей, которые нужно проверить и согласовать. Авторский надзор, так сказать.

Но сначала — о делах семейных. Как вы понимаете, мы с Мусенькой супруги, несмотря на отсутствие штампа в паспорте. Да и нет его у моей лапули — для всех она ещё до этого не доросла. Но мы, всё равно семья. И у нас есть общая на двоих огромная забота — вывезти из зоны будущей румынской оккупации её семью. Сюда — под Горький. В село, где находится колхоз "Луч".

В сам колхоз, конечно, наведались. Пока мы с Фимкой рыбачили, моя вторая половина осматривала пустующий жилой фонд и толковала с председателем сельсовета. В принципе, всё решаемо, если новосёлы вступят в колхоз. А это — отец с матерью. Сёстры пока как бы ещё малы. Для младшей тут есть своя начальная школа, а старшей придётся ходить в семилетку в другое село километров за шесть. В этом плане дома лучше — там семилетка своя.

Вообще-то родители у нас — люди молодые. Ранние браки в это время не такая уж редкость. Им обоим немного за тридцать. И сама Мусенька у них в авторитете — это ведь она придумала заниматься курами, и породу правильно выбрала, и всё организовала. Сестриц построила, да и маменькой не раз руководила. В какой-то мере, батьки её слушаются. Но настолько ли, чтобы сорваться из родных мест и переехать за тысячи километров?

Нам обоим тревожно. И боимся приоткрыть перед ними завесу будущего, и не знаем, как убедить.

Самим нам здесь нравится, как нравилось и в прошлой жизни. Поля в этом хозяйстве не очень большие — кто же станет пахать заливные луга? Зато пастбищ и покосов вокруг немало. Прикинув одно к одному, моя дражайшая и подкатила к председателю колхоза с интересным с её точки зрения бизнес-планом. Ведь нам в этом селе нужен домик, но вступать в колхоз мы не можем. Однако если подадим хорошую мысль товарищу председателю, да ещё и пособим с её воплощением — вдруг он перестанет упираться и даст нам возможность обзавестись тут жильём? А мы летом сорок первого уж как-нибудь заманим обманным путём Муськиных предков вроде как в короткую поездку проведать дочку с зятем, или на свадьбу зазовём. А там они и насовсем тут останутся. Война же начнётся. Всё перепутается. Ну, хоть такой шанс. Только бы председателя уломать!

Не, ну сам я в эти дела глубоко не врубался — хозяйственные вопросы больше по Мусиной части. Да и дела меня позвали — начались испытания двадцатитрёхмиллиметровой авиапушки конструктора Таубина. И я заторопился.

Глава 26. Про пушку

Пушку Таубин сделал, на мой взгляд, просто отличную. Единственный недостаток — питание из магазина, а не ленточное. Но, такова эпоха — даже на Максимах используют брезентовые ленты. Металлические только для авиационных ШКАСов. Многого в стране не хватает. Материалов, технологий, специалистов. С другой стороны емкость этого магазина восемьдесят один патрон, в то время как боекомплект пушек на Мессерах некоторых модификаций был всего пятьдесят или шестьдесят выстрелов. То, что пушку зарубят и почему, было мне заранее известно, но для того чтобы её отстоять моего авторитета в кругах руководителей нашей авиации явно не хватало. Представьте себе шестнадцатилетнего юнца, пытающегося в чём-то убедить солидного красного командира в звании, аналогичном генеральскому!

Рассчитывать на Поликарпова я не мог — по моему же плану он отошёл от всех важных дел и ковыряется с учебно-тренировочными самолётами. Надеяться на вес организации, где служит товарищ Конарев — не конструктивно. Нельзя же полагаться на методы давления или, не приведи господи, запугивания. Да и на любые спецслужбы может найтись управа, если они помешают достаточно влиятельному человеку — а расклады в высших эшелонах власти я представлял себе плохо.

То есть надежда оставалась только на Валерия Павловича Чкалова. Он ведь тоже в генеральском звании. А уж про его авторитет среди авиаторов и говорить нечего. Тем более что начинал истребителем, каковым по сути своей душевной до сих пор и остаётся.

Улучив удобный момент, уговорил его "покатать" меня на спарке УТИ-17. А уже в полёте попросил отдать мне управление и от всей души "пофигурял".

— А ты не врёшь, что был истребителем, — улыбнулся Палыч, когда мы выбрались из кабины. — Отлично пилотируешь. Причем, не как спортсмен, а словно в бою — без фиксации положений, целыми связками.

Я кивнул и сразу приступил к делу, объяснив Чкалову весь свой замысел от начала и до конца. Мы даже начертали несколько формул прямо на земле, а потом я пощёлкал своим калькулятором — логарифмическая линейка и счёты у меня всегда под рукой.

* * *

И вот, после стрельб заседает комиссия. Пушка МП-3, оказывается, не соответствует требованиям, предъявляемым к автоматическому оружию для истребителей. Скорострельность в триста выстрелов в минуту собравшихся категорически не устраивает. Военным нужно не меньше шестисот.

И тут слово берёт Чкалов. Кивает мне, и я развешиваю по стенке плакаты — такие рулоны ватмана, снабженные деревянными планками сверху и снизу. На верхней посередине верёвочная петелька, чтобы можно было подвесить на гвоздик. Как послушный помощник подаю указку, и Валерий Павлович начинает с закона сохранения импульса, переходит к закону сохранения энергии, доказывает зависимость времени в течение которой "размазывается" импульс, от силы, воздействующей на тело. После чего показывает — отдача пушки со скорострельностью в шестьсот выстрелов в минуту превышает четыре тонны. А в отдельных случаях может достигать и шести — многое зависит от жесткости пружины и применённого принципа перезаряжания.

Потом "прикладывает" это усилие к нескольким общеизвестным типам самолётов и доказывает, что большинство из них неизбежно получат повреждения при использовании на них более скорострельных артиллерийских систем.

Это, если рассуждать о сегодняшних истребителях. Если смотреть дальше, то, при возрастании массы боевых машин и применении определённых конструктивных ухищрений, более скорострельные пушки ставить всё-таки возможно, но именно эти, с отдачей около двух тонн, требуются в качестве учебно-тренировочных на учебно-тренировочные истребители Горьковского авиазавода. Чтобы курсанты не пожгли слишком много боеприпасов во время учёбы, паля в белый свет, как в копеечку.

Конечно, комиссия недовольна, но пояснительную записку принимает. И решение её меня вполне устраивает — принять МП-3 в качестве учебной и допустить установку её на самолёты УТИ-17 и УТИ-16. Но конструктору Таубину вменено в обязанность продолжить работы по увеличению скорострельности, присвоив новой модификации индекс МП-6.