Музыка тишины

Естественно, то, что Беттани Сэнджио заинтересовала Миранду Арнгейм, профессора Дерби не обрадовало. Из такого общения просто по определению не могло получиться ничего хорошего. Это всё равно, что носить за пазухой мину замедленного действия и надеяться, что она не взорвётся. Хотя, может, всё ещё и обойдётся.

Всю пару профессор украдкой наблюдал за своей подопечной и удостоверился, что с мистером Хейзом мисс Сэнджио уже нашла общий язык. Парень просто сиял от радости, чего с ним ещё никогда не случалось. И как только у неё это получилось? А после пары к Беттани подошла Миранда.

"Не обойдётся" — посочувствовал себе профессор.

В кабинете было шумно, и он не мог слышать, о чём говорили девочки, но вышли они вместе в сопровождении Руди, которого Беттани для надёжности даже взяла за руку, а то, не дай бог, обидят. Опекать она его собралась что ли? Патрик Питерсон и Джимми Родмен оба нахмуренные и недовольные, тихо о чём-то переговариваясь, быстро покинули кабинет. Тут как раз всё понятно — спустили мальчиков с недосягаемых высот на грешную землю, да ещё кто — какая-то пустышка. У девочки явный талант выбирать друзей и врагов... и вкус весьма оригинальный. Нда, такого результата профессор никак не ожидал. Больше в этот день он Беттани не видел, но миссис Харрис сообщила, что никаких осложнений при переезде мисс Сэнджио в общую спальню девятикурсниц не возникло. Более того, мисс Арнгейм любезно помогла устроиться мисс Сэнджио на новом месте. Уж лучше бы она этого не говорила, честное слово.

Всю следующую неделю профессор Дерби аккуратно присматривал за Беттани: расспрашивал других преподавателей о её поведении на занятиях, выяснял у миссис Харрис, не нарушает ли девочка дисциплину, кроме того, наводил справки у её сокурсников, которые внушали ему наибольшее доверие, чем она занимается в свободное время. Выяснилось, что на занятиях мисс Сэнджио никак себя не проявляет (ещё бы, а что она может?), ведёт себя спокойно, дисциплину не нарушает, а большую часть свободного времени проводит в библиотеке в компании мисс Арнгейм и мистера Хейза.

В общем, адаптация проходила ровно. Профессор даже успел успокоиться и утратил бдительность. А зря.

Это произошло в понедельник вечером. По тускло освещённому коридору профессор направлялся в свои апартаменты и увидел вполне обычную картину — Питерсон и Родмен в очередной раз загнали Руди в угол. Из уголка губ мальчика уже сочилась тоненькая ниточка крови. Профессора никто из них не заметил.

— Вот так всегда, Патрик, стоит парню обзавестись подружкой, как он забывает о старых друзьях, — нарочито трагическим тоном начал Родмен.

— И не говори, Джимми, — подмигнул приятелю Питерсон, — а мы вот соскучились по тебе, Хейз.

— Оставьте меня в покое, — уставившись в пол, попросил Руди.

— Ну, уж, нет. Ты нам ещё должен, — издевательски усмехнулся Родмен, — может, наколдуем ему лопухи вместо ушей.

— Нет, лучше фурункулы в форме сердечек, посмотрим, как это понравится его пустышке.

Профессор Дерби хотел уже вмешаться, но тут в коридор из-за угла вынырнула Беттани, и профессор поспешно отступил в нишу. Что ж, если девчонку один раз поставят на место, ей это только на пользу пойдёт.

— Вам не кажется, что двое на одного не слишком-то честно? — тихо спросила Беттани, приблизившись к троице.

— Ты, Сэнджио, не много ли на себя берёшь? — фыркнул в ответ Питерсон, — если уж связалась с нашим хлюпиком, так теперь не жалуйся.

Беттани протиснулась между Родменом и Питерсоном, вытащила платок из кармана форменной рубашки и принялась вытирать с подбородка Руди кровь.

— Извините, но нам пора, — закончив со своим занятием, сообщила Беттани, и, взяв Руди за руку, направилась в сторону больничных покоев.

Они уже почти завернули за угол, когда в спину Беттани ударила магическая волна заклинания.

"Вот так в спину. И это лучшие маги на курсе. Всегда знал, что они обычные паяцы" — поморщился профессор.

Заклинание было не слишком сложным и изящным, но зато тяжеловесным и болезненным, как и любое заклинание из арсенала магов земли. От неожиданной боли девочка, сжавшись, упала на пол, но не закричала.

— Не так быстро, Сэнджио, — засмеялся Родмен, тряхнув золотисто-русой чёлкой, — мы ещё никому не разрешали уходить.

Руди рухнул рядом с Беттани на колени, не выпуская из дрожащих пальцев её руку. Казалось, он вот-вот заплачет. Его плечи беспомощно опустились.

— В следующий раз, Сэнджио, ты будешь выбирать правильных друзей, — поддержал приятеля Питерсон, и ударил по девочке новой волной заклинания, — видишь, это ничтожество даже не может тебя защитить.

Она снова вздрогнула, но не произнесла ни звука. Для пустышки боль, должно быть, просто адская, как она может терпеть это молча?

"Теперь-то уж точно пора. Ещё одного удара она может уже не выдержать. Знают же, что она пустышка, недоумки малолетние!", — не на шутку встревожившись, решил профессор Дерби.

В этот момент Беттани вдруг приподнялась, крепче сжала пальцы Руди и посмотрела ему в глаза. Что-то в ней неуловимо изменилось. От неё так и веяло скрытой угрозой. Профессору даже показалось, что всю её окутала едва заметная тёмная дымка. Руди дёрнулся, на мгновение замер, а потом произошло нечто... странное... жуткое... Парень медленно повернулся к вовсю веселящимся Питерсону и Родмену.

— Вы больше никогда не тронете меня, — медленно отчеканил он.

— Да что ты говоришь? — издевательски осклабился Родмен, — впрочем, тебя-то, может, и нет. Больно надо об тебя руки марать, а вот твоей подружке придётся не сладко.

И только он приготовился нанести следующий удар, как Руди — этот тихий, забитый мальчик — пронзительно закричав, вскинул руку, посылая мощнейшее воздушное заклинание. Чистая, яркая, звенящая магическая волна тайфуном пронеслась по коридору, сметая растерявшихся противников, как пару бумажных кукол. Стены Мэдрижхайма с тяжёлым вздохом содрогнулись. Свист ветра гулко отозвался в каждом закоулке старинного здания. Когда поток силы иссяк, профессор Дерби выбрался из своего укрытия и поспешил к лежащим без сознания Питерсону и Родмену. Мальчики были живы, но полная потеря магической энергии минимум на неделю и трое суток в больничных покоях им обеспечены. Хорошо, что они не в сознании. Множественные переломы и, возможное, сотрясение мозга — это тебе не фунт изюма.

— Что произошло? — раздался вдруг за спиной голос Миранды Арнгейм.

Профессор обернулся, невысокая рыжая девочка, тревожно осматриваясь по сторонам, уже помогала Беттани подняться. И когда только успела появиться? Беттани, которая румянцем или загаром и так не отличалась, сейчас побледнела до синевы. Стоять ровно у неё не получалось из-за пробегающих по телу судорог и она практически повисла на шее Миранды. Руди, беззвучно рыдая, привалился спиной к стене.

— Чёрт возьми, я же вас повсюду искала. Неужели нельзя было предупредить, — всё не унималась Миранда, — Руди, да тебя трясёт ещё похлеще Бет. Ты что, плачешь? Да что случилось-то!

"И, правда, что здесь только что произошло?" — подумал профессор Дерби и почувствовал, что на лбу и висках выступила холодная испарина. Ему вдруг стало как-то не по себе. Дело ведь совсем не в том, что на Руди Хейза приступ храбрости нашёл. Вон как его корёжит. Явно ведь не от гордости. Тогда в чём же дело? Ясно было только одно — чего-то он о Беттани Луизе де ля Концепсион де Сэнджио не знает... и даже не уверен, хочет ли он это знать.

========== Глава 20. Око видящей. ==========

Звонок — пауза — звонок — пауза — звонок. Третий. Последний. Условный сигнал, который дал ей Ник. Он сказал, что её девочке плохо, что он боится оставлять её девочку одну или с чужими, он попросил приехать и вот она здесь. Энжела всегда знала, что это случится, но всё же до последнего надеялась, что всё-таки ошиблась.

Ник открыл дверь, и Энжела вошла, окутанная запахом дождя, опавшей листвы и свежести. Ещё не старая, но уже уставшая женщина. Она слишком много и слишком многих потеряла. Сначала родители, потом единственная сестра, а потом и сын. Её младшенький. Её Генри. Он любил шоколадные вафли, раскраски и сказки перед сном, а потом его не стало. Пьяный водитель и смешная рожица клоуна на его фургоне. Странно, но почему-то больше всего Энжелу поразила тогда именно эта клоунская рожица. Она видела ножку своего Генри, нелепо торчащую из-под переднего колеса, слетевший маленький ботиночек, почему-то валяющийся в метре от машины, кровь, медленно, как бы нехотя, растекающуюся по асфальту, но всё это казалось нереальным. Всего несколько секунд назад Генри шёл рядом с ней и улыбался, у него была добрая открытая улыбка, а потом он вдруг исчез, а вместо него появились ножка, ботиночек, лужа крови и смеющаяся рожица клоуна. Его не стало. Он умер, а вместе с ним часть её души. А потом, потом в её жизни появилась Мария — маленькое беззащитное существо, рождённое на свет неизвестно от кого, спятившей сестрицей её мужа.

Никто и предположить не мог, что эта сдержанная, скупая на эмоции женщина привяжется так сильно к странной девочке, волею судьбы оказавшейся на её попечении. Однако вопреки всему Марию Энжела любила, действительно любила и заботилась о ней несмотря ни на что. Ей многое пришлось вытерпеть, чтобы отстоять право воспитывать этого ребёнка: глухую враждебность мужа, долгое время не терявшего надежду сбагрить племянницу в детский дом, скандалы старшего сына, пересуды соседей, — но она справилась. Просто они, все они, не знали то, что знала она, знала с самого начала, как только увидела малышку, они не знали о том, что это ЕЁ девочка. Неважно кто настоящие родители Марии, не важно, что она, эта хрупкая синеглазая девчушка, не такая как все обычные дети — всё это не важно, важно только то, что это ЕЁ девочка.

В школе Мария не прижилась — одноклассники невзлюбили её с самого первого дня, о чём Энжеле с явным удовольствием сообщил старший сын Гарольд. Энжела не удивилась. Её девочка была дочерью странной женщины и, наверное, ген материнского безумия передался и ей. Вот только... Энжела всегда знала о том, что Виктория вовсе не сумасшедшая и всё, что она говорит правда, было правдой или однажды станет правдой. Это пугало, завораживало и восхищало, как в детстве нехитрые цирковые фокусы. Вот только Виктория фокусницей не была.

Долгое время Мария возвращалась из школы с синяками и неизбывной печалью в глазах. Она не жаловалась, никогда не жаловалась, но иногда тихонько плакала в своей комнате. Энжела переживала и пыталась всё исправить — разговаривала с учительницей, объяснялась с родителями одноклассников, даже просила Гарольда присмотреть за девочкой, но всё было бесполезно. Мария оставалась чуждым элементом, другие дети её не принимали, отталкивали и издевались. А потом вдруг всё неожиданно закончилось. Однажды у крыльца их дома остановилась красная спортивная машина, на которой сам Николас Дайсард — самый популярный парень в школе, если не в городе — привёз местную парию домой. Гарольд тогда пришёл в неописуемый восторг и как-то внезапно воспылал к двоюродной сестре искренним дружеским чувством, и чувство это стало ещё более сильным, когда на следующее утро Николас приехал, чтобы забрать Марию в школу. Энжела успокоилась, потому что в мире теперь был ещё один человек, который будет любить и защищать её девочку. Успокоилась, но подсознательно всё время ждала, что однажды с Марией произойдёт нечто странное, страшное, не то, что произошло с Генри, другое, возможно ещё более ужасное. Со временем она даже свыклась с этим постоянным болезненным ожиданием. Энжела восхищалась своей девочкой, следила за её успехами, собирала все публикации, в которых упоминалось её имя, бережно хранила её детские рисунки и другие дорогие сердцу вещи и ждала, всё время ждала.

Звонок Ника и его сообщение о внезапной болезни Марии, Энжелу не удивили, только что-то отозвалось в груди тупой, ноющей болью. Перед глазами вдруг снова появилась рожица того клоуна с фургончика и ей показалась, что эта рожица смеётся над ней, смеётся, как смеялась тогда, когда погиб её Генри. Энжела боялась ехать к своей девочке, но всем своим существом стремилась к ней. Ник собирался увидеться с Викторией, и она знала, что ничего хорошего из этой встречи не выйдет, чувствовала это, как и то, что отговорить его не сможет.

— Здравствуй, Ник, — грустно улыбнулась она, проходя в прихожую.

— Здравствуйте. Вы не беспокойтесь, я долго не задержусь, — улыбнулся в ответ Ник.

— Не волнуйся, я присмотрю за ней столько, сколько понадобиться.

— Спасибо.

Ник накинул пальто и вышел. Он ушёл, а она осталась, зная, что прежним он уже не вернётся. Виктория как никто другой умела менять людей.

Небо было серым, бесприютным и холодным. Снег, выпавший во время внезапного резкого похолодания, растаял, оставив после себя лужи и грязь. Тихо накрапывал мелкий дождь. Природа медленно угасала. Машина Ника остановилась у небольшой частной клиники. Здание было старым, но хорошо сохранившимся. Здесь, в нескольких километрах от города, царили тишина и покой столь необходимые пациентам.

Ник несколько минут не мог заставить себя выйти из машины. Просто сидел и наблюдал, как дождевые капли скользят по ветровому стеклу. Мрачное предчувствие, упорно не оставлявшее его в последнее время, вдруг обернулось чётким сигналом требующим остановиться, будто загорелся красный цвет на светофоре. Стоп. Дальше нельзя, разворачивайся и уезжай отсюда. Быстрее. Пока не поздно.

Нет, поздно.

Ник устало закрыл глаза, вспоминая, как притихшая Мария провожала его тоскующим взглядом до тех пор, пока он не вышел из комнаты, чтобы открыть Энжеле дверь. Он всей кожей ощущал этот её взгляд и боялся обернуться. Она что-то чувствовала, и вся её истерзанная душа умоляла его остановиться. Она ничего не сказала, она уже давно ничего не говорила, только кричала во время диких непонятных приступов. Успокоительное не подействовало... ни одно лекарство, выписанное доктором Коули, так и не помогло. Ей, по-прежнему, было больно и, что самое страшное, это была не физическая боль. Физическая боль проста и понятна, в некотором смысле она даже необходима, так как лишний раз подтверждает, что ты всё ещё жив. С Марией всё было иначе — то, что мучило её, лечению не поддавалось. Это нельзя было прооперировать или исцелить лекарствами — болела душа, будто полыхая в её груди адским пламенем. Она измучилась, похудела и осунулась, только глаза горели по-прежнему ярко. Такие живые выразительные глаза на страшно бледном измождённом лице. Дошло до того, что Мириам стала бояться оставаться с Марией в одной комнате, и никто бы не осмелился её за это осуждать.

Он так и не обернулся. Успокаивало только то, что Мария осталась не с кем-то чужим, а с Энжелой. Всё-таки Энжела её тётя, хоть и не кровная, но всё-таки родственница. Ник чувствовал, что женщине не хотелось, чтобы он встречался с Викторией и понимал, что и сам не хочет этой встречи, но неведомая сила влекла его. Наверно, именно эту силу называют судьбой.