Мастер Харрунга, лекарь из Приозёрья

Все мы какие-то несчастные получаемся. Оттого что, как ни крути, каждый к своему веслу прикован. Больше того — не можем без этой цепи. Злимся, обижаемся, страдаем, выделываемся, а бросить, отказаться не в силах. Может, и неправильно это все одной лишь Божьей милостью объяснять, как у Буно или Чангаданга. Не в ней вовсе дело, а в том, что сами мы — не знаю, больные, что ли? На голову. Пусть никому в том и не признаемся, но в душе-то понимаем.

Вот Дангман и корчит из себя помешанного, Змий — великого боярина, а мастер Харрунга — подвижника Рогатого. Мол, мы не только лекари, у нас еще на сердце вон сколько всего. А как в очередной раз убедимся, что все это — личины балаганные, вновь за свое весло прячемся. Точнее, за ремесло. А внутри-то что? Внутри пусто. И Буно такой. Только по молодости еще не понимает. Отсюда и храбрость эта глупая.

Или — понимает? Потому и в разнос пустился. Вроде как — пропади все пропадом. Если представить, что парень все осознал, и жизнь ему не мила стала. И некому ему объяснить, что и с этим жить можно. Дескать, ты, Буно, один из многих, так что кончай дурить.

А он мне ответит, что хочет быть одним из немногих. Или вообще — единственным. И я тогда скажу, что для того, чтобы быть хоть каким-нибудь, надо для начала просто быть. А единственным он все равно для кого-то станет. Как я для Байалли, например.

— Папа, а ты какие папиросы куришь? "Сноброд", да?

Это я уже до дому добрался, сам не заметил, как.

— А мне мальчик один в школе рассказывал, что у них сосед по ночам ходит. Во сне. И что это оттого, что он тоже "Сноброд" курит. Вот я и думаю, может, ты чего другое курить будешь? А то страшно.

— Ага, "Багардаггад", например. И стану хобом. Глупости это все. Ночные хождения — это, Ялли, болезнь такая душевная. Но она не от курева бывает.

— А от чего?

— А это когда мозги, что за движения отвечают, ночью не отключаются. Но это сложно все. Мозг еще до конца не изучен. И вообще — не забивай себе голову.

— А что, если я буду ее всяким разным забивать, у меня мозги кончатся? И на математику места не хватит. А может, мне тогда сразу мореходное дело начать учить? Чтоб ее зря ненужным не заполнять?

— Не-е, так не получится. Понимаешь, чтобы быть водолазом, математику все равно учить придется. Надо будет, к примеру, рассчитать, на сколько погружаться или на сколько воздуха осталось. А про мореходное дело ты и так у меня читаешь. Значит, то, что нужно, отложится. Да и в голове, скажу тебе, места достаточно. На все должно хватить. И папиросы, кстати, так не из-за болезни называются, а из-за корабля.

— А я знаю. Он был улучшенный, и потому мог идти и днем, и ночью. А еще его потом угнали на Варамунгу, а капитан у него был безбожник. Пап, а пап, а мы с тобой — тоже безбожники?

— Это ты с чего взял-то? Ну, не ходим мы в храм, но Семерых-то ведь чтим. Вот я Целительнице служу, мама — Ткачихе, да и ты — Премудрой, раз учишься.

— А если врать, то это получается — Плясунье?

— Ну, в общем, да.

— А чего ж тогда про тебя говорили, что ты врешь безбожно? Очень даже божно выходит.

— Так. И кто это про меня говорил?

— А ябедничать — это Судью почитать, да?

Рожица у сына совершенно серьезная, только глазенки — шкодливые. Не таммины глаза — мои. Не умеет она так шутить. Она вообще шутить не умеет. Понабралось дитё от родителя.

Мог бы и не спрашивать мастер Харрунга, кто про него такое говорит. Кроме Тамми — некому. "Врач — от слова врать" — сказала она мне однажды. Ерунда какая-то получается. Дома меня порой не бывает — молчит, изменяю я ей — ничего, а вот вру — не нравится. А что ж мне теперь — всю правду рассказывать? Про Мирру, про Буно и еще про сотника Нариканду?

— А мне тоже сказали, что я вру. Девчонки из соседнего класса. Когда я рассказывал, как мы с дедушкой волков видели.

— Да ну, это им просто завидно было. Они в своем городе вообще ничего не видят. А ты в деревне жил. Так что не обижайся на них.

— А я и не обижаюсь. И ты тоже не обижайся, ладно? Ну, мало ли, говорят!

Значит, Ялли решил, что я такой кислый, потому что на кого-то обижен. И название папирос разглядел. Выходит, я однажды забылся, и вместо того, чтобы в окно дымить, небось, за столом закурил. А может, и не однажды. И это уже бессовестно. Нет, что-то надо делать, не то я совсем рехнусь. И не во славу Плясуньи-Матушки, а так. По собственной дури.

* * *

И я начал "что-то делать". По правде сказать, возможностей тут было немного. Либо напиться, либо сосредоточиться на всегдашних делах. В запой я не пошел, а для начала отправился к Мумлачи и попросил сменить замок на сейфе. Иначе мы его в один прекрасный день не откроем. И уж не знаю, что со мною было не так, но замок нам на следующее же утро и поменяли. А может, до меня об этом никто не просил?

Потом заклеил окна в наших палатах. Потому что зима уже на носу, а у нас до этого руки так и не дошли. И няньку еще отругал. За то, что она сама этого прежде меня не сделала. Ведь должна же понимать — тут тяжелые больные лежат. Одна мастерша Харвайнан чего стоит.

Сразу после праздников ее соперировали. В седьмой раз, между прочим. Тагуду, когда услышал о повторном чревосечении у нее, только застонал. Чего он, кстати, стонал — непонятно. Брали ее по дежурству, согласно негласной инструкции Исполина. Так что тот вечер я провел в приятнейшей компании со Змием. Ну ладно, он у нас — светило, но мне-то за что вместе с ним достается?

А Чангаданг по ходу дела еще и издевался. Спрашивал, надо ли ему приглашать хирурга, чтобы зонд больной завести, или я сам с этим справлюсь. Я только ответил, что с анатомией в общих чертах знаком, и куда трубочку затолкать — рано или поздно найду. Но если есть такое желание — придется, наверное, господина Мумлачи из дома вызывать. Магго сдержанно хмыкнула. И они потом еще не меньше часа этот зонд по кишечнику проводили.

Тагуду утром прибежал чуть ли не первым. Расспросил, как все прошло. Назвал меня чудищем. Похвалил, в смысле. А я — чего? Мое дело небольшое. Это хирурги у нас круты. Чангаданг в частности.

А двадцатого, на лестнице между вторым и первым этажом появилась картинка. С изображением Дангмана в наряде магистра Лунного Ордена, о котором он в последнее время столько трепался. На рисунке он несколько двусмысленным жестом посвящал в рыцари кучу выстроившихся перед ним девиц.

Этакие картиночки я уже видал. Элдери Никони упражняется. Только, насколько я помню, показывать он их не любит. А уж чтоб на всеобщее обозрение повесить! Так что, невзирая на гогот собравшихся, рисунок я со стенки снял. И Никони вернул, завещав, чтобы лучше за своими художествами присматривал. После всего этого на меня стали коситься.

Неприятности начались двадцать первого. Пришедший раньше Чура поглядел на меня оценивающе и заключил, что лучше бы мне сегодняшний сбор пропустить. "Чего вдруг?"... "Опять ругаться будут?"... "Харвайнан? И что я не так сделал?"... "Не я? Мастерша Виндвелли?"... "Так что случилось-то?"... "Что — совсем без стимуляции? Сильно вздуло?"... "Ох, еще и зонд!"... "Чангаданг? Представляю!"...

И я отправился на поиски Мирры. Мирры, которая по дежурству благополучно начхала на назначения хирургов, и к тому же зонд у больной Харвайнан удалила. Может быть, в надежде, что бабке с того полегчает. И та теперь чуть ли не концы отдает. И все мастерши Виндвелли стараниями.

"Мирр, ты чего — совсем, да?"... "Я про спаечную"... "А ты на нее посмотри, если еще не видела!"... "Я не кричу, я так разговариваю"... "Да какая разница, что ты думала?"... "Змием что написано в тетради?"... "Вот и надо было делать"... "И не умничать"... "Да ты понимаешь, что за это не просто голову снимут, но и погнать могут?"... "Давай лучше подумаем, как ты отвечать будешь?"... "Ты перистальтику правда определяла?"...

Что это все мои женщины себе за привычку завели? Не слушать, когда я говорю. Точнее, даже не слышать. Хотя Мирре сейчас не до меня. Кажется, она здорово струсила. Из-за больной. А может, и не из-за нее. Может, не случайно Мирра с утра пораньше к нашим акушерам бегала. И потом такая вернулась. Ох, ну только этого не хватало!

"Слушай, у тебя все в порядке?"... "Точно?"... "Да нет, я просто подумал..."... "Ладно, забудь"... "Хорошо, я тоже не буду умничать"... "Все. Пошли"... "Да время уже"...

Чангаданг, конечно, блеснул. Главным образом, ехидством и заносчивостью. "Прозин, да будет Вам известно, полагается вводить через каждые два часа....". И все в таком же духе. А под конец — и вовсе по-свински — обозвал Мирру селедкой.

А вы, господин боярич, тоже хороши. Если так за зонд опасаетесь — могли бы его и подшить. Что, не бывало у нас случаев, когда больные его сами у себя удаляли? Бывало. Правда, не кишечный, но все равно.

И гадости свои можете для Кэраэнга оставить. Это там их, наверное, с восторгом принимали. Или думаете, очень остроумно женщину селедкой назвать? Да еще — последней. Что — считаете, раз такой великий, — так вам теперь все позволено? Вот съездить бы вам по роже разок-другой — тогда, глядишь, хоть кого-нибудь уважать научитесь.

Остальные, конечно, тоже в стороне не остались. Особенно Дангман и Нурачи. Ржали и веселились, словно для них нарочно представление разыгрывают. А Таморо при всех ее еще и на "ты" назвал. Тоже мне, близкий друг выискался! И вообще — сами, что ли, никогда не ошибались?

Короче, довели девчонку до слез. Ну, дура она, конечно, что ж тут поделаешь. И разноса тоже заслуживает. Но нельзя же так-то! Чтоб потом еще два часа в кладовке проплакать. И я, когда про кладовку ту самую услышал, тоже задергался. Как дурак проверять бегал. Слышу всхлипы — и то ладно. А как она уходила, я пропустил. Подхожу в очередной раз, а кладовка открыта, и в ней уже — никого.

Хорошо хоть, вовремя ушла. И не слышала, как у нас говорить стали. Про слово, что на ...дь заканчивается. Вроде, "сельдь", а вроде и нет. И про то, что, дескать, правильно обозвали.

И поэтому вечером я не к дому повернул, а в Похвальный. Дай, думаю, проведаю. А то сидит, небось, там одна-одинешенька, ревет. Еще Семеро знают, что ей в голову взбредет.

Ничего, оказывается, страшного. В кресле качается и музыку слушает. Из шкатулки дедовой. Хорошо хоть — не танцует. И тут я сваливаюсь. С утешениями своими. "Ладно тебе, чего уж так"... "Чангаданг — он гад известный"... "А прочие все — вообще дураки"... "Да от него ж никто доброго слова отродясь не слышал"... "Выдумал тоже — сельдь!"

— Приличный человек стерлядью бы назвал. Или белорыбицей. Его тоже можно понять — как все хочет быть. Вроде как, мужики, я же свой!

— "Свой" — что тоже тебя ругает?

— Угу. И что запанибрата со мною. И между прочим, преуспел, раз ты за него извиняться пришел.

— Да не за него я. И вообще не извиняться. Просто пришел. И не бойся ничего. Никто тебя не уволит.

— Ха, напугали! Как же меня можно уволить, когда я вас всех так здорово объединяю. Не хуже короля Галликко.

— Да он-то тут при чем? Чангаданг.

— А ни при чем. Но вот девочку свою мог бы и пожалеть. А то она вообразит еще: как низко пал ее наставник, коли с этой дурой дело имеет! Зря расстроится.

Ну, значит, ничего не было. Хотя, помнится, Чабиру Мирра сказала, что со мной у нее — тоже ничего. Но все равно — только не со Змием. Ведь иначе он бы ее, пожалуй, и прибил. Я-то — так, просто ругаюсь. А боярской селедке не положено боярские зонды трогать!

— И вообще, Харрунга, ты с его девицей, кажется, скорешился?

— С Ягукко? Да Семеро с тобой. Я тут чуть с Буно не спелся. А с ним — такая беда.

— Посадили. За то, что сан отказывается принимать. И это в нашем-то светском государстве. Не в Пардвене какой-нибудь.

— Не сан, присягу.

— Да если б он одной присягой отделался! Служил бы себе в стражничьей больничке или еще где, и горя б не знал. А то ж его богословие изучать заставят. Иначе нельзя — чудотворец.

— А еще что?

— Про Буно-то? А что ж, сидит. Есть начал. И то — спасибо. И все на экзамены просится. А какие уж тут экзамены, когда старушка Харвайнан в больнице?

— Погоди, да какая связь-то?

— А ты что же, не помнишь ее? Она у нас в книгохранилище университетском работала. Я к ней прихожу, бывало, говорю: "Дайте что-нибудь, чтоб физиологию сдать". Вроде как — таблетку от смерти. Так она давала!

Вот и выучила мастерша Харвайнан Мирру на свою голову. Ох, недаром, наверное, хирурги говорят, что нельзя своих лечить. А то слишком стараешься все хорошо сделать. Так и перемудрить недолго.

— Знаешь, Харрунга, может, мне, и правда, уйти? Тебе ж спокойнее будет.

— А куда?

— В гильдейскую какую-нибудь лавочку. Или в медчасть по месту жительства. Старичков пользовать да домохозяек.

— А можно тебе?

— Попробовать надо. Что еще сотник скажет.

И никакой из этого тайны Мирра больше не делает. Мумлачи-то, может, ее и отпустил бы, а вот Охранка не позволит. Тайный соглядатай Короны мастерша Виндвелли. Рада бы уйти, да присяга.

— Пробуй. Не мне, а тебе самой так лучше будет. Между нами-то это ничего не поменяет.

И я остался до утра.

* * *

Все эти события последствия имели самые пренеприятные. Не для больной Харвайнан, а для меня. Потому что Змий к нам с тех пор повадился заходить чуть ли не по пять раз на день. Каждые два часа вместо прозина. Да еще всякий раз с меня про нее спрашивать. Все дни, пока старушку не перевели. А у меня при виде его кулаки чесались. И за селедку, и за занудство его поганое, и за общий вид.

И о Буно больше никаких известий не поступало. "Сидит" — и все новости. Господин Нариканда лишь руками развел. Не мое, мол, подразделение. Ваш школяр опасен не тем, что он — лекарь, а тем, что — чудотворец. И встречу с ним для вас, Харрунга, я устроить не могу. То ли, и впрямь, не может, то ли не захотел.

Перед праздниками начались обычные хлопоты. Кто-то пытался дежурства переносить, кто-то суетился, какой из нарядов выбрать, чтоб ни за кем другим не повторить платья и украшений. Ко мне тоже подкатывали, спрашивали, что моя супруга наденет. Я ответил, что, наверное, вообще не приду.

А ведь могли бы, не хуже прочих, вместе сходить повеселиться. Так нет, Тамми решила мне нагадить — костюм распорола. Вот и пускай теперь сама, как дура, дома сидит. Это я так размышлял вечером накануне гулянки, пока до дому добирался. А пришел, смотрю — не такая уж она и дура. И рукодельница — каких поискать.

Потому что на дверце шкафа, на вешалке, красуется совсем новый пиджак. Красивый такой, мшисто-зеленый с блестящей крапинкой. И под ним — брюки. Тоже новые. А у Тамми и у Ялли на лицах написано: "С праздником!". А жена еще свою кофту старую перешила, и к ней таких же лоскутков приделала. Так что тоже очень здорово смотрится. И костюм этот на мне хорошо выглядит, гораздо лучше, чем прежний был. Вроде как замирились...