МАНИ.
— Д
оброе утро, — хмуро стащили с постели манипуляторы капсулы теплого негодующего человека -меня, — Твоя Грязь, она которая от светила, третья?
Не сразу поняв, что речь идет о Терре, я сначала зарычал, но в визоре всю полусферу занял диск ночной стороны планеты, где мерцали огоньки. Этот мир явно был заражен жизнью.
— В любом случае делаем привал, — прошептал я. Откашлялся, прогоняя комок в горле, прибавил громкости:
— Предъявите звездное небо. Пожалуйста.
Капсула молча развернулась, а я вздохнул. Это не могло быть земным небом. Слишком много звезд. Густая каша какая-то. Я вздохнул и тут же увидел тающую надпись на терминале: "TERRIS?" На месте нее медленно, нерешительно высветилось: "INCOGNITA".
— Что, твоя версия названия?
— Твоя безграмотность. "Неизвестная", так оно читается, а постоянное название появится, когда я допрошу аборигена, — капсула сунула в руки кофе и резко пошла вниз.
— Куда мы едем? — с интересом оглядывая растущий на глазах мир, спросил я, -Где причалим?
Капсула немедленно отозвалась:
— Да уж не в самом худшем уголке этого варварского угла. Тебе это явно понравится. Дикари-с! Тут даже радио нет.
— Хотел бы я,чтоб культурность определялась так запросто.
— Хм, это что, самокритика?
— Но выбирать место будем вдвоем.
На визоре высветилось: "Защита", "высота 9.000.000 метров" и прочее в том же духе. Почти сразу же появилось и то, что я ждал с большим, чем сообщение о высоте полета, нетерпением : "Биология — совместимая ."
Коротенькая строчка означала, что местные яблоки годятся в пищу и что вообще планета попалась исключительная.
На планету медленно наползал плюсовой терминатор. А попросту — наступало утро. Капсула скользила над еще спящими поселениями на юг. Я завтракал. Утренний прием пищи происходил в лучших традициях англиканских квакеров, то есть на меня ханжеским голосом изливали гной с желчью ведрами, и я глотал еду пополам с упреками, жалобами и укорами. Я желал бы жесткий бифштекс с кровью и хрустящей жареной картошечкой, но отсутствие нижней челюсти диктовало суп — пюре. Докончив о ним, с приятным оживлением обнаружил зависшую невдалеке добрую рюмку "Курвуазье" и ломтики лимона в блюдечке, чем занялся под несмолкаемое брюзжание:
— Послал боженька капитана! Андрей, ты же алкоголик!
— Посмотри на мое личико. Что еще с ним можно делать?
— В человеке любят душу, — отрезала капсула.
— Максималистка. Сказанула же такое! — фыркнул я...
А в визоре расстилалась степь, похожая, как близнец, на курскую равнину, знавшую Чингисхана, Суворова, Наполеона и маршала Жукова. Я почувствовал себя моряком с разбитого судна, которого волны случайно принесли домой. То есть почти домой. В дискуссии о приличном мне порционе спиртного время летело незаметно. Если мне чего и недоставало, так это тапочек с отверстиями под когти, которые на моих ногах, с сожалению, не убирались в подушечки.
"Курвуазье" как-то незаметно закончился, и я благодушно глядел в визор, рассеянно перекатывая языком во рту последнюю лимонную дольку. Устав препираться относительно добавки спиртного, я не рискнул поднимать тему о выходе наружу. Неожиданно капсула снизошла самостоятельно. Она озабоченно заявила:
— Ладно, можешь погулять, если уж невтерпеж. Ты еще не насосался?
На этот выпад я не стал отвечать.
— Так ты идешь?
— Иду.
— На двух или на четырех?
— Не твое дело, машина! — все же не выдержал я. Пейзаж сменился. Я стоял на равнине, в спину донеслось:
— В любом случае, отправляю проветриться.
Ноги устойчив упирались в твердь, легкий ветерок тронул шерсть на голове, на шее, коснулся лица. На кожу лег мягкий свет, а воздух степи после озонированного состава дыхательной смеси юниверскафа показался густо настоянным на запахах земли, воды и живого, складываясь в одуряюще приятный пряный букет. Это показалось так же замечательно, как, бывало, запах сена, когда после долгой ходьбы по подмосковным полям я бросал в стог свое усталое тело. Тень Валькирии, только что накрывавшая меня, исчезла, словно бы ее, тень, выключили.
— Ты где? — поинтересовался я на всякий случай.
— Не нервничай. Я ушла в невидимость, но я здесь, — отозвалась капсула, — И потом, мне гораздо удобнее обеспечивать твою безопасность с высоты в три тысячи, чем с пяти метров.
Три километра, зная, что Валькирия держит наготове отраженный луч — это что стоять в дверях дома, открыв дверь и выглядывать наружу, но все же на миг я ощутил неуверенность. Чтобы не дать повод капсуле потренироваться в сварливости, я покладисто заявил, не поднимая головы:
— Чудесно! Все просто замечательно.
— Еще бы не прекрасно было после бочки ликеров, которую ты сегодня вылакал! — донесся голос корабля.
Я предпочел не отвечать, вдохнул полной грудью ароматный воздух и тронулся вперед. Телу хотелось двигаться.
Естественно, капсула незримо сопровождала меня, держа наготове все свое оснащение. Пейзаж медленно уплывал за спину, Валькирия на удивление не произнесла больше ни слова, так что у меня "на душе воробышки зачирикали", как говорил пьяненький дворник дядя Федя. Сидя на своем излюбленном крыльце и покуривая папиросу. Я вспомнил его и улыбнулся. Дальше мысли из головы улетучились, наверное, чтобы не портить удовольствия. Я отмерил ногами несколько километров, прежде чем, насмотрелся, надышался и захотел домой.
— Валькирия, возьми меня назад, — попросил я, оказался в капсуле под ее ворчание:
— Уже просто Валькирия?! А завтра будет просто "эй"?!
Ругаться совершенно не хотелось — наверное, я уже выпустил весь свой дневной лимит пара.
— Ни в коем разе, Валькирия Нимфодоровна, — плеснул я кружку воды в разгорающиеся страсти. Капсула хмыкнула и уже почти нежно пробурчала:
— Прочистила бы твою задницу от тараканов, да есть вещи поинтереснее. О, вот, хотя бы! Посмотри на экран, где как раз присутствует Очень Одинокий Абориген. Будем брать?
Я скосил глаза, так как полулежал в локальной зоне уменьшеной тяжести несколько под углом к визору. На круге экрана имелась по-российски скверная, пыльная проселочная дорога. Вдали по этой дороге тащилась маленькая палочка пешехода. Валькирия мгновенно переместилась на четыре тысячи с чем-то метров и зависла над туземцем на высоте трехэтажного дома. Я взглянул на вид сверху — и поморщился:
— Давай поищем другую кандидатуру. Ты сама взгляни на его лохмотья неизвестного цвета! Это ж бич, заурядный побродяжка. Небось, он хворями нафарширован, как... Как не знаю, кто!
— Что бич, это как раз и хорошо, — возразила капсула, — Мы можем его на мелкие винтики разобрать, коли надо будет. Все равно его искать не будут.
— Что искать не будут — это верно, — пожал плечами я, капсула расценила это как соглазие и путник оказался в трех метрах от меня, на всякий случай охваченный зеленоватым свечением парализующего пси — поля. Я посмотрел в лицо прохожего.
Точнее — прохожей. Кашлянул. К счастью, осторожная до мнительности Валькирия не спешила депарализовывать нашу добычу, и я привел расходившиеся нервы в порядок.
— Чертов дракон!
— Это дракон?! — недоуменно переспросила капсула. Я поморщился.
— Ошибка исключена. Мы взяли подставку, — проворчал я.
— Ты уверен? — с большим сомнением переспросила капсула. Я только фыркнул.
— Я все же галаксмен. А память галаксмена точнее полицейского опознавателя. Да и без того, Нимфодоровна, уж это лицо я бы отыскал среди миллионов похожих!
На мгновение вновь передо мной возникло шествие теней, устроенное Тари.
Я рассказал капсуле этот эпизод и добавил:
— Так что перед тобой подсадка из зала, как говорили в цирке. Это одна из тех троих.
Как и в параде теней, дама не блистала изысканностью туалетов, лохмотья едва прикрывали тело, но на этот раз в застывшем взгляде были усталость, боль и затравленность. Капсула поинтересовалась:
— Так что с ней делать. Может, не оживлять?
— Да. То есть подожди. Дай сначала мне что-нибудь накинуть на себя, да тряпку, чтобы рожу замотать. Не хватало до полного комплекта еще и мной перепугать несчастного ребенка.
Валькирия изготовила просторную, долгополую как ряса хламиду голливудско — арабского образца, помогла экипироваться. Только когда я закончил с бархатной повязкой, оставляющей только щель для глаз, у нее прорезался голос:
— Не верю своим центрам восприятия. Может, это от старого коньяка у вас, капитан, появился бон тон?
— Иди ты к Макаревичу коров пасти. Теперь я готов. Снимай парал.
— Угу, — озабоченно пробормотала капсула. Зеленое свечение вокруг ее трофея исчезло, девушка по инерции шагнула вперед и вскрикнула, озираясь стремительно мечущимися двумя парами раскосых азиатских глаз. Припомня, как она тогда мне поклонилась, я неспешно, чтобы не пугать ее резкими движениями, скрестил руки на плечах и поклонился девушке. Она ответила тем же, скорее по привычке, чем осознанно. Я постарался избегать смотреть прямо в сдвоенные глаза, поскольку от непривычного их расположения зарябило в моих собственных оптических устройствах. А они и без того без того достаточно жутко горели рубиновыми огоньками в щели черной повязки.
— Транслятор? — негромко спросил я.
— Транслятор готов, капитан! — незамедлительно отозвался просыпающийся второй исскусственный интеллект. Я закончил его совсем недавно. Поскольку транслятор — это специальизированнный разум дешифровщик — переводчик, могущий по обрывкам никогда не слышанной речи достоверно всстановить весь язык, запрограммировав затем уже собственно переводное психополе, он тут же начал всасывать информацию. Все на мази, можно начинать общаться. Я показал на себя, склонил голову и представился:
— Андрей.
Глаза девочки чуть не выскочили из орбит, она разразилась продолжительной щебечущей речью, все время кланяясь и прижимая руки к плечам. Затем наступила пауза. В тишине я поинтересовался:
— Транслятор, ты не заснул?
— Кгм, здесь. Простите, капитан. Вам придется менять паспортные данные. По крайнеи мере здесь,на Тхерре. Дело в том,что ваше имя переводится нецензурно: "кусок дерьма".
Это был удар под дых, но я выстоял. Никогда мне не нравилось мое имячко. В Академии тоже гыгыкали в кулак, когда узиали,что я не просто Эн Ди. Кажется, история повторяется. Ну, родители! Ну могли же чего позаковыристей придумать. Да вот хоть бы Эдуардом, что ли, окрестили.
— Что она наговорила? — вздохнул я. Транслятор поспешил с переводом:
— Извиняется и не может понять, в честь чего ее так странно встретили. Постичь причину вашей ругани не может. Просит объяснить всю эту петрушку.
— Скажи, что меня зовут Энди.
— У них это созвучие тоже имеет смысл: "Идущий ниоткуда". Ничего? — спросил транслятор. Я кивнул:
— Нормаль. Скажи ей, что она в безопасности, что я ручаюсь своим честным словом в этом, так же пригласи поесть, если это пристойно. Скажи, что дерьмо я помянул вовсе не в ее адрес, а по совсем другому поводу, что я приношу извинения за сквернословие.
Транслятор выдал продолжительную речь, девчонка ответила, он снова зачирикал. Птичий дуэт продолжался достаточно долго, а тем временем у Валькирии прорезался голос:
— И чем это ты собираешься ее угощать? И за каким это столом?
— Даю твоему воображению полную свободу. Стол можешь скопировать у какого-нибудь местного князика, а насчет еды... Хм! Что, на твоей Инкогните нет мест, где вкусно готовят? — фыркнул я, — И все атрибуты подыщи там же.
— Ладно, — проворчала капсула и отключилась, сунув в протянутую руку зажженную сигарету. Задание ей явно понравилось. Вкус у этой склочницы отменный, и за трапезу переживать не стоило.
— Капитан, ее зовут Мани Ши. Ударение — обязательно на "и", не то изменится смысл, и вместо имени выйдет глагол "держать". Обиды она, кстати, не держит, говорит, что не в ее положении на что-то обижаться.
— Чудесно, теперь спроси — не согласится ли она погостить у нас, составив мне компанию на время моего пребывания в этом мире, поучить местным обычаям и прочему джазу, за что ей обеспечат не только одежонку взамен того, что сейчас на ней, но и значительную сумму на дальнейшие дорожные расходы.
— Она говорит — мол, почему нет, времени у нее сейчас хоть отбавляй. Она ставит одно условие, если это можно так назвать: не интересоваться пока она сама не расскажет, кто она и откуда.
Я пожал плечами:
— Мне-то что за дело до ее жизни? Кто она мне? Невеста, что ли, чтобы выяснять биографию? Все равно через десяток дней она отправится дальше по своим делам, а мы — по своим. И навряд ли встретимся снова.
После короткого обмена шебетом транслятор сообщил:
— В таком случае она согласна. Она благодарит за приглашение поесть. Говорит, что ей действительно давно уже приходилось питаться, так что это было бы очень даже кстати. Последний раз она ела вчера, не то позавчера, она сказала это неясно, видно, стесняясь.
Сверху спикировал стол, вполне традиционный, сплошь покрытый затейливой резьбой, искрящийся хрустальным лаком, в старых-добрых восточно — терранских традициях. Столешницу накрыло огненное, богато вышитое золотом и серебром полотнище скатерти. Я успокоенно вздохнул, видя, как Валькирия провернула все это дело: сервировка, постепенно заполняющая стол, соответствовала ему со скатертью. Замысловатые предметы из драгоценных камней и металлов, группировались на багряной поверхности, четко делясь на две половины, причем обращенная к гостье, выглядела куда богаче и обильней, чем моя.
Девушка заметила это неравенство и указала на стол летящим движением. Транслятор незамедлительно перевел:
— Мне неловко, Идущий Ниоткуда. Вы так угощаете меня, что совсем забыли о себе.
— Я позавтракал совсем недавно, так что пусть не обращает никакого внимания, — сказал я, борясь с желанием устроить психозондаж головке нашей находки: "Так ли она не знает, с нем имеет дело? Или ..."
В голове послышался нарастающий шорох, скрип и наконец — щелчок.
— Психополе установлено, извини за то, что так долго,— сказал транслятор и выключился.
— Пустяки, — великодушно хмыкнул я.
— Что-что? — переспросила Мани, подняв голову от угощения. Я улыбнулся:
— Все в порядке, теперь нам не нужен переводчик. Ты кушай.
— Странно, — заметила она самым вежливым голосом, — Вы говорите по своему, но я все понимаю. Как такое может быть?
— Всего лишь одна из недавно изобретенных машин. Так гораздо проще говорить с людьми, которые не понимают ни одного из моих языков.
— А, очень удобное изобретение, — согласилась она, — Но я уже не в состоянии съесть даже самый маленький кусочек. Благодарю вас, Идущий Ниоткуда.
— На здоровье, теперь можно и поболтать.
— Да, конечно. Можно ли задать вам несколько вопросов?
Я кивнул, устраиваясь поудобнее. Я понял — она поосвоилась, наелась, и в Мани проснулось неистребимое женское любопытство. Понятно и простительно.
