Лесс Таллер - выродок

Узкая, подозрительно смахивающая на стойло комнатка на нижнем этаже в самом дальнем углу корчмы. Вместо окна — отдушина шириной в ладонь под низким сплошь поросшим седой паутиной бревенчатым потолком. Сквозь отдушину в комнату тщетно пытаются протиснуться уличное пекло и смрад Зловищей. Впрочем, и своей вони 'у бога за пазухой' довольно. Лениво колышется паутина. Под стать ей нехотя ворочаются мысли в голове. Стало ли для меня откровением решение старейшин? Вряд ли... если только самую малость: я понимал, что стоит на кону. Удивило другое: то, как скоро Тар-Карадж отступился от меня. Похоже, вариант, в котором я счастливо покидаю город на своих двоих, даже не рассматривался. Они забрали мою жизнь еще до того как я коснулся камня, и это единодушие удручало. Олаф, конечно же, знал о решении старейшин и тянул время лишь для того, чтобы к дому поспели остальцы. Тем не менее, пускай и запоздало, но он всё же предупредил меня. Почему? Что он такое увидел, чтобы открыто встать под паровой каток воли Совета? Ответа я не знал. Ясно одно: больше мне помогать никто не станет. Даже если Олаф каким-то чудом выпутается, я оставил шансы связаться с ним в доме лавочника вместе с камнем, по которому меня, несомненно, и нашли. Теперь я сам по себе. Одиночка. Изгой. Трудно передать, что я почувствовал, отчетливо осознав это только сейчас. То ли мне не хватало воздуха, то ли его вдруг стало чересчур много для меня одного.

В дверь едва слышно, словно бы украдкой, постучали. Я ждал этого стука, тем не менее, когда я поднялся с пола, моя рука сжимала стилет. Скрипнули петли, и в приоткрытую щель расцвел улыбкой Готар — чьей угодно милостью, кроме божьей — хозяин корчмы. Если прошлое человека метить цветом, то у корчмаря оно выходило не светлее вороньего крыла. Трепали, дескать был он правой рукой Брада Добряка, чья банда некогда наводила ужас на деревни от Затужи до самых Вильней. Но... где тот Брад? Посланная магистратом дружина обложила вольницу где-то у Сухой Залежи. Кое-кто сумел уйти, менее удачливых пристроили на колья. Самого главаря, приладив за руки за ноги к четверке лошадей, отпустили на все четыре стороны. Так что нет Брада Добряка. А Готар вот он, улыбается, крепкие руки о полотняный передник вытирает. Я посторонился. Распахнув дверь, корчмарь пронес мимо меня в комнату уемистый мешок.

— Хорошо ли спалось, милсдарь Лесс? — Готар не поскупился на искреннее участие в голосе. Дай бог, чтобы он не добавил мне этого в счет.

— То, о чем я просил? — стоило сразу направить беседу в деловое русло, дабы обходительность корчмаря не пустила меня по миру.

— То, что вы приказали — Готар утвердил мешок на полу и отступил. Неподвижные глаза корчмаря отблескивали в полумраке комнаты по-волчьи.

— Попросил — на всякий случай поправил я, — Это была просьба, Готар.

Тот ответил полуулыбкой, какой мудрые матери обычно одаривают неразумных чад своих. Она красноречивее всяких слов пояснила звонкую разницу между просьбой и приказом. Я запустил руку в мешок.

— Влажное.

— И воняет к тому же — с готовностью подхватил Готар, — Что поделать, нынче доблестные сыны Затужи, не ведая ни сна, ни отдыха, денно и нощно топчут камень мостовых заместо потаскух, поди сыщи промеж них отутюженного.

— Не то улыбка на твоем лице был бы куда шире, так?

— Милсдарь Лесс проницателен: за подобную удачу я бы взял втрое.

Я вытряхнул содержимое мешка на пол. Из живописной груды тряпья извлек знававшую лучшие времена льняную стеганку. Лоскуты зеленого бархата на груди с вышитыми на них золотой нитью частями парящего орла вытерлись, золотой шнур истрепался, открывая швы.

— Просьба вольна, Готар, тогда как приказ исполняют в точности. Я верно понимаю? Тогда ответь, почему вместо гордого льва затужских законников я смотрю сейчас на недужного петуха Барвелов? Неужто барон Марвен, отринув грех, так скоро поправил дела, что его родовой герб вновь распахивает любые двери?

— Разумеется, нет. Их милость верен себе: неумолимое оскудение его мошны сказывается лишь на качестве вина, шутов и шлюх.

— В таком случае, к чему эта рвань?

— Причина есть. Ночью, едва переступив порог моего скромного заведения, вы наперво пожелали узнать о судьбе некоторых ваших друзей. И я споро промыслил нужные вам сведения...

— Меня твоя расторопность здорово впечатлила тогда. Дай-ка догадаюсь, еще один приказ?

— Просьба. Тут моя помощь — добрая услуга, коли речь шла о наших общих друзьях. Теперь они в Восточной башне. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, на что вам тряпье законников. Спасение друзей — цель достойная и вне всяких сомнений благородная, однако позволить вам действовать опрометчиво я не могу: я еще не получил обещанных денег. Ваш план прост, но и торный путь подчас таит угрозу. Есть вещи скрытые от праздных глаз и разглядеть их можно лишь, когда перстом укажет ведающий.

— А ты, стало быть, ведающий?

— Порою звезды яснее видны из выгребной ямы.

— Что ж, последнее справедливо хотя бы по отношению к этому месту. Давай, выкладывай, что ты там разглядел на моем торном пути.

— Боюсь, на это у нас мало времени. Трагическое событие не оставило нам его.

— Трагическое событие?

— Убийство принцессы — лицо Готара потемнело, почти смешавшись с полумраком комнаты, будто речь шла о смерти его собственной дочери. Ай да корчмарь. — Сведения секретны и, как водится, каждый в нижнем городе уже знает о том, что произошло во дворце графа Стржеле.

— Похоже на трёп. Затужа мается от скуки. Языки тут большей частью болтаются без дела, точно паруса в штиль. Любой сквозняк с легкостью окрыляет их.

— Верно. Вот только обычный сквозняк Сеть в небе не надует.

— Тем разумнее укрыться за гербом законников, а не опального барона, не думаешь?

— Барон — всегда барон, пусть и поистаскавшийся. Герцог призвал знать к содействию. Марвен не мог не откликнуться на его волю: мостить себе путь на дыбу ему без надобности. В нынешнем состоянии Ла Вильи в два счета устроит ее старику, невзирая на прежние заслуги рода Барвелов. Но и исполнять волю герцога барон решил без фанатизма: тянуть остаток жизни в крайней аскезе он не намерен. Оценив ситуацию в коем-то веке трезво, их милость мужественно лишил себя хлеба и зрелищ и на выпростанные гроши наскреб собственную гвардию из разномастного местного отребья.

— Другими словами, отрекшись от вина и шутов, закупил вдвое дешевых шлюх.

— Если вам так понятнее. Он разрыл заплесневелые сундуки, замкнутые со времен минувшей славы Барвелов, вырядил свое воинство в одежды с гербом собственного дома, всучил какое-никакое оружие и спровадил в ведение магистрата. Смекнете, кто поставил барону добрую половину этого сброда?

— У тебя сейчас такой самодовольный вид, что мне не пришлось бы гадать долго, Готар. И я не удивлен: чего и ждать от сутенера. Однако сильно сомневаюсь, чтобы знакомство с тебе подобными могло вернуть барону хотя бы йоту былого влияния. Скорее, наоборот.

— Пускай ваши слова и ранят, забавно, что вы вообще допустили эдакую мысль. Старик, разумеется, предпочел разгребать дерьмо Зловищей руками агентов. Я лишь самую малость заработал на этом и только. Грех не использовать выгоду, когда часть сосватанного товара — завсегдатаи моей же опиумной курильни.

— Берешь, что поближе?

— Не в ущерб задуманному вами делу. Знать верхнего города сродни змеиному клубку. Даже самому завалящему барону несложно заручиться поддержкой двух-трех влиятельных домов в счет старинных связей. Потому на марвенскую рать, провонявшую крысиным дерьмом, плесенью и лавандой от моли, в магистрате смотрят сквозь пальцы. В патрули их не выпускают: держат подальше от улиц. Именно поэтому Восточную, что аккурат на отшибе, определили под загон для баронского стада. Что называется, с глаз долой. Сейчас, по некоторым причинам, башня не особо заселена. Однако принцесса мертва. Полуночники из кожи вон лезут, отрабатывая доверие его святейшества. Их стараниями тюрьмы полнятся день ото дня. По городу поползли слухи о первых казненных. Если они правдивы, значит, рвение законников превосходит вместимость узилищ. А уж если поиски убийцы затянутся, башню непременно обживут и охрану усилят, спровадив марвенский сброд обходить районы рыбных складов или стеречь выходы сточных канав вдоль Гнызы. Лучшего случая проникнуть в башню может и не представиться. Баронское стадо сгонялось наспех, откуда придется, до того дня большая его часть друг друга и в глаза не видела. Незнакомцем меньше, незнакомцем больше — им плевать. Куда живее они реагируют на подвозимую вовремя жратву. Единственный офицер редко покидает апартаменты на верхнем этаже башни. Похоже, он не в восторге от роли пастушка при стаде. Для того чтобы остаться незамеченным, барвеловского тавра вполне достанет. Но не одно это может сыграть вам на руку.

— Есть и другое?

— Иначе я бы не брал денег. Отсюда до Восточной путь неблизкий. За пару дней напрасных поисков подозрительность законников усилилась. В этой своре и в спокойное время за гербом стражей не укрыться — тут как в сучьем помете: все друг друга знают — чего и говорить о нынешнем? Не на первом, так на третьем... пятом кордоне непременно остановят. А в сбруе Барвелов все шансы одолеть этот путь.

— Твоя уверенность подкупает. И что же питает ее?

— Лишенные выпивки и шлюх, затужские львы дичают. Смех — то немногое, до чего не добрался приказ набольших. Мыслю, в пути вы не раз испытаете на себе немудреный солдатский юмор. Так уж вышло, что марвенские вояки — отдушина для изнывающей от аскезы и зноя солдатни. Но не стоит беспокоиться, шутам благоволят даже короли. Правда это потребует от вас... — Готар посмотрел на груду тряпья и поморщил нос — некоторого самоотречения. Но ведь дружба... стоит того?

— Ты еще смеешь сомневаться. Кстати, что с хозяином тряпья? Он...

— Нетленным духом в мире грез, бренным же телом — в моей опиумной курильне, в подвале. Ума не приложу, что с ним делать. Его грезы денег стоят. Может, отпустить его мятущийся дух на волю? Никто не хватится.

— Запиши его грезы на мой счет. Хоть меня и терзают сомнения, что ты не взял с него вперед.

Корчмарь ухмыльнулся и промолчал.

— Послушай, Готар, раз уж речь шла, как выяснилось, о наших общих друзьях, быть может, часть приказов наречем добрыми услугами?

— Разбрасываться добрыми услугами мешает нужда. К тому же, изрядной доле обещанной вами платы как раз и суждено стать залогом приятельских отношений: 'нетопыри' ценят, когда их 'друзья' платят вовремя. И все же грех скрывать, милсдарь Лесс, за ревностность я жду, что и вы замолвите словечко, и налог на дружбу впредь не будет для меня столь обременительным.

— Разве дружба не стоит всех денег этого мира? Ну, наконец-то твой вид красноречивее ответа. Да, вот еще что, Готар, добудь мне грамоту. Неважно — кредитную ли, подорожную, лишь бы она имела гербовую печать. Теперь оставь меня, мне еще нужно свыкнуться с мыслью, что ты обрядил меня в шута, и я тебе за это остался должен.

Готар поклонился. Я слышал, как за моей спиной смолкли его шаги, как открылась и не затворилась дверь. В комнате повисла тишина.

— Как и было обещано, — я не обернулся, — твои услуги будут оплачены. И я похлопочу о снижении налога на 'дружбу'.

— Ваше слово, милсдарь Лесс.

Дверь закрылась.

Я был неплохо осведомлен об особом статусе Восточной и тех, чьи 'питомцы' оказывались в ее стенах. Знал, почему самое большее через седмицу птенцов невозбранно отпускали на волю. Да никакая другая каталажка нижней Затужи не ладила раскаявшихся граждан из разномастной дряни с такой прытью, да еще в обход палача с его инструментарием. И то, что в народе Восточную иначе, чем постоялым двором никто не называл, мне тоже было ведомо. Но все остальное... Ай да Готар. И дурак же ты был, Брад Добряк, коли держал подле себя такого. Бьюсь об заклад, когда прилаживали тебя к четверке горячих коней, не думал ты, что твоя 'правая рука', прихватив казну банды, окажется так далеко. Да и только ли нелегкая занесла тебя в Сухую Залежь, кто теперь скажет?

* * *

* * *

* * *

* * *

Предрекая мне тяготы в пути, Готар точно в воду глядел. Лишь самую малость он промахнулся: в той части пророчества, где говорилось о немудреном солдатском юморе — за пару дней они здорово насобачились. Раз мне даже пришлось убирать 'за собой' конский навоз, старательно размазанный по мостовой. Откуда бы взяться лошадиному дерьму на узкой, петлявшей, точно нализавшийся в дым крючник, улице я старался не думать. Правда, стоило это мне лишнего крюка до корчмы да медного за полкувшина дрянного вина — руки отмыть. И все же медленно, но верно, я продвигался к цели. Марвенское тавро и впрямь оказалось лучшим выбором. Оно поистине даровало мне свободу скотины брести куда вздумается. Что же до гордости... тут все просто: если у скота ее нет, то и у меня ей взяться неоткуда.

Изнурительный солдатский юмор порядком затянул мое путешествие. К Восточной я выбрался лишь к вечеру. Верхушку башни и примыкающих к ней зубчатых городских стен закатное солнце уже окрасило пурпуром, утопив подножие в густой тени. Казалось, будто невиданная тварь, раскинув исполинские зазубренные крылья, висит, прижатая к земле все яснее проступающей на темнеющем небе Сетью. За ограду двора я прошел невозбранно, никто не окликнул, не остановил меня. Справа от распахнутых настежь ворот под кривым навесом маялась тощая кляча. Она ожесточенно скребла копытом дощатый пол, тщетно пытаясь дотянуться мордой до сена, на котором вповалку лежали мои невольные односумы. Я насчитал пятерых. Босые ноги еще двоих торчали из-под наспех сколоченного помоста для дисциплинарных наказаний, что прилепился к ограде слева. Бадья для вымачивания розг стояла в сохлом бурьяне и, похоже, была полна далеко не водой.

Потрепанный жизнью малый у дверей башни, развернув свиток, долго и со значением шевелил губами. Пергамент он держал вверх ногами, однако я почел за лучшее не расстраивать его. Это стало единственным проявлением интереса к моей особе. За дверью на меня и вовсе не обратили внимания. Четверо, позабыв обо всем, с немым остервенением дулись в кости за хлипким столом, жалобно скрипевшим под яростными ударами деревянной кружки. Чуть в стороне, на ведре, маялся пятый. Моё громогласное 'по велению барона!' лишь сотрясло спертый казарменный воздух. Отыскать вход в темницу, то есть катиться к чертовой матери, мне предлагалось самолично. Низкая дверь с зарешеченным оконцем подошла в самый раз. Вероятность того, что круто сбегающие вниз каменные ступени за ней приведут меня в королевские покои, была ничтожной. Чадящего факела на стене доставало, чтобы и простой смертный спустился, не свернув себе шеи. Внизу мне не понадобился ни свиток, ни припасенный сонный шип — придверник был мертвецки пьян. Раскинув руки, он оглушительно храпел на полу. Его правая нога накрепко засела в перекрестии досок опрокинутой скамьи. В неровном пламени масляного светильника мерцали кляксы разлитого по столу вина. Связка ключей валялась тут же. Прихватив ее, я вошел.