Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Ну, Ольга Александровна, и что у нас с вами плохого? — улыбалась молоденькая симпатичная психологиня.
И тут Ольга не выдержала. Она выдала все, что накопилось с утра. И про молодых и стройных, и про кусочек торта, и про столовую эту проклятую, и про маршрутку, и про лестницу вверх-вниз, и про погоду, и...
Остановили ее дрожащие губы и слезы, огромные слезы, скатывающиеся из прекрасных черных глаз девушки-психолога.
— За что вы меня так ненавидите? — шмыгала та носом. — Я ведь тоже работаю. И не меньше вашего, между прочим! И моя работа еще как нужна людям! Нужна! Вот. А вы... А меня…
Ольге вдруг стало нестерпимо стыдно. Она как будто увидела себя в двадцать с небольшим перед такой вот коровищей — это она так про себя подумала.
— Вы уж простите, — чуть не заплакала она сама. — Это просто гормональное, наверное. Мне же уже сорок... И я — вот. Одна.
— Так вы детей хотите, что ли? — тут же перестала плакать и нацелилась карандашом в блокнотик психолог.
— Какие дети, что вы? Мне бы просто тепла, что ли, побольше, да плечо покрепче, на которое опереться, да спину, за которой иногда можно спрятаться и отоспаться... А у меня вот — полкило. И овсянка. И работа вот до семи каждый день.
И начальник отдела Ольга Александровна сама чуть не захлюпала носом, жалея себя.
— Что вы, что вы? — засуетилась психолог, подавая стакан с водой и пачку салфеток. — Все у вас будет хорошо! Я вам обещаю! Вся корпорация в моем лице обещает!
Ну, если сама корпорация, думала Ольга, поднимаясь уже на лифте к себе. Вот, кстати, еще и слезы тоже сжигают калории, подумала она еще перед началом второй половины дня.
Потом снова была привычная работа. А за час до ее окончания репродуктор снова откашлялся и уже другим голосом, не таким казенным, сказал:
— Ольга Александровна! Руководство приняло решение дать вам сегодня лишний час отдыха. Но только зайдите предварительно в кадры, пожалуйста.
Она привычно принялась исполнять распоряжение: растасовала свою очередь по девочкам, убрала бумаги в стол, а что положено — в большой сейф, закрыла дверь и спустилась вниз, в кадры.
Там ее встречали "старые грымзы" — почему-то именно в кадрах работали самые старые работницы. Но Ольга улыбнулась им почти искренне. И они заулыбались в ответ, перемигиваясь и пересматриваясь, будто намекая, что им что-то такое известно.
— Вот тут, пожалуйста, подпись, и вот тут еще...
— Что это?
— Подписывайте, подписывайте вот тут и вот тут. Это вот заявление в ЗАГС — там требуется собственноручная подпись. А это — заявление руководству на трехдневный отпуск.
— Я ничего не понимаю, — растерялась Ольга. — Как — ЗАГС? Почему — ЗАГС?
— Ну, как же, девушка. Вы у нас завтра замуж... Мы уж вам подобрали, подобрали... Вот, Сан Саныч — и не пьет, и не курит, спортом увлечен, в походы ходит, песни под гитару поет. И возраст у него не самый последний. Тут мы уже все посчитали: вашей зарплаты, обоих вместе, хватит на ипотеку, так и с жильем обоим сразу станет проще. И корпорации, понимаете, лучше: вместо двух холостых с кризисами и лишним налогом — новая ячейка общества, новая семья. И вообще...
Ольга, слушая, механически расписывалась. А потом вдруг спохватилась:
— Да как же это? Я же и не знаю его совсем?
— И что? Вам, девушка, знакомства нужны или муж? Плечо теплое, спина надежная? А? Вы думаете, где лучше знают все о кадрах? Здесь, в кадрах! Вот вам — лучшее на сегодня. Берите девушка, берите. Завтра, в общем, регистрация у вас, потом три дня — но следите за собой, не распускайтесь!
— А вдруг он мне не понравится? — испугалась Ольга. На самом деле, она испугалась, что не понравится ему. Мало ли чем. Вот не понравится — и все. И как тогда?
— Гос-с-споди... Да причем здесь нравится, не нравится? Вы себе не ухажера какого-то — мужа получаете. В полную, можно сказать, собственность. И уж воспитывайте, как вам надо. Стригите там или брейте, подбирайте правильные одеколоны... Ну, не знаю, что там еще. Ну, и за своей формой следите, конечно. А то вон, в карточке отметка — пешком сегодня полдня ходили...
Домой Ольга тоже пошла пешком, отмахиваясь от навязчивых таксистов и притормаживающих попутных маршруток.
Завтра у нее, выходит, начиналась совершенно новая жизнь. У нее теперь будет муж. Александр Александрович. Саша. Ей нравилось это имя. И нравилась эта работа. Ну, если вдуматься, как бы и где бы она в свои сорок нашла себе... Хотя... Она посмотрела на небо, ища звезды, вспомнила слово "романтика", усмехнулась, махнула опять рукой очередному "дэвушка, куда ехать, а?", и раз-два, раз-два энергично шагая, пошла домой.
Надо было убираться, потом гладить костюм. Еще надо в парикмахерскую успеть. И заказать что-то из еды. Завтра же у нее свадьба.
Нет, все же хорошая у нее работа, что там ни говори.
Спазм
В аэропорте Николаю Михайловичу сразу понравилось. Все такие уважительные, улыбчивые. Ты еще ничего не спрашиваешь, просто осматриваешься в растерянности...
В растерянности, потому что тут все такое большое: высоченные потолки, огромные залы, в которых даже не слышно людского гула. А людей-то, людей-то! Но только остановишься в полной непонятливости, как тут же подходит симпатичная девушка в форме и спрашивает, чем может помочь, все ли в порядке. И не собирался ведь никого спрашивать, чтобы не посчитали старым дураком, а сам начинаешь улыбаться и разговаривать. Оказывается всё сразу простым и легким. Даже там, где положено быть сложным и непонятным — в зоне досмотра. И там улыбались, подсказывая насчет часов и ремня. Никто ни разу не посмеялся над старым.
Ну, а что? Старый и есть. Пенсия давно, внуки взрослые...
К внукам и собирался в этот раз. Они пошли в родителей, то есть, в его, Николая Михайловича, сына — такие же самостоятельные и деловые. Живут теперь на Севере, в полутора тысячах километров. А когда спрашиваешь насчет их "северов", насчет морозов, снегов, тундры и всякого такого, начинают смеяться. У них там от Гольфстрима, говорят, тепло и влажно. Не субтропики, в море сильно-то не покупаешься, но зелени полно, воздух свежий морской, народ душевный. В провинции народ всегда душевнее — это точно.
Теперь Николай Михайлович сидел в кресле возле своего выхода и ждал объявления о посадке. За высоким стеклом по широченному бетонному полю передвигались обманчиво неторопливые огромные лайнеры с разноцветным "оперением". Иногда один разбегался и вдруг взлетал, на какое-то мгновение как будто зависнув в воздухе. И все вокруг как будто замирало, а потом снова начиналось беспорядочное на вид движение.
Николай Михайлович немного боялся, но старался выглядеть уверенным и все повидавшим путешественником. Подумаешь, многотонная махина в прозрачном легком воздухе. Подумаешь, в самом деле, десять километров над поверхностью Земли. И невообразимая скорость — в десять раз быстрее его старого автомобиля. Не на десять километров в час быстрее и даже не на пятьдесят — в десять раз!
Но вот уже объявили его рейс. Сразу выстроилась очередь. А на Север-то летит не меньше народа, чем на южные курорты — отметил про себя Николай Михайлович, поглядывая на другие выходы.
Внизу их ждал автобус. Тоже огромный. Широкий, высокий, просторный. Двери закрылись раньше, чем началась толкучка. Сзади уже помигивал фарами второй — на всех мест хватит.
И поехали.
Сначала неторопливо, пропуская тележки с багажом и какие-то машины с разноцветными мигалками на кабинах. Потом вырвались на простор и прибавили скорости.
Справа оказалась целая очередь самолетов, готовящихся к взлету.
"Рулежка",— вспомнил Николай Михайлович умное слово. — "А там дальше — взлетно-посадочная полоса".
Вспоминать эти слова было легко и приятно — голова занималась почти тем же, как при разгадывании кроссвордов. Привычное дело успокаивало.
Дома он всегда покупал на неделю газет и разных сборников с кроссвордами. И новости там можно почитать, и кроссворд разгадать. Мозги должны трудиться! Хотя бы так.
Потом очередь гигантов закончилась, автобус резво летел дальше, чуть потряхивая на стыках бетонных плит. В сухой траве бродили суровые черные птицы, не обращающие внимание на рев двигателей. Вроде, не вороны. На скворцов больше похожи. Но почему черные?
Автобус обогнул поле с птицами, проехал мимо длинного бетонного забора, перевалился, притормозив через какие-то колдобины, снова прибавил. Ехать было удобно. Кондиционер гнал прохладный свежий воздух. Панорамные стекла позволяли смотреть во все стороны.
Все ехали и ехали. Им, наверное, привычно.
Николай Михайлович снова разволновался. Почему так долго? Но оглянулся, не увидел недовольства или растерянности на окружающих лицах, сделал и сам лицо спокойное и уверенное. Хотя, казалось ему, раньше, когда он еще часто летал, все было как-то ближе и все было не так.
Вот автобус еще раз повернул, проехал через березовую аллею и остановился перед невысоким зданием из голубого стекла и серого бетона. Все оживились, подхватили свои вещи и начали выходить в открывшиеся двери. Выходили — и сразу заходили в это здание, и шли куда-то вперед.
А Николай Михайлович вышел и замер на минуту, складывая в слова большие синие буквы, тянущиеся над козырьком здания: "Аэропорт", "Добро пожаловать". Это как же это?
И сразу возле него оказалась очередная симпатичная девушка:
— У вас затруднения? — спросила она.
И очень красиво улыбнулась. А Николай Михайлович посмотрел вперед, посмотрел назад и только и сказал в ответ:
— А-а-а… где же самолет?
— У-у-у,— непонятно сказала девушка и предложила пройти туда, где ответят на все вопросы.
Доктор в белом халате мерял давление, смотрел в глаза и зачем-то в уши. При этом все время что-то рассказывал. Мол, что значит та или другая проверка, что бывает в таком возрасте, конечно. А время не то, так это у вас просто часы механические — их надо вручную переводить. Вот на телефоне наверняка время уже правильное, проверьте, проверьте. Наконец, сказал уверенно:
— У вас просто был спазм. Типичная картина. Давайте я вам — укольчик легкий для снятия последствий.
Быстро кольнул. А симпатичная девушка — не та, уже другая — под руку довела Николая Михайловича до самого выхода.
— Ну, ты даешь, дед! — сказал внук. — Мы уже думали, ты потерялся где-то по дороге.
— А у меня спазм был,— беспомощно сказал Николай Михайлович, чувствуя странную слабость и непонятную обиду на что-то.
— Так это ты просто с голода,— уверенно сказал внук и повез на своей большой блестящей машине ужинать и отдыхать.
Глубокой ночью Николай Михайлович проснулся в связи с острой необходимостью. Чуть потерпел, ленясь и одновременно немного стесняясь, но потом встал, натянул в темноте брюки и тихонько выбрался в туалет. А потом в ванной, включив свет и пустив теплую воду, уперся в зеркало, рассматривая седой венчик волос вокруг розовой лысины, мешки под глазами, слегка отвисший живот...
— Вот так, приятель,— сказал негромко, кивая сам себе. — Спазм — так это у них называется теперь. А ты всё фантастику читал в детстве, выдумывал что-то... А тут, раз — спазм. И ты на месте. Ты уже в будущем, старина...
Во сне, в теплом добром сне, он видел детство и пыльную дорогу, уходящую за горизонт, и маленький горбатый синий автобус, карабкающийся к этому горизонту. В этом автобусе уезжала в далекий город его старшая сестра. А он был тогда еще совсем мелкий. И даже о фантастике он тогда еще ничего не знал.
Знал только, что в будущем будет хорошо.
Так и проснулся — с улыбкой.
— Ишь, — сказал вслух сам себе. — Спазм, понимаешь. Такая, понимаешь, штука.
И вдруг понял, что совершенно не боится полетов, и что надо бы и к другим внукам и внучкам съездить. Раз уж все стало так близко и так быстро.
Пышки
— И-и-ирка-а-а! — в ушах зазвенело.
Даже зачесалось в ушах. Ну, кто еще может так визжать, кроме Таньки? То есть, давно уже Татьяны, как там ее папу, Петровны, что ли?
— Здорово, Петровна, чего блажишь-то, как прямо…? — Ирка, несмотря на время года, была по-осеннему сумрачна.
Она и в школе такой была — серьезной и даже суровой. А Танька — та балаболка известная. И блондинка к тому же самая натуральная. То есть, и волосами и внутренним своим содержанием. И фигура у нее тогда была — ого-го. Секс-бомб, секс-бомб… Прямо вот про нее давнишняя песня. Не то, что сейчас, критически оглядела ее Ирка. Хотя, эх, кто сейчас не с такой фигурой? Годы — они же прибавляют вовсе не там, где надо.
— Да ладно тебе нудеть, подруга! Ты погляди, какая погода!
Погода была просто классная. Вчера прошел сильный дождь, помывший город и сбивший легкий летучий мусор в дальние углы. Теперь этот мусор лежал живописно по газонам, вдоль поребриков из блестящего сколами граней гранита, сметенный с черной скользкой мостовой утренними дворниками.
Традиционно начало первого по-настоящему весеннего месяца мая было холодным, но солнечным. В воздухе плыл чуть уловимый запах огурцов — неподалеку толстая бабка в пуховом платке и сером ватнике продавала из пластиковой бочки свежую корюшку. Очереди к ней не было.
Подруги синхронно закурили, каждая своё, облокотились на парапет, глядя в отражавшую синее небо и яркие желтые дома медленно и тяжело текущую внизу воду.
— А помнишь…, — начали вдруг синхронно и рассмеялись вместе.
Раньше у них тоже так бывало, что одна и та же мысль вдруг приходила в голову. Бывает так: вроде, совершенно разные на вид люди, а думают иногда — слово в слово.
— А помнишь, как в «Пышечную» всем классом ходили на Первомай? Помнишь?
— Ну, не всем, наверное? Нас все же было тогда — ого-го. Под сорок человек…
— Конечно, ничего не помнишь. И еще отличница была, а память-то — никуда. Стареешь, что ли? Нас так много было, что в две очереди пришлось встать тогда. Я пошла налево, а ты — направо. И стояли потом у столиков в разных залах. Потому что тесно было. Но тепло-о-о…
— А вот в Москве наши пышки называют пончиками, представь, да? Пончики! Они там охренели в конец в столице своей.
Ирка научилась говорить разные грубые слова без всякой запинки, и не опуская глаз. Работа, чтоб ее так и туда… Тут с мужиками за день так наговоришься, что и дома потом хрипишь, бывало, как пьяный матрос.
— Пончики — это же такие круглые, с повидлом! Вот! — сжала пухлый кулачок Танька.
— А они их пирожками называют. Те, что с повидлом.
Ирка в Москве бывала почти еженедельно. И всегда приезжала оттуда с головной болью от суеты и крика. Москвичи все какие-то шумные были. Спешили куда-то все время. И народа в Москве всегда слишком много. Хоть на улице, хоть в метро.
— А пирожки — они вот так, плоские такие, — сомкнула ладони, не выпуская сигареты, зажатой между двумя пальцами, Танька.
— У меня бабушка тогда делала классные пирожки. С картошкой и с жареным луком. И еще с рисом и с яйцом.
— Ага, помню, помню… А пойдем-ка, что ли, в «Пышечную», а? Ну, не хочу я что-то сегодня в ресторан сегодня. Хочу, блин, детство свое вспомнить. Молодостью тряхнуть, типа.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |