— Да с какой стати он нам нужен? Явно не из тех, не из искомых.
— 'Из тех, не из тех'. Он непонятный, без бороды, хотя должен наоборот. Курит и в нос не лазит. Получается, никакого алиби у него нет! Чего тебе еще? Подсекай и веди к берегу — здесь я разберусь.
— Что значит 'веди'?! — возмутилась Катрин. — На основании чего? Возможно, с бородой я ошибаюсь. С Чеховым путаю. Что-то у них общее...
— Если Чехов побрился, значит, скрывается и на подпольном положении. На такое резкое бритье без веских оснований не идут.
— Чехов уже умер. Кажется в девятьсот четвертом...
— Ага, значит явное несоответствие с основной 'калькой', — Лоуд зашуршала газетой. — Уже интересно.
— Но это не Чехов... — Катрин осознала, что купилась. — Полагаешь, все равно интересен?
— А с чего иначе мы битых пять минут о нем толкуем? — л-кавалер выдернул за цепочку часы, вдумчиво прослушал первые такты мелодии и захлопнул крышку — часы были отнюдь не иллюзорные, золотые и новые. Видимо, новообретенные — оборотень тяготела к точным механизмам. — Давай рассуждать здраво. Мы понятия не имеем, как выглядят искомые нами лица. Но однозначно они склонны к авантюрам. Подойти к тебе — такой влекущей, холодной и опасной, разнузданной и недоступной — явная авантюра. Вот и проверим. Давай, отрывай корму от стула, авось не развалишься.
* * *
К бару она пошла. Абсолютно европейские свободные манеры — в Петербурге одинокое питие дам у стойки еще не привилось. Но она определенно русская — есть нечто этакое в лице и улыбке. Берет бокал светлого вина, стыдливо именуемого в меню 'морс Летний'...
Алексей Иванович аккуратно отправил в рот последний ломтик 'прошутто ди Парма'. Что ж, судьба. Никакого флирта — исключительно интерес литератора и поэта. Атавизм — с литературой покончено! — но в данном случае простительный.
— Прошу извинить за любопытство — крымское у вас в бокале? Оттенок показался весьма знакомым.
Не вздрогнула, обернулась в полнейшем спокойствии:
— Да вы знаток. Массандра. Ностальгия, знаете ли.
— О, так вы крымчанка? — уже машинально продолжил обдуманное удивление Алексей Иванович. — Предположу Ялту — не ошибусь?
Вблизи ее глаза показались абсолютно неземными: в столь пронзительные изумруды — завораживающе живые, меняющие оттенки от нежной зелени майского луга до угрюмой хвои векового соснового бора — поверить невозможно!
Алексей Иванович судорожно напомнил себе что женат, что не время, и вообще он проклят и забыт.
— Ялта? — слегка удивилась незнакомка. — Едва ли. Севастополь мне почему-то ближе.
— Балаклава! — торжествующе воскликнул бывший писатель. — Несомненно! Загар вас выдает. Случайно с Александром Ивановичем не знакомы? Вы — совершеннейший его персонаж.
— Александр Иванович? — в замешательстве переспросила незнакомка. — Увы, не могу припомнить.
— Александр Иванович Куприн, — снисходительно улыбнулся Алексей Иванович. — Есть, знаете ли, такой небезызвестный литератор.
— О, сразу не сообразила. Как же, 'Поединок', 'Штабс-капитан Рыбников'... А я, значит 'совершеннейший его персонаж'? Пардон, из 'Ямы', что ли выбралась?
Ни тени смущения, непоколебимо уверена в себе, не так юна, как казалось издали и в лице легчайшая неправильность — должно быть в детстве упала и рассекла бровь. Но страннейшим образом, все эти незначительные недостатки превращаются в необъяснимое очарование.
— Господи, но почему же непременно 'Яма'?! — засмеялся бывший поэт. — Я говорил лишь о яркости и уникальности образа.
— Польщена, но этак и до тургеневских барышень недалеко, а они меня смущают чистотой и стерильностью. Послушайте, а я вас, наверное, знаю. Не соизволите представиться?
Алексей Иванович извинился и назвался.
— Вот теперь узнала, — она легким движением обвела свой точеный подбородок. — Без бороды внезапно помолодели и не такой уж сухой академический классик. Кстати, знаете, одна моя очень хорошая знакомая пыталась понять русскую душу и русский язык по вашим книгам.
— Удалось?
— Едва ли. Русские вообще неудобны для восприятия и классификации.
Алексей Иванович глотнул летнего вина и горько кивнул:
— Да, мне недавно ткнули: 'да, скифы вы, да, азиаты вы'.
— С раскосыми и жадными очами? Известные строки, но заведомо запутывающие нескифских читателей.
— Помилуйте, но отчего же строки 'известные'?! — изумился Алексей Иванович. — Уж мне бы не знать.
— По слухам это некто А. Блок, тоже вроде бы небезызвестный литератор, — улыбнулась незнакомка. — Думаю, окончательного варианта стихов еще нет, почитатели цитируют варианты. Кстати, там 'да, скифы мы!'. И азиаты тоже мы. По-моему, так куда логичнее.
Алексей Иванович кивнул и залпом допил вино. 'Мы'! Именно 'мы'. Жестокий и справедливый приговор...
Её — насмешливую и абсолютно нездешнюю — звали Екатериной Олеговной. А угрюмый кавалер оказался вовсе не любовником, а кузеном, рыботорговцем и пламенным инициатором выведения новых пород черноморской султанки.
Танцевать Екатерина умела, но, очевидно, не любила. Ее узкая талия казалась твердой, будто затянутой в рыцарский корсет, но ладонь Алексея Ивановича угадывала скрытую гибкость, и от этого ощущения (и от выпитого спиртного) слегка кружилась голова.
...— И получается, что нас с вами, Екатерина Олеговна, как русских людей никто и никогда не поймет?
— Отчего же, Алексей Иванович. Вполне доступны мы пониманию, только незачем нас пытаться оптом понимать. Слишком мы здесь разные очами, формой носа, пристрастиями и мировоззрениями. Тем и отличаемся от 'правильных' народов...
Алексей Иванович проводил даму к столу. Суровый кузен глянул поверх очков:
— Присаживайтесь, милостивый государь, давайте по-простецски, по нашему, по-московски, без церемоний. Между прочим, я вас, драгоценный Алексей Иванович, узнал моментально. Скажете 'боже, где вы, Володя, — а где великая русская литература!' и будете совершенно правы. Зато глаз у меня наметан: кильку по сортам разбирать, это знаете ли тоже искусство, пусть и вопиюще непоэтичное. Устриц будете? Удивительного качества продукт подают в нашей 'Берлоге'. Я, откровенно говоря, в полном изумлении. Угощайтесь, не те дни, что бы стесненья высказывать. Но не будем о политике! Курлычьте про возвышенное, я послушаю, скромно приобщусь.
Кузен, звавшийся Владимиром Дольфовичем, внезапно и резко перекрыл свой фонтан красноречия, уж было показавшийся Алексею Ивановичу неиссякаемым. Помалкивал, лишь изредка хмыкал одобрительно или осуждающе, то ли газетной статье, то ли словам любителей литературы.
Угольки разгоравшегося было флирта потухли, не успев воспылать, но беседа с очаровательной Екатериной Олеговной внезапно увлекла бывшего литератора. Говорили почему-то в большей степени о Лонгфелло и 'Песне о Гайавате' — собеседница действительно читала поэму и в подлиннике, и в переводе, высоко оценивала скромные усилия переводчика, что было весьма приятно. Еще дважды выходили танцевать, сдержанные прикосновения к молодой вдове неизменно возбуждали мысли поэтические, не очень скромные и печальные. Не суждено. Алексей Иванович понимал, что это и к лучшему, но все равно было грустно.
...— Боюсь, переводить 'Золотую легенду' — большой риск. Сочинение замечательное, но мрачноватое, — поясняла Екатерина, кружась в объятиях опытного партнера. — Согласитесь, идея дистиллированной нарядной жертвенности во времена газовых атак и траншейной грязи, кажется немного надуманной.
— Вы полагаете? Не стоит и браться?
— Вам виднее, Алексей Иванович. Я исключительно любительскую точку зрения высказываю, уж не смейтесь, пожалуйста. Уверена, в вашем переводе из чего угодно несомненный шедевр получится.
Замечательная женщина, прямо голова от нее кружится. Хотя водка с крымским портвейном тоже воздействуют.
В очередной раз вернулись к столу. Моллюсков Алексей Иванович уже докушал, но догадливый кузен успел заказать две порции ветчины и колбасы, и вазу с фруктами.
...— В будущем от литературы мало что останется, — пессимистично прогнозировала Екатерина Олеговна, твердым движением нанизывая на вилку разом три кружка колбасы. — Разве что в резервациях школьной программы что-то уцелеет.
— Откуда такое неверие?! — ужаснулся Алексей Иванович, разрезая ветчину. — Литература — императрица всех искусств! Со словесности все начинается, ею все и кончается.
— Вот вы про императоров беседуете, — некстати влез кузен и принялся складывать газету. — А ведь не нашли нашего Николашу с семейством. Разве это сыск?! Бычки в томате, а не ищейки! Ни малейших следов! Что об этой тайне говорят в литературных кругах?
— То же, что и все, — ответил Алексей Иванович. — Несчастные убиты и опущены в реку с привязанными к ногам колосниками. У царицы с собой имелось немало бриллиантов — конвой едва ли мог устоять перед искушением. В версию счастливого бегства в Англию я не верю. Матросики такого не допустят, и не мечтайте.
— А чего сразу матросики?! — возмутился кузен. — Там вообще солдаты были.
Алексей Иванович несколько смутился, но пояснил провинциалу:
— Ходят слухи, что сначала на параход высадилась команда балтийских моряков-анархистов, избила царский конвой, пьянствовала и насажала с берега шлюх. Потом и произошла зверская расправа. Впрочем, кто может знать? В головах дичь, тьма, всеобщий ужас! В газетах сплошное вранье.
— М-да, какая-то странная версия, — сказала Екатерина. — К примеру, я слышала версию о добровольном отбытии царской семьи в монастырь. Обет послушничества, размышления об ошибках царствования, выпас коз...
— Господи, это что еще за басни?! О таком благостном уединении немедленно бы стало известно. Неужели вы газетчиков не знаете? — иронически отмахнулся вилкой бывший литератор. — Господь с вами, какие козы, какой монастырь?
— Буддистский! — конспиративно оглянувшись, прошептал кузен. — Буддистский монастырь — у меня вполне достоверные сведения!
— Отчего же вдруг буддистский?! — слегка ошалел Алексей Иванович.
— Буддистские, они тайные, — пояснил кузен. — Там все ходят в помаранчевом, все бритоголовые, одинаковые и поют. Козий сыр отличный. Вы пробовали?
— Нет, — признался литератор, пытаясь представить бывшего императора бритоголовым, поющим и с сыром.
— То-то и оно, — там все тайно! И вообще эти гималайско-тибетские чудеса — дело темное. Оттуда даже газетчики не возвращаются, — прошептал Владимир Дольфович, внезапно желтея лицом.
Алексей Иванович понял, что с потреблением 'морса' пора останавливаться. Дурно портвейн на водку ложится.
— Вы кузена не слушайте, — попросила Екатерина Олеговна. — Он с детства фантазер, да еще весь 'Мир приключений' перечитал.
— Я не перечитал, я с вышеозначенным журналом сотрудничаю, — с достоинством опроверг кузину Владимир Дольфович. — Пусть и малолитературные заметки кропаю, зато развивающие. Мои заметки по ихтиологии и человекообразным обезьянам редакторы рвут с руками.
— Поздравляю, коллега. Весьма рад знакомству. Увы, мне пора, — справедливо решил Алексей Иванович.
— Верно, давайте на посошок и по домам! — кузен резво разлил из чайничка остатки 'морса'. — Завтра вставать рано. Рыботорговля не ждет! Скоропортящийся у нас товар.
Вместе, уже совершенно по-дружески, вышли в вестибюль. Бра, швейцар и банкетки не желали стоять на местах, неудержимо плыли, но Алексей Иванович напрягся и галантно помог даме надеть пальто. Вывалились на улицу, Екатерина Олеговна удивительно пронзительно свистнула, подзывая извозчика. Бывший литератор осознал, что его загружают первым.
— Позвольте, мне бы пройтись полезно, — вяло запротестовал Алексей Иванович.
— Езжайте, вы классик, вам нужнее, — заверил кузен, упихивая нового знакомого на сиденье экипажа. — Кстати, чуть не забыл! А автограф?! Катенька попросить стесняется, но я-то по своей рыбной прямоте. Уж будьте любезны...
Кузен выдернул из-за пазухи довольно большой цветастый журнал.
— Это что за издание? — изумился Алексей Иванович, пытаясь рассмотреть обложку с какой-то картой.
— Пробный экземпляр, для Рыбопромышленного Союза, — пояснил настойчивый любитель автографов. — Чиркните уж, не кокетничайте.
Алексей Иванович нашарил в кармане пальто карандаш, душевно расписался.
— Другое дело! — восхитился кузен. — И наша третья кузина будет в восторге. Живой классик, это ж редкость!
— Кстати, Алексей Иванович, — вполголоса сказала Екатерина. — Вы прекращайте прогулки с пистолетом. Особенно в эти неспокойные дни. Ваше ли это дело? Еще подстрелят ненароком.
— Подстрелят и именно ненароком?! — Алексей Иванович захохотал. — Прощайте, Катенька, не поминайте лихом.
Он хохотал и не слышал, как кузен сунул извозчику деньги и веско посоветовал 'шмонать его не надо, а то так отмудохаю, не посмотрю, что ты парень в доску свой'.
Шуршали по мостовой колеса, не в такт клацали копыта, Алексей Иванович все смеялся и вытирал слезы.
— Сидите спокойно, гражданин-барин, — пытался успокоить его извозчик. — Ей-богу, сидите, а то патруль напужаете.
Но бывший литератор, а нынче обреченный боевик ничего слышать не желал. 'Ненароком, именно ненароком', да-с!
* * *
Шпионки уселись в пролетку и двинулись в сторону квартиры. Извозчик уютно причмокивал губами, подгоняя рысака, но опытный копытастый пенсионер не особо реагировал.
— Что-то не то... — пробормотала Катрин, размышляя о новом знакомом.
— Ясное дело, не то. Кто ж водку портвейном полирует? Это даже давно непьющим оборотням памятно. Какие-то странные классики пошли. Вот я Карла, Кропоткина или Эдика ни разу бухими не заставала. У них то вдохновение, то тюрьма — некогда зашибать.
— Подожди ты с этой антиалкогольной правотой. Расслабился человек, с кем не бывает. Вел себя прилично. Не в этом дело...
— Как это не в этом?! Набрался, пригласить в номера и вообще койку даже не удосужился. Я бы на твоем месте оскорбилась.
— Не ерунди. Я о ином думаю...
— Чего тут думать? Вечер вышел познавательный, но бессмысленный. Классик нам ни к селу, ни к городу, разве что перед Фло оправдаешься: проводила время не только с асексуальными революционерами и унылыми отставными монархами, но иной раз и интересные люди попадались. Я для достоверности и автограф урвала. В принципе, любезный человек этот поэто-писатель, хотя свинины потребляет ужасающе много. Это ж не селедка, как ее в таких количествах можно жрать?! Впрочем, талантливый человек склонен к самопожертвованиям и иной дури...
— Стоп! Я как раз о автографе думала. Он чем расписывался? — Катрин замерла, прислушиваясь...
Откуда-то из-за Моховой донесся треск очередей.
* * *
Ново-Косой переулок
47 часов до часа Х.
Боевики заняли позиции на третьем этаже длинного дома. Просторное помещение, очевидно, служило чем-то вроде цеха: наваленные кипы войлока, раскроечные столы, шкафы с чем-то непонятным, едко пахнущим. Чего тут производили, Борька так и не понял — пробираться приходилось в потемках: на всю группу имелся единственный электрический фонарик, да и в том батарея издыхала.
