Кто поверит эху? - Часть 1

— Дурак ты, похоже, если правда то, что про тебя рассказали, а не пособник разбойников, — сказал человек, у которого была вода. Откуда он взялся, Лиани не понял, а тот больше ни звука не произнес.

То проваливался в забытье, то снова выныривал. Но вокруг ничего не менялось, хотя, может, и прошла-то всего пара часов.

Когда пришел в себя, все вокруг было темно-серым, сверху от стены сочился неяркий свет: похоже на раннее утро. Сюда привезли после полудня... больше полусуток, значит. Шагах в двух от него проступала решетка, за ней, видимо, коридор, не разобрать ничего. Повел рукой — лежит на чем-то вроде матраса из плотной ткани. Одного движения хватило, чтобы вокруг снова все налилось багровым, но удержался, не потерял сознание. Ощутил повязки под пальцами: значит, он еще нужен. Плохо...

Постепенно светлело, он, чуть поворачивая голову, смог осмотреться. Небольшая камера, сухая и вроде довольно чистая. Напротив коридор, кусок стены за ним и еще решетка — но там, похоже, нет никого. Городская тюрьма? Но странно, что здесь так пусто.

За стеной кто-то засмеялся, окликнул другого. Юноша прислушался — нет, не понять по обрывкам слов.

Облегчение оказалось временным. Сколько-то еще прошло времени, не до того было, чтобы следить за ним. Когда снова смог хоть как-то осознавать, что вокруг, все опять стало серым, а по ту сторону решетки высилась чья-то фигура.

Света хватало — увидев человека в черно-красном, он перестал дышать. Только потом разглядел — не Макори, незнакомый человек в форме городской стражи.

— Оклемался чуть? — спросил тот.

Лиани промолчал. Мало ли чего ему будут стоит слова. Из-под ресниц разглядывал стражника — нет, у тюремных другая форма, хоть и похожа, и нашивки другие.

Тот лязгнул замком, вошел, приподнял юноше голову, приложил флягу к губам.

— Пей.

Не вода была, что-то травяное, довольно горькое, вкусом похожее немного на полынь и на хвою. Настолько отчетливый вкус, что даже сейчас разобрал.

— Дрянь редкостная, но поможет, — сказал стражник.

— Где я? — решился спросить.

Как ни странно, ответ получил, короткий, но по сути. Так получалось — судьям Макори своего человека отдавать не собирался, поэтому и обратился к приятелю, главе городской стражи. Почему не оставил там, где проходил допрос, неизвестно. Видно, в тайне не собирался этот случай держать.

— Не знаю, — ответил стражник. — Их дела, не мои.

В городе у земельных не было места, куда можно поместить заключенного — кроме судейских тюрем, куда привозили совершивших серьезное преступление. С мелочевкой все решали на месте. И в казармах городской стражи преступников не держали, разве что провинившихся по мелочи гарнизонных солдат, да ненадолго запирали нарушителей спокойствия улиц, пока не решали, передать судьям или пусть платят штраф и катятся к демонам. Впрочем, и в тюрьме преступники не засиживались — суд в Землях Солнечной птицы был скор.

**

...Глава земельной стражи провинции родом из боковой ветви Нэйта. Макори вынужден подчиняться ему, но не любит; а тот, похоже, питает схожие чувства к Суро. И опасается, что глава Дома намерен поставить сына на его место. Пусть не сейчас, но через несколько лет...

Мог ли он попытаться подставить Макори? Удар по репутации не серьезный, не удар — царапина, и все же. Проглотишь это, в следующий раз все будет серьезней.

Это могло быть случайностью, а могло провокацией, направленной на Макори или на мир в их семействе. Тогда непонятно, кто заварил всю эту кашу, но желающих найти — раз плюнуть.

Можно было остановить допрос, обратиться к отцу, но тошно становилось от одной этой мысли, и он решил сам.

Но красивый был ход, нельзя не признать. Выбрал тот парень момент для признания! Опять же, случайно или кто надоумил? Лучше всего было бы втихую прикопать и его, и этого Ирисаму где-нибудь в лесу, но слух уже пошел; убрать мальчишку ничего не стоит, а чиновника так просто уже не удастся. Значит, пусть пока и тот поживет, может, скажет что-то еще.

**

Запах крови мерещился ему во сне, а наяву она остановилась уже, и темные пятна, проступавшие сквозь повязки, были соком каких-то растертых в кашицу трав. Травы приглушали боль и снимали жар. Аромат их, горький, слегка пряный, был ему незнаком, а ведь не иначе что-то простое, никто не будет тратить на него дорогие зелья. Что-то похожее, но другое ему давали пить — тогда на несколько часов мог заснуть спокойно.

— Что это за растения?

— Любопытный какой. Думаешь, пригодится? — хмыкнул стражник-лекарь. Как ни странно, насмешка разбудила желание жить.

В прошлый раз лекарь приходил с помощником, когда делал перевязку — наверное, и в тот раз, о котором Лиани не помнил. Но теперь заключенный мог сам шевелиться, хоть и с трудом, и помощник не был нужен — а стражнику, видно, хотелось поговорить.

— Если ты чудом выйдешь отсюда, я тебе все расскажу про травки, — пообещал он, — А пока — нет, примета дурная, открывать секрет человеку, который заберет его с собой на тот свет.

Сказал, и усмехнулся тут же:

— Только если тебя и выпустят, я бы поостерегся своих сослуживцев. Ты им устроил веселую жизнь... Слышал, и сотнику вашему досталось, спасло то, что был на хорошем счету и во время твоих подвигов важным делом был занят.

Лицо жарко вспыхнуло: можно представить... И товарищам плохо пришлось. Десятка была сурово наказана вся, но жизнью не поплатился никто — ему, видно, все же поверили, и спасли их былые заслуги.

Хорошо, что в земельных у него не служит никто из родни — им бы точно не поздоровилось, хоть и бы и в другой части.

Он, сознавая свое малодушие, был рад, что не пришлось предстать перед сотником, под началом которого служил. Тот в Лиани верил, поставил во главе десятки, а в скором времени мог добиться и повышения своего подчиненного... Теперь сам пострадал.

И Нээле... Помог, называется... лишь бы ей повезло хоть сейчас. Спрашивал — на вопросы не отвечали. Может, нашли ее, а может, нет. Лесной дух...

Все равно бы оставил ее одну. Долг не позволил бы поступить иначе. Довез до надежного укрытия — и назад. Иначе невозможно. Конец один, но хоть сам вернулся — все меньше позора семье и отряду. А так...

**

"Дорогая сестра, пишу тебе в Дни Малого лета, а получишь ты мое послание, верно, уже после Солнцестояния. У нас все хорошо, хвала Небесам, дети здоровы, и случилось чудо — подле дома цвела яблоня, три года как засохшая. Муж все никак не решался спилить ее, помня о том, как под ней мы признались друг другу в любви, и дерево ответило благодарностью.

Мы с тобой давно живем далеко друг от друга, но я до сих пор скучаю, и рада была бы, стань мы опять неразлучны. Несмотря на это, я по-прежнему счастлива, как, надеюсь, и ты.

Одно тревожит меня, дорогая сестра. Ты знаешь, я неплохо разбираюсь в делах, еще отец за это хвалил меня, а уважаемый муж порой ищет совета. Месяца не прошло, как вернулся на родину младший брат нашего господина, Кэраи Таэна. Все были рады ему: оставить Столицу ради севера непросто, это многие понимают.

Но, боюсь, с его возвращением грядут перемены, которые не принесут нам радости. С весной оживился торговый путь, проходящий через Хинаи. Раньше мы могли покупать у караванщиков товары из Срединных земель и с юга, и продавать здесь. Теперь на такую торговлю надо получить специальное право, а оно дорого стоит, и часть дохода придется отдавать в казну. Но штрафы, если попробуешь пренебречь этим указом, куда выше прежних. Не знаю, можем ли мы себе позволить то, что делали раньше, и таких, как мы, много. Думаю, какая-то часть торговцев и вовсе разорится. Наша провинция так велика, неужто казне требуются те крохи, которые мы получали?

Боюсь, это еще только начало...

Но не буду уподобляться совам, приносящим дурные вести. В остальном у нас все хорошо, по осени, если будем благополучны, племянник отправится к вам в Окаэру и привезет от меня подарок. Молюсь о вашем здоровье, сестрица, передаю добрые пожелания всем членам твоей семьи.

С любовью, всегда преданная тебе Омиэ".

Глава 9

В свете полной луны сад казался белым и черным. Даже огненно-красные розы потеряли свое великолепие, став одного тона с потемневшими листьями. А окна ярко сияли, из них доносились нетрезвые выкрики, песни и смех. Дни Хранителей завершились, теперь можно было не стесняться, и радоваться жизни вовсю.

Бесшумно отодвинулась дверь, и на террасе появился человек — нырнул в темноту, как изнывающий от жары кидается в прохладную воду. Закрыв за собой дверную створку, всмотрелся в пустой сад. В свете луны он сам был — белое и серебро, часть ночного пейзажа. В легкой блузе, а безрукавки не было на нем — во время дружеских пирушек не слишком заботятся о приличиях.

На лице юноши не было ни следа пьяного разгула. Легкая утомленность — и беспокойство, похоже, вызванное не шумом и звоном за спиной, а чем-то, проистекавшим снаружи. Он запрокинул голову, приоткрыл губы, словно пытаясь пить лунный свет. Порыв ветра ударил, нежданный среди тихого сада. И тут же скрипнула половица.

Юноша перевел взгляд с лунного диска на кусты барбариса, сказал недовольно, не оборачиваясь:

— Зачем ты ходишь за мной?

Невысокая девушка рассмеялась, зазвенели бубенчики на поясе и широких рукавах, черно-алых при дневном свете. Раскосые глаза ее поблескивали, походка, легкая и плавная, сейчас была слегка неуверенной.

— Там мне... нечего делать. Господин Иэра меня пригласил, но он уже не может поднять головы...

— Напейся и ты.

— Нет, нет... Завтра я должна танцевать, — ашринэ сделала поворот, повела в воздухе полуобнаженными руками; плеснул шелк, скользнул по упругим листьям. Снова раздался звон.

— Ариеру — оборотень, наверное, — обронил юноша довольно язвительно. — Пьет он точь-в-точь как лошадь.

— Но он хороший, — девушка облокотилась о резные перила. — Я пыталась помочь. Он все пьет, пьет... А почему, не знаю...

Она смахнула слезу со щеки. Потом улыбнулась.

— Я буду петь и танцевать для тебя. Тем уже все равно... не отличат меня от напольной вазы.

Пальцами с острыми ноготками пробежалась по шелковому рукаву юноши.

— Тебе идет белое, — шепнула она. — Это цвет судей и отшельников...

— И смерти?

— Нет, — ашринэ помотала головой. — Смерть — это уродство... Тлен... Небеленый холст, вот ее цвет, а ты... Так мягко блестит, — она тронула шелк его рукава. — Похоже на водяную лилию, из тех, что раскрываются только при лунном свете... к утру опять смыкают лепестки. Говорят, корнями они дотягиваются до Нижнего дома...

Юноша отмахнулся от хмельной танцовщицы, снова прислушиваясь невесть к чему.

— Тебя что-то беспокоит? — девушка прильнула к нему, заглянула в глаза.

— Да.

— Расскажи... я твоя кошка, я сохраню тайну, — она замурлыкала.

Юноша со смехом отстранил ее. Подумав, сказал серьезно:

— Нечто недоброе пришло в город. Сегодня к ночи...

— О! — выдохнула девушка, покачнувшись. — Ты знаешь?! — глянула с обожанием.

— Я буду знать. Скоро.

Ашринэ присела у его ног, откинулась на перила.

— Какое крепкое вино... забавно... хочется болтать глупости. Но ты ведь не рассердишься? Я всегда... твоя.

— Это ночь такая... она пройдет, — тихо сказал юноша, на пару мгновений снова утратив живость.

— Она пройдет...

Юноша провел пальцами по ветви барбариса, по тонким колючкам.

— Осторожней! — сказала ашринэ. — Уколешься...

— И что же? — прижал палец к шипу. Отнял — на коже выступила капелька крови. Девушка вскрикнула, потянулась к его руке, завладела ладонью. Он не противился, — смотрел на лунный диск, ловя каждый шорох в саду.

Ашринэ прильнула губами к ранке, слизала алую каплю.

— С ума сошла! — он отдернул руку, глянул сердито. — Не делай так больше. Ступай в дом, лучше развлекай Рииши, он-то не пьяный, — юноша тронул нитку речного жемчуга в прическе ашринэ.

— Ему никто не нужен сейчас... Давно не нужен, после нее... Странно, что согласился быть здесь, ведь и не смотрит на меня, на других... Ты придешь ко мне завтра?

— Мне будет не до того.

— Ахх... а потом тебе снова поручат куда-то ехать... Или будешь в другом месте, я знаю, где... Она настолько лучше меня? Но ты больше любишь тех актрис, словно они свет в окошке. Что они могут дать? Всегда играют, всегда неискренние...

Летучая мышь вычертила ломаную линию над дорожкой. Тень зверушки была слишком маленькой и легкой, чтобы упасть на белый песок — хрусткий снег в лунном свете. Мышь пела, пронзительно, захлебываясь — охотничий гимн.

— Что она говорит? — шепнула девушка. — Обычно люди не слышат ее писка...

— Иди. Я тоже скоро вернусь, — сказал он после паузы, будто и в самом деле узнав что-то из голоса ночной летуньи.

...Две танцовщицы — в черном и светло-красном, у обеих широкую юбку украшал прихотливый узор из желтых сплетенных и ломаных линий. Двигались так же — то плавно, то нарочито-ломано. Никакой истории танец не представлял, девушки лишь давали гостям возможность вволю полюбоваться своими искусством и красотой. Хотя по-настоящему хорошо в них было только тело, лица — грубоватое у одной и невыразительное у другой — с трудом угадывались под слоем краски.

Одна девушка опустилась на колено, руки ее качались, словно тростник под ветром, а другая кружила рядом — тот самый ветер. Ожерелья и височные подвески танцовщиц позвякивали, переливались росой на стебле.

Рииши прикрыл глаза. Легкий звон... словно ручеек журчит. А в окна тянет ночной свежестью; можно представить, что снова — на берегу, и она смеется, перепрыгивая с камня на камень, ловко управляясь с юбкой и просторной накидкой; не прыгает — перелетает...

Быстро распахнул веки; нет, довольно воспоминаний. Никаких ручейков, просто комната, светлая от множества ламп, угощение, гости ... Просто один из приятелей получил хорошую должность и отмечает.

Мимо скользнула танцовщица с улыбкой, будто нарисованной на лице. С кем-то она сегодня уйдет? А, неважно.

— Это все... чушь, — раздался пьяный голос из угла. — Танцевать умеют... в Столице. И красотки там... тоже...

Рииши, потянувшийся было к чашке со сливовым вином, помрачнел и убрал руку.

— Ты все еще о ней думаешь? — прошелестело над ухом.

— Нет.

— Но она того стоит...

— Я просил не упоминать эту... особу.

— Смотри... не боишься разрушить и свою жизнь тоже?

— "И"? Много чести Лайэнэ. А что до ее жизни, так не беспокойся, эта свое не упустит.

— Дурак ты, Рииши...