Вервр шагнул с порога и побрёл вдоль плетня, ведя рукой по верхушкам кольев и облизываясь. Метки впитывались в древесину, незаметные людям — и ужасающие, непреодолимые для зверья.

— Кем меня сочли эти люди, если даже не указали, где искать постоялый двор? Кем, вот занятно, — мурлыкал вервр, принюхиваясь к сытному мясному духу собранного в дорогу обеда.

— А ничо так леший, деловитый, — догнал басовитый шёпот жены дровосека. Могучий вздох полетел над захламлённым двором. — Только пьющий. Как и ты, зараза.

— Да-а, — послушно поддакнул 'сирота'.

— Чё встал? Иди, поленницу собирай. Сказано: не жрать им отныне матушкиных яблонь.

Вервр, завершив обход просторного двора, прощально махнул рукой и заспешил прочь, по главной и единственной деревенской улице, к постоялому двору. Оттуда ветерок тянул запахи сухих и свежих трав, ссор и азарта. Под крышей гудело от голосов, шелестело шёпотами и вздохами.

— Троецарствие! — пискнул голосок Аны. И обуза залилась хохотом.

Вервр невольно улыбнулся: не пропала, никем не обижена. Хорошо.

— И кто тут еще шельма, — горестно вывел тихий, задыхающийся голосок там же, в большом зале постоялого двора.

— О, кисличная мята, она же ж! — обрадовался кто-то раскатисто и солидно.

— Попутал леший играть на серебро с продажи урожая, — вздыхал ещё кто-то. Сетовал он задушено, обречённо. — Так она ж дитя... Шутковал я! Так как теперь-то? Ох, беда... ох пропали мы...

Вервр скользнул в приоткрытую дверь и пробрался в главный зал, никем не замеченный. Пискнул и улыбнулся шире. Он любил разбирать брожение людских душонок и умишек. А тут и страхи, и досада, и свежие сплетни, еще не перетёртые в труху, и злость всех на всех, и радость из-под этой злости, ведь соседская беда — она воодушевляет! И посреди болота из мыслишек, как белая лилия в золотой пыльце, Ана с её детской чистой душой.

Не иначе, полдеревни столпилось возле большого стола. Все с ужасом следили за игрой в кости. Возле левого локтя малютки Аны грудилась кучка монет, справа в ряд выстроились кружки. Вервр принюхался: черничный, брусничный и земляничный морс. Что ещё? Пирожки, творог... И дальше на столе и на скамье: мотки пряжи, несколько чурок разносортной древесины, баночка с лаком, гладкая лента. А ещё связка сушёных грибов... это-то зачем?

— Троецарствие, — заверещала Ана, даже не метнув кости.

Кинула — и расхохоталась. Вервр по слуху понимал: падают, катятся, замирают... и толпа обречённо вздыхает. Еще бы, людям кости одинаковы, а вервру или атлу с их чуткостью нетрудно понять и малейший дефект развесовки, и создаваемое им поведение при броске. Тем более хитроватая Ана не кинула далеко, а перевернула ладонь над самым столом.

— Ана, а где твои родители? — спросил сидящий напротив кривоватый тощий человек, тот самый, что сказал про шельму. — Тебя, наверное, потеряли. Переживают.

— Тятя-пама не теряет, — гордо сообщила Ана, сгребла кости и снова скатила с ладошки. -Троецарствие! Хочу мёд. Липовый.

— Три раза в день пить, по полкружки, — загудел смутно знакомый голос. — Печёный лук прикладывать к нарыву, тёпленьким.

— Шельма? — не поверил вервр, вслушиваясь. — Вот от кого не ждал перемен даже я...

Теперь нового гостя заметили, к нему дружно обернулись... и охнули хором. Вервр демонстративно прочесал волосы назад, убирая от лица. И улыбнулся, огорчаясь обычности своих зубов.

— Леший, — выдохнули особо умные из дальнего угла.

— Вы и есть тот самый... пама? — обрадовался кривоватый человек. — А я зовусь Голос. Сразу видно, вы человек достойный. Будьте добры, не сочтите за труд спасти здешнего старосту. Он от забав вашей Аны вот-вот полезет в петлю. Он бы ещё в ночь полез, но я втолковал ему, что девочка шутит, серебро ей не требуется. Я прав? Она славная. Только такая, знаете... вольная.

— Воля! — кивнула Ана, снова выбросив на костях непобедимое в игре и почти невозможное 'троецарствие'.

— Я говорил ещё и про ответственность, — тихо напомнил вервр.

— Велел: прилепись, — надула губы Ана, всполошилась и смахнула кости на пол, подальше. Вцепилась в кружку с морсом. — Я вот... я леплюсь. Вот. И вот. И вот.

Она собрала ближе все кружки, покосилась на монеты и смущённо вздохнула. Тронула пальчиком ближнюю.

— Подарок. Новый. Тебе.

— Не ругайте её, — вступился Голос. — Она добрая, только сразу такого наворотила, что теперь не знает, как бы сбежать. А я взял с неё слово, что не побежит. А староста сам виноват, пьян был вусмерть и хвастался. Ну и мы хороши, стали жаловаться и отвлеклись... Вы не встречали молодую женщину? Мы разыскиваем её пятый день, всё без толку. Темноволосая, звать Чиа, она тихая и с людьми настороженная. Сиганула в лес, мы уж и звали, и искали...

В каждом слове Голоса звучала настоящая боль. Вервр удивился — надо же, душу человек вкладывает, переживает. Это не все умеют, даже для близких. И Шельма вздыхает солидарно, ему тоже тяжело. Хотя прежде выходки 'честного вора', проклятого родней, были порой хуже деяний его знаменитой мамочки Белоручки. Кто дважды пробовал свести Алого Пэма прямо из конюшни? Кто на спор влез во дворец к канцлеру, устроил жуткий переполох и умыкнул породистого щенка? Кто пристегнул к единой цепи спящих на посту стражей и последним туда же, на общую сворку, добавил разъярённого кота?

— Надо же ж Чиа искать, а мы от кашля лечим, от чирья, — буркнул Шельма, глядя в упор на вервра. — Вот же ж вилы! Ана ж меня надула в кости! Да шагни я за порог, кого сунет в петлю обобранный до нитки староста? А? Вот же ж... шельма мелкая. Аж завидно.

— Ан, прости, — 'обуза' принялась сопеть, готовя порцию спасительных слез.

— Ответственность, — строго, с нажимом выговорил вервр. — Ты не поняла?

— Поняла. Подарок же! — слезы покатились градом. — Тебе. Цветы.

Вервр поморщился. В нелепых спорах с Аной отчего-то он не оказывался прав так, чтобы вес правды не дотягивал до неоспоримости. Вот и теперь... разве он верно поступил, бросив ребёнка в ночном лесу? Разве он не знал, на что обрекает деревню... а затем и Ану? И себя — в худшем случае.

— За Чиа не переживайте, она сама найдётся. Ей надо еще немного побыть одной. И — спасибо. Я оказался должен вам, — покривился вервр, кивая поочерёдно Голосу и Шельме. — Ана, как быть с моим долгом?

— Спинка! — Ана ткнула пальцем в кривоплечего. — Лечи.

— Я не лекарь, — отмахнулся вервр. Задумался. — Хотя... кости умею и дробить, и перебирать, и составлять. Пошли, немочь. Ана просила за тебя. Значит, готовься к пытке, так тому и быть.

Вервр пошевелил пальцами, намекая, что в смысле правки позвоночника он очень даже зряч. Голос оживился, сполз с лавки и захромал вдоль стола. Староста протиснулся к вожделенному серебру, составляющему не его личное достояние, а ценность всей деревни. Было слышно, как мужик подгрёб монеты, лёг на них и завыл тихо, проникновенно. Не успокоился на этом, принялся вдумчиво драть бородёнку и красочно, рисуясь перед селянами, клясться не пить ни браги, ни настоек.

Для осмотра больного вервр выбрал полупустую кладовую, предложенную расторопным Шельмой. Как тот умудрился протиснуться вперёд, придержать дверь и поддеть на сгиб локтя Ану? Ловкий. Но — раздражения не вызывает. С прошлой встречи стал куда как занятнее, сложнее и глубже, — отметил вервр. Он сел у стены и стал ждать, пока всё нужное будет приготовлено трудами расторопного Шельмы и усердно мешающей ему Аны: соломенный тюфяк, покрывало, тёплая вода, полотенце, мази...

— Мать не простил? — спросил Ан, слегка удивляясь своему любопытству.

Шельма как раз укладывал Голоса на тюфяк и прибирал его рубаху, складывал с какой-то трогательной аккуратностью.

— Да ну её, — без злости буркнул Шельма, не усомнившийся, что спрошено у него. — Мы с Голосом перетёрли. Живая ж мать всяко лучше, чем никакой. Да и она ж... унялась, в мои дела не лезет, в свои не тянет. Ана, тебя ж моя мамка не обижала?

— После разберёмся, — вервр пересел к тюфяку.

Он быстро провёл кончиками пальцев по спине Голоса, повторно тщательно прощупал ребра и позвоночник. Задумался, растирая руки и грея их, а затем растирая изуродованную спину и тоже грея, готовя к работе.

— Кто выставил Чиа из города?

— Матушка Ула, — отозвался Голос. — То есть...

— Понял. Занятно, как сплетаются случайности в мире людей... и тем более атлов. Не скучно. Без боя не скучно... Как тебя? Голос, да? Я поправлю, но затем тебе понадобится белый лекарь. Не знаю, где они ещё есть. Раньше была семья на побережье, на юге. Сильная кровь, но вся вылиняла в новых поколениях. Дар был осознанно разменян за золото. Так я слышал.

Вервр снова прощупал позвоночник. Долго примерялся, решая, стоит ли ломать два плотно сросшихся ребра, разделяя их и причиняя большую, но неизбежную боль. Ана сопела, держала Голоса за руку и очень за него переживала. По вздохам слышно — аж до слез.

— Останусь на три дня, — решил вервр и сместил седьмой позвонок, сразу лишив жертву сознания. — Тут чутье нужно... звериное. Старые переломы, всё срослось и наслоилось. В мягкую, как делают лекари людей, поздно править. Ана, прекрати рыдать.

— Я болю, — пропищала та в ответ и снова заныла.

— За него? — удивился вервр.

— А-ай... Да. О-ох...

— И как тебя наказывать, — разделяя два сросшихся позвонка и разводя их в нужное положение, пробормотал вервр. — Ты умудряешься казниться хуже, чем казнил бы даже я, даже решившись. Ладно, боли. Где Шельма?

— Тут же ж! — выдохнули в затылок.

Вервр рассмеялся, запоздало опознав и подкравшегося Шельму, и нож у самой своей спины, и то, как дрожит приготовленная к удару рука бывшего вора.

— Меня тут назвали лешим. Согласен?

— А кто же ж с бесами спорит, — усмехнулся Шельма. — Леший, значит, леший. Твою ж чешую, да хоть мертвяк, только лечи!

— Весь в маму, — промурлыкал вервр.

— Так у неё ж тебя и видел, — добавил Шельма. Помолчал и уточнил: — Давно.

— Значит, с этим разобрались, — проверяя спину, отметил вервр. — Нужна толстая кожа, вроде седельной. Прутья железные и ивовые. Сапожные нитки. Топорик. Деревяшки наподобие черенков от лопат... Корсет будем делать. Эй, — вервр дёрнул уголком губ, изображая для Аны подмигивание. — Он исчезает почти так же ловко, как я.

— Леший-Шель! — пискнула Ана, мигом забыв про слезы. Снова согнулась от близкой чужой боли. — Ой-ой... Ай!

— Видно, всем атлам в детстве кто-то должен сказать: обещай не играть в карты и иные азартные игры. И они в ответ...

— Ни-ког-да! Ни-ни... От-вет-ственность, — кусая губы, выдавила Ана, сперва медленно, а затем скороговоркой, глотая слоги длинного трудного слова.

— Да. Важнее подарка. Но я опять получаюсь виноватым. Так что подарок с меня. Думай, что бы ты хотела?

— К деду Ясе в гости, — сразу отозвалась Ана.

— Ещё до зимы? И не пойдём к западному морю?

— В гости! И палку.

— Да, я обещал ему узорную трость, — припомнил вервр. — Договорились.

Правка позвоночника длилась и длилась. Ана рыдала и пищала. Шельма вздыхал...

Наконец, переживший шок и боль Голос зашевелился, тихонько застонал. Он очнулся — потный с головы до пят, измученный и бессильный шевельнуть даже пальцем. Он дрожал, стучал зубами в ознобе и не знал к своему счастью: это лишь начало чёрной полосы жизни, именуемой лечением. Иногда лучше — не знать. Вервр усмехнулся и промолчал. Ана всхлипнула и больно стукнула по колену. Она, кажется, снова угадала несказанное вслух.

— Вот же ж! — с грохотом сваливая в кучу запрошенное, рявкнул Шельма. — Думал, бесы убивать годны, и только же ж.

— Бессмерть третьего царства древние атлы звали левой рукой лекаря, — согласился вервр. — Мы чуем смерть. Это наше: смотреть ей в глаза. Спорить за добычу даже с ней. Никто не живёт полнее вервров. Однажды ощутив себя высшим хищником, уже нельзя отказаться от... предназначения. Ана, ты слышала? Воля и ответственность.

Малышка отпустила руку Голоса, едва тот забылся обморочно-глубоким сном, и перебралась за спину вервра, ловко вползла к нему на плечи и принялась плести косички из отросших волос. Это имело бы смысл, если бы волосы, падая на лицо, мешали взгляду. Но слепой вервр не спорил, а зрячий Шельма не замечал: гнулся над коробом со склянками и свёртками, перебирал запасы и старался придумать, как бы ещё ослабить боль друга?

Вервр принюхался, пискнул и собрал эхо. Вечереет, туман копит впрок росу для травных ожерелий. Село засыпает... Сплетни временно иссякли, постоялый двор опустел. Только его хозяин вздыхает и учитывает ничтожный доход: много ли возьмёшь за морс? И с кого, если девочка оказалась под присмотром — страшно и подумать — лешего?

— Давным-давно к одной тете-глыбе пришёл... — вервр покривился, — ладно, прямо скажем, пришёл граф Рэкст. Ана, слушаешь? Это сказка. Рэкст получил приказ убить ребёнка. Было необоснованное подозрение на полную кровь, а еще большая игра одной ветви княжьей родни против другой. Он должен был убить. И никакого выбора. Он был зол. Что он — игрушка людям? Или оружие? Или их пёс?

— Плохая сказка! — засопела Ана.

— Рэкст навестил тётю-глыбу... Она та ещё зверюга, с чутьем... и Рэкст надеялся, что будет понят, не сказав лишнего. Ночью он взял большой нож и пошёл убивать. Но во дворце уже плакали. Говорили, ребёнок выпал с чердака, весь изломался, не узнать толком... и ещё его погрызли... не важно. Злая сказка. Это случилось шестнадцать лет назад. Рэкст не спрашивал, откуда тетя-глыба взяла труп ребёнка и куда дела живого, княжьего.

— Зачем... все это? — покривился Шельма и зло захлопнул короб.

— Тут начинается главная сказка, — вервр поднял палец, и Ана вцепилась в руку, дёрнула, требуя исправить всё плохое в истории. — Рэкст стал должником тёти. Годы шли. Однажды ему передали весть. Он помчался, — вервр усмехнулся и добавил для Аны: — и плащ его раздувался, как крылья, и волосы вбирали изморозь ночи, самой холодной за много лет. Рэкст видел, как тётя-глыба облила водой родного сына и выставила за дверь. Бес крался по крышам, пока мальчик мог идти. Босиком по льду... След получался кровавый, и сдирал пацан не кожу с пяток, а остатки тепла с души... Из-за старого долга перед тётей-глыбой бесу пришлось пристраивать её замёрзшего сына в дом хэша. Тот хэш выставил условие: Рэкст не переступит границ его владений, пока сам хозяин или его старший ученик не пригласят. И стал ворёнок жить на новом месте, и вырос из него человек. Кто бы мог такого ожидать, а?

Вервр замолчал. Ана пощекотала ладонь, хихикнула. Наклонилась и кувырком спустилась с плеч вервра, шмякнулась об пол, не особенно усердно пружиня руками и ногами. Ткнула Шельму локтем в бок — мол, хвали сказку! Бывший вор вздрогнул и очнулся.