Альтернативная реальность (рус)

— Архипом.

— Послушай, Архип, ты за русских или за шведов?

— Шел бы ты, мил человек, своей дорогой — не морочил бы мне голову.

— А все же?..

— Да нам все едино... Ни Петро ни Карло жить тут не станут. Пошумят маленько и уйдут... Нужно только чуть переждать.

— Так ты же православный! Крест на груди. Должен стоять за единоверцев. Придет Карло — разрушит церкви.

— А ты не больно стращай!.. Бог, он — в душе. Мой храм всегда со мной. А единоверцы тоже разные бывают. Фуражиры петровские — не больно-то ласковы...

Похоже, его не убедить. Ну что ж, Архип, хоть ты и прав, но выхода у меня нет: опять — телепатия.

— Послушай, дед. Где-то в ваших болотах увяз драгунский корпус. Без него шведа не побить. Помоги!

— Так бы и сказал! А то сразу норовишь в душу лезть. С какой стороны шли?

— По южной дороге.

— Там и плутать-то вроде негде. Разве в Черную топь?..

— Далеко?

— Да верст пять-шесть будет.

— Верхом сможешь?

— Давненько не пробовал?

— Ну, давай, миленький! Выручай! Грыцю, помоги деду. Сам подождешь меня здесь.

Архип явно скромничал. Он вполне уверенно скакал верхом. Хотя не так быстро, как хотелось. Но тут уже телепатией не поможешь. Въехали в лес. Очень быстро и так не особо приметная дорожка рассыпалась на несколько незаметных глазу тропинок. Петляя между деревьями, они стремились в чащу.

Скоро под копытами стала проступать черная вода.

Архип остановился.

— Дальше на лошадях не пройти. Ну-ка, пальни, мил человек. Коль на Черной топи солдатики твои, услышат — отзовутся.

Шум выстрела многократно отразился гулким эхом.

Почти сразу, издалека прозвучало несколько ответных.

— Кажись, там! Дальше нужно пешком. А хлопец твой пусть за лошадями присмотрит. Ну-ка, вырежь две длинные палки.

Я ступал в вслед за Архипом, ощупывая дно палкой. Пару раз, утратив опору, она проваливалась куда-то в бездну.

— Как же мы их оттуда выведем?

— Да погоди ты! Дай самим пройти... Там видно будет.

Я думал, что идти придется дольше. Но не прошло и получаса, как мы ступили на твердый грунт. Вскоре сухие деревья сменились зелеными, а за ними открылась огромная поляна, на которой собралась целая армия.

— Корпус Боура! — ахнул я. — С кем они тут воюют?...

Драгуны, увидев нас, закричали, замахали руками.

— Где генерал-лейтенант Боур? У меня приказ Меньшикова.

Вид у генерала был не особо бравым. Видать, знал, чем грозит его просчет. Петр не помилует!

— Как же вас угораздило? — спросил, отдавая пакет.

— Проводник — мерзавец! Говорил, что так ближе, а сам завел и сбежал. Вернуться назад не могу, теперь там — сплошная топь.

— Ну, дед, на тебя вся надежда! — обратился я к Архипу. — Христом-Богом прошу — выручай.

— Коль пришел, помогу — выведу. Пусть все ведут лошадей под уздцы.

Повел он, как мне казалось, через самое гиблое место. Даже у меня на душе кошки скребли. Местами ноги проваливались по колено. Кони недовольно ржали, рвали узду. Того и гляди, сойдут с невидимой тропы. И некоторые оступались, ныряли по грудь, тащили за собой хозяина. Тропа узка, опереться не на что... Спасали только людей. Конские предсмертные вопли холодили кровь, заставляя шевелиться волосы на голове.

Казалось, этому кошмару не будет конца. Но вот долгожданная твердь под ногами. Виднеется едва заметная тропинка.

— По ней выйдете на дорогу, а я приведу твоего хлопца и коней.

— Спасибо, дед, но я — с тобой.

— Не веришь, мил человек? Да ежели б я захотел, то все уже были бы давно на том свете. И ты, и твои драгуны... Не просто там пройти — замараешься. И без того уже... глянь на себя...

— Ничего — не сахарный, отмоюсь.

— Ну, гляди, твоя воля. Коль говоришь не сохатый... Кхы... Кхы...

Хоть дед был стар и слаб, но двигался по болоту быстрее и ловчее меня. Я же, как ни старался, а все же плюхнулся в грязь.

Мокрый, с головы до ног облепленный грязью, вышел к Даниле. Юноша, увидев меня, перекрестился.

— Никогда бы вас, пане, не признал! Ей Богу! На черта схожи!

Архип же потихонечку посмеивался себе в бороду.

Немного привести себя в порядок я смог только в деревне. Теперь спешить особо некуда. Шеститысячный корпус Боура уже приближается к полю боя.

В знак благодарности я отсыпал деду горсть червонцев. Он даже не представлял, что изменил реальность. И пока, кажется, пространственно-временного коллапса не произошло...

Когда мы уезжали, старик все так же сидел на лавке, пуская изо рта клубы едкого дыма.

Подошедшие драгуны переломили ход баталии. Впервые в большом сражении со шведами Виктория улыбнулась русским.

Потеряв восемь тысяч убитыми, все пушки и обоз, Левенгаупт с оставшимися солдатами под покровом ночи бежал с поля битвы.

— Государь пожаловал тебе дворянство и земли под Киевом, — такими словами приветствовал меня Шеин следующим утром.

— Премного благодарен за заботу, Дмитрий Александрович. Честно говоря, не ожидал... дворянства...

— Но, ты! Не больно-то со своими насмешками и сарказмом! Может, оно тебе и ни к чему... Только воля государя — закон. Вот, возьми бумаги... Да не дразни зря гусей. Там — две деревни...

Поклонившись, я принял жалованные грамоты.

— Сегодня государь отбывает в Смоленск. А мы с Александром Даниловичем — в Украину. По пути сможешь посмотреть на свои владения.., дворянин Андрий Найда... Кстати, как вас по батюшке-то величать? Ей Богу, интересно...

* * *

Наверное, это была далеко не лучшая идея. Но теперь уже менять что-либо поздно — слишком далеко ушел от дома.

Тропинка, петляя между старыми, заброшенными могилами, поднималась все выше. Туда, где за старым еврейским кладбищем цвела сиреневая роща. Вскоре позади остались облезлые поваленные надгробья. Под ними кто-то безымянный нашел свой последний приют. Навсегда исчез из памяти человечества, как и многие миллионы... миллиарды прочих... Словно капля воды, канул в безбрежный океан времени. Печальный, но, к сожалению, неизбежный финал...

Но мне ли грустить? Юный май не жалеет красок, запахов и звуков. Полными пригоршнями рассыпает их вокруг себя. Пронзительно голубое небо, умытое вешним дождем румяное солнце, сочная, набирающая силу зелень, трели кудесников-соловьев и веселый гул проснувшихся трудяг-пчел — поют гимн молодости, весне и красоте.

Даже здесь, где, казалось бы, должны царить тишина и печаль, они безраздельно владеют миром.

Вот и долгожданная роща. Встречает дурманящим, кружащим голову ароматом, слепит буйством голубого, белого и синего цветов.

Я знаю, что чуть дальше растет куст персидской сирени. Мне нужно всего три веточки.

Три веточки для Альты. Согласитесь, странное имя. Такая же, немного не от мира сего и моя первая юношеская любовь. Хрупкая и ранимая, словно фиалка. С нежной кожей и большими голубыми глазами. Худенькая, стройная. Иногда она кажется мне похожей на сказочного эльфа. Особенно когда распускает слегка вьющиеся золотистые волосы, из-под которых виднеются маленькие розовые ушки. Когда сквозь тонкий ситец платья проступают острые лопатки, столь похожие на небольшие крылья.

Я так боюсь, что однажды она, взмахнув ими, улетит. Боюсь ее потерять.

Стараясь не размахивать рукой с зажатым в ней букетиком, не спеша, шагаю на свидание. Все равно приду раньше и буду ждать час, а то и полтора. Но разве это важно? Альта обязательно придет! Я знаю... верю! По-иному не может быть...

Малолюдные аллеи парка...

Как хороши они весной! И не беда, что ветерок уже нагоняет тучки... Ведь за спиной я слышу ее шаги. Ее и только ее! Я узнал бы их среди сотен, нет, тысяч других! Что это? Волшебство? Магия любви?

Засмотревшись в ее глаза, забываю подарить букет. Как последний дуралей, застываю с открытым ртом и обалдевшим видом.

— Привет! Какая чудесная сирень! Это мне, Андрей? — глаза ее смеются.

— Привет!

Протягивая цветы, не знаю, отчего заливаюсь краской. Да нет! Почему же — отлично знаю. Случайно коснулся ее пальцев: тоненьких, почти прозрачных.

— Какая же ты, Альта, красивая! Просто жуть!

От этого неумелого комплимента краснею еще пуще.

Теперь смеются не только ее глаза.

— Какой же ты все-таки глупый, Андрюшка! Пошли к озеру.

Альта беспрерывно о чем-то щебечет. Рассказывает о контрольной по математике, академке по фортепьяно, о подружках, о подравшихся из-за нее на перемене пацанах.

Я будто невзначай иногда касаюсь ее платья, счастливый, что она здесь, рядом, вдыхаю аромат духов, наслаждаюсь звучанием ее неповторимого голоса.

Только б не сказать какую-то глупость, не обидеть, не спугнуть мою прекрасную фею!

* * *

И вновь воспоминания о несуществующем прошлом... Сны, пришедшие из альтернативной реальности.

Холмики заброшенного кладбища, майская сирень, Альта... Ее подруги и академконцерт по фортепьяно...

На кой мне все это — корсару зазеркалья?

Я, словно гончая, чую, что цель моя близка. Первая веха уже позади. У Карла под Полтавой не будет пушек, брошенных Левенгауптом у Лесной. Но этого, очевидно, мало. Нужен второй шаг — и не менее значимый... Мазепа? Казаки? Батурин с его фуражом и амуницией? Похоже, что так.

За кем пойдет Украина: за Карлом или Петром? К чему сомнения? И так ясно — за тем, кто победит.

Не зря Карл ищет генерального сражения. Видит, как редеет его войско, падает моральный дух и вера в победу. Голодный и холодный, да еще на чужой земле, солдат хорошо воевать не может. Вот и хочет шведский король покончить с русскими одним мощным ударом. Упрямо не желает слушать своих генералов, советующих уйти на зиму в Польшу, Саксонию. А зря, пока баталии не будет. До битвы под Полтавой еще полгода, даже боле. Мне, похоже, столько здесь не пробыть!

Значит, на первый план выходят гетман и его столица Батурин. Сегодня в ставку Меньшикова приехал племянник Мазепы — Войнаровский. Привез весть о том, что дядюшка в Борзне тяжко захворал.

— Вот видишь, Андрий, — укоризненно сказал мне Дмитрий Александрович за ужином (в последнее время мы частенько ужинали вместе), — болен ваш гетман. Почти что на смертном одре... А ты стращал — снюхался со шведом, сбежит к Карлу...

— Вот бы Александру Даниловичу и проведать больного друга... Ведь не очень далеко до Борзны. Верно?

Шеин впился в меня глазами. Удав, да и только! Сейчас проглотит.

— Думаешь?... — он уже успел просчитать ходы.

— Говорю, хорошо бы проведать... старика...

— Может, ты и прав. Утро вечера — мудренее. Пойду-ка я пока прогуляюсь, а ты не спеши, доедай.

Не знаю, прислушались ли к моим словам, но только в ту же ночь Войнаровский сбежал.

— Поедешь в Борзну с нами, — нахмурив брови, прошипел Шеин. — Неужто, казачек, и тут ты прав!

Все-таки удивительный человек Дмитрий Александрович: то мягок, то суров, то на вы, то на ты. Зная мою силу, не побоялся приблизить, идет по краю, играя, словно факир с огнем. Впрочем, как и я. Уверен, что при необходимости, не задумываясь, нанесет удар в спину. Но, ни одной секундой раньше. Лишь дурень режет курицу, несущую золотые яйца. Ну а Шеин далеко не дурак!

На полпути в Борзну нам повстречался полковник Анненков, сообщивший, что Мазепа уехал в Батурин.

Повернули туда и мы. Но засветло не успели. Пришлось заночевать в одном из сел.

Лишь на следующий день к полудню мы увидели высокие каменные стены Батурина с узкими бойницами. Мы разглядывали этот город-крепость, испытывая похожие чувства, что и древние греки, впервые обозревавшие неприступную Трою. Город, ощетинившийся пушками, был грозен и страшен. Ворота и те оказались наглухо замурованны.

Я помнил из истории, что Меньшиков погиб под Батурином. Вот только когда и как? Увы! Потому просил Дмитрия Александровича близко к стенам его не подпускать. Да куда там! Разве Данилыча удержишь?

Вот он уже гарцует на виду у всех... Кричит, обращаясь к людям на стенах. Хочет выяснить здесь ли гетман. Пальнет сейчас пушечка, наведенная опытной рукой начальника артиллерии Фридриха Кенигсена... и поминай, как звали.

На зов Меньшикова откликнулся полковник Дмитрий Чечель. На вопрос, где Мазепа, не ответил. Сказал лишь, что в город не велено никого впускать.

Так мы, не солоно хлебавши (как учила столь редко теперь вспоминаемая мной малышка Жаклин), повернули восвояси.

Александр Данилович от злости весь раскраснелся и продемонстрировал недюжинные знания русской матерщины. Обещал, во что бы то ни стало вернуться.

— Ну, б..., казачки, подождите! Вернусь, вашу мать, умоетесь кровавыми слезами!

В тот же день пришла весть, что Мазепа со свитой и тремя тысячами казаков переправился через Десну и вошел в лагерь шведов.

Вечером Шеин и Меньшиков написали донесение государю.

Спустя два дня Дмитрий Александрович позвал меня к себе.

— Государь велел нам с Александром Даниловичем завтра быть в его ставке, в Погребках. Как думаешь, зачем?

Я же тем временем рассматривал лежащее на его столе послание Петра. Прочесть успел всего лишь одну фразу: "Письмо ваше о нечаянном некогда злом случае измены гетманской мы получили с великим удивлением".

Шеин, перехватив мой взгляд, рефлекторно прикрыл его рукой. Затем, натужно рассмеявшись, убрал ее.

— Да что это я, право? Скрывать-то от вас нечего. Скорее наоборот... Удивлен и расстроен государь. Зело разгневан. Вопросик мой, часом, не забыли?

— Думаю, велит брать Батурин...

— Вот и я о том же... Только как его воевать-то? Сходу, штурмом — зубы обломаем... Осаждать — времени нет, швед подойдет, в спину ударит.

— Хорошо, а я причем?

— Помнится, ты хотел поколотить Карлу. Помог у Левенгаупта отбить пушки. Теперь Батурин. Ежели возьмем — переломим хребет Мазепе. Лишим шведского короля союзника, провианта, фуража. Так что ты уж поусердствуй, разлюбезный мой, еще разочек. А дальше, глядишь, мы уж и сами. Хотя дружеской помощи всегда рады...

Шеин не ошибся. Петр приказал взять Батурин.

Тридцать первого октября Меньшиков с войском подошел к крепости. Посланного парламентера с предложением сдаться на стены втащили веревками.

Осажденные попросили трое суток на размышление, но светлейший дал всего лишь одни. Как только они истекли — заговорили пушки.

— Так что, Андрий, станем делать? — взгляд змеиных глаз Шеина, казалось, проникал в самую душу. — Придумал? Вижу — придумал! Не томи.

— В предместьях Батурина много старшинских "маеткив". Пусть там хорошенько пошарят да покажут мне всех пленных... По одному... Может, чего и выудим.

— Что ж! Мыслишка не дурна! Как же это я сам не додумался... Старею.

Один пленник сменял другого. Понурые, злые, отчаявшиеся. Молчаливые и болтливые. Храбрые и трусливые... Никто ничего толком не знал. Пусто... Пусто... Пусто... Голова уже раскалывается. Наконец, привели старшину Прилукского полка Ивана Носа.

То бледнеет, то краснеет. Бегающие глазенки, сумбур в душе. Что-то на уме, но боится и гетмана, и Меньшикова, и Петра. Не может решить, к какому берегу прибиться.