Хомура лишь покачала головой и подняла руку, потянув ленту из волос. Ленту, что пережила столетия. Она прижала ее к сердцу.
«Я… я лишь хочу…» — начала Хомура.
Она остановилась.
Она неверяще посмотрела на свой самоцвет души, что был теперь полностью черен, за исключением одинокой светлой точки на дне, ослепительно сияющей и не собирающейся гаснуть.
«Я не могу умереть», — подумала она.
— Да, конечно не можешь, так же лучше, — непонимающе сказала Кёко, опустив голову и отказываясь смотреть. — Не умирай.
— Нет! — вдруг села Хомура, каким-то образом исцелилась сломанная спина. — Я не могу. Не могу, пока помню ее!
— О чем ты… — начала Кёко, ослепительно счастливая от излечения, плачущая от происходящего, не понимающая, что происходит.
Ее перебил истошный вопль Хомуры.
— Что происходит? — спросила Кёко. — Хомура, ответь!
Хомура сидела почти в ступоре, трясясь и потея, глядя на самоцвет души и ленту, что вместе лежали на ее ладони.
Она повторяла себе под нос:
— Сколько? Сколько? Смогу ли я когда-нибудь снова увидеть тебя?
Кёко проследила за ее взглядом — и отпрянула, завидев формирующееся вокруг ее самоцвета облако порчи.
— Хомура! — повторила Кёко, сглотнув и встряхнув девушку, пытаясь игнорировать феномен. — Ты в порядке?
— Но почему? — спросила Хомура. — Что я должна сделать?
«Черт возьми, поторопитесь там, с кубами горя!» — подумала Кёко, рявкнув через телепатическую сеть.
— Я в порядке, Кёко, — вдруг ровным голосом сказала Хомура.
— Нет, ты не… — начала Кёко, после чего уставилась на вставшую Хомуру, начавшую вновь завязывать ленту.
Лицо Хомуры было спокойным, явно снова командным, но что-то было немного не так, как если бы ей больно было так продолжать.
Вокруг ее ладони клубилось облако порчи.
Она расправила крылья, и это не были чистые белые крылья, из-за которых ее шепотом называли «Ангелом». Вместо этого они были черными и дымящимися, казалось, созданными из той же самой порчи, что омрачила ее душу.
Они не вполне смогли передать эффект, подумала Мами. Описания видевших это ясно дали понять, что они вызывали глубокое беспокойство. Лучше всего описала одна из телепортеров в этом районе:
«Смотреть на эти крылья… было как всматриваться в кошмар. И не только твой кошмар. Кошмары всех когда-либо живущих людей с тех самых пор, как инкубаторы подняли нас из животных».
Возможно, преувеличение, но все бывшие там соглашались со схожим эффектом. Мами, которой там не было, не уверена была, расстраиваться этому или очень, очень радоваться.
Ну, не вина создателей фильма, что они не смогли это повторить.
Кёко невольно отступила от этой версии Хомуры.
— Хо-Хомура? — спросила она.
— Нам еще нужно победить в бою, — оглянулась Хомура.
Она указала на горизонт, на край зоны опустошения, где пришельцы осторожно теперь продвигались вперед, изучая оставленный орбитальными бомбардировками разрыв, надеясь восстановить контакт со сломанным острием на другой стороне.
Она взметнулась на этих крыльях в воздух и ринулась вперед, игнорируя явную разницу численности.
— Черт возьми! — сказала Кёко, помчавшись вслед за ней.
«Не знаю, какого черта она делает! — подумала остальным Кёко. — Остальные, заберите отсюда раненых и их самоцветы душ и отступайте…»
«Отставить, — сказала Хомура. — Заберите раненых, да, но мы атакуем».
«Ты с ума сошла? — воскликнула Кёко. — Это нападение выкосит…»
«Я знаю, что делаю», — подумала Хомура.
Она вдруг метнулась вперед, нарастив скорость до абсурдного уровня, почти мгновенно покрыв оставшееся расстояние, став пятнышком высоко в небе.
«Ты идиотка…»
Пришельцы открыли огонь, сотни тяжелых лазеров обстреливали по-глупому летающую в пределах досягаемости раскрывшуюся девушку, накинулись, стреляя из своего оружия, дроны…
И, как и Кёко, остальные волшебницы и выжившие солдаты людей, разинув рты, смотрели, как лазерные лучи закручиваются вокруг нее, отказываясь попадать, вместо этого поворачивая обратно к выпустившим их, обстреливая позиции пришельцев собственным их огнем.
После этого Хомура устремилась вниз, пришельцы продолжали стрелять, как будто не зная, что еще делать, а затем…
Слишком далеко было, чтобы точно понять, что произошло, кроме того, что было множество взрывов, техника пришельцев заметно сократилась в численности, а их дроны продолжали наседать и продолжали падать.
И наконец:
«Они отступают!», — доложил один из человеческих танковых командиров, передав с экрана своих сенсоров мысленный образ, показывающий, как пришельцы опрометью сбегают.
«Еще вопросы?» — поинтересовалась Хомура.
Кёко сглотнула, так и не закрыв рта.
«Вы ее слышали! — подумала она, проглотив опасения. — Вышвырнем этих ублюдков обратно на ту планету, с которой они взялись!»
По правде говоря, битва не должна была так закончиться, но это если не принимать в расчет Хомуру.
Исчез лук, осторожное позиционирование, командная работа. Эта версия Хомуры этим не беспокоилась и в этом не нуждалась.
Она нападала как банши, взмывая в воздух и пикируя, не обращая внимания ни на собственные раны, ни на грозящий попасть по ней обстрел.
Те, кто приближались к ней, умирали.
Те, кто осмеливались выстрелить в нее, умирали.
Те, кто пытались использовать маскировку, обнаруживали, что она прекрасно их видит.
Она взмахивала рукой, и машины раскалывались, а бронекостюмы взрывались.
Она взмахивала другой рукой, и на землю стекала порча, убивая оказавшихся неподалеку пришельцев.
Орбитальные удары, такие пугающие, продолжались — и каждый из них в итоге попадал по позициям пришельцев, опустошая их, пока удары, наконец, не прекратились, когда контролирующие их поняли, что что-то не так.
Пришельцы начали разбегаться, завидев ее, забывая о вторжении, отступая, вызывая транспортные корабли.
Люди просто держались в стороне.
Казалось, пора было радоваться, но:
«Убирайтесь оттуда! — воскликнула Мами. — Все! Убирайтесь! Они готовят какое-то орбитальное супероружие!»
«Да чем там занимаются космические силы?» — спросила Кёко, глядя в собственный интерфейс.
Пришельцы сумели их подловить, подумала смотрящая фильм Мами, потягивая чай. Космические силы отчаянно пытались прорваться вперед и уничтожить устройство, но пришельцы бросили на его защиту все остатки сил, и оно должно было выстрелить через несколько минут. Они не искали его, потому что никто из них не ожидал, что пришельцы вот так откроют огонь по своим.
Глупо. Это было глупо.
Фильм подчеркнул это, показав выстрел из космоса и волшебниц, отчаянно пытавшихся уничтожить его.
«Вот оно», — подумала Мами и услышала, как сидящие рядом с ней задержали дыхание.
Фильм вернулся на землю, где, пока люди пытались сбежать, Кёко оставалась на месте и ошеломленно смотрела, как Хомура вместо этого летит прямо вверх, протянув руку к небу.
От надвигающегося на них обрушившегося огромного потока частиц побелело все небо, и Кёко знала, что никто из них не сбежит, что не было смысла бежать, что единственная надежда оставалась на то, что Хомура не была абсолютно безумна, когда полетела ему навстречу. Она смотрела, выронив копье.
Это момент стал легендой, отпечатавшись в коллективной человеческой памяти, запечатленный тысячами голокамер и глазами всех, кто осмеливался смотреть.
Крылья Хомуры распахнулись до невероятных размеров, превратив все небо в контраст между ослепительно белым светом и ее кошмарно-черными крыльями.
А затем…
… свет исчез, и пришельцы и люди одинаково растерянно моргнули.
Он вернулся, яркий и обжигающий, и на мгновение Кёко подумала, что все потеряно — а затем поняла, что он каким-то образом отправился в другом направлении.
Это, несомненно, была кульминация фильма, зрители смотрели из космоса, как крейсер пришельцев, где было орудие, получил полновесный собственный залп и катастрофически взорвался, уничтожив все вокруг себя, собственных защитников, другие крейсера пришельцев, транспорты, все, пока единственными оставшимися в космосе пришельцами не оказался тонкий внешний слой истребителей, понявших, что нечего больше защищать, и отчаянно попытавшихся сбежать, включив свои сверхсветовые приводы.
А затем Кёко рухнула на колени, как и многие другие в тот день, неуверенная, смотрит ли она на известную ей Акеми Хомуру — или на бога.
После чего черные крылья исчезли, и остались лишь два маленьких белых крыла, исчезнувших в свою очередь, оставив только человеческую девушку, одетую в обычную одежду, падающую с неба, и единственным признаком чего-то необычного была сияющая белым лента в ее руке.
Кёко побежала вперед поймать ее.
Сцена закончилась озвученными мыслями Кёко.
«Это правда? — подумала она. — Все, что она говорила, правда? Тогда что я делала со своей жизнью?»
Осталась только одна сцена.
Кратко продемонстрировали отель «Акрополь», указывая на местоположение, и мельком ночующих снаружи репортеров, проясняя ситуацию.
Кёко и Мами сидели за столом из красного дерева и стекла, заставленного тарелками восхитительных вкусностей. Комната была роскошна, огромна даже по меркам нестесненных колоний. Повсюду была всевозможная роскошь, от украшений на стенах до огромной кровати, винного холодильника и золотой отделки.
Одна из комнат, что на Земле потребовала бы затрат квоты, а здесь, на Новых Афинах, была совсем непомерна.
Это была комната Мами, насколько она помнила, и это была благодарность местного колониального правительства. Вкусности были предоставлены менеджментом отеля.
Шторы были закрыты.
— Я все равно не думаю, что это достаточно хорошее свидетельство, — настаивала Мами.
— О чем ты вообще говоришь, свидетельство? — спросила Кёко, стукнув по столу кулаком. — Слушай, я знаю, что тебя там не было, но неужели ты, по крайней мере, не смотрела?
— Я была на командном пункте, пыталась направить эвакуацию, — сказала Мами с едва заметной в голосе остротой. — Прости, но я ничего не видела.
Это тоже было воспоминанием. Те страшные минуты, когда Мами думала, что умрет, и решила потратить их на то, чтобы увести из района столько девушек, сколько получится.
Мами сжалась, зная, что за этим последует. Они с Кёко были честны со сценаристами — возможно, слишком честны. Это будет неприятный разговор.
— И все же, — сказала Кёко. — Она перенаправила поток частиц, способный стереть половину Европы!
— Знаю, это удивительно, — сказала Мами. — Но подумай о ее заявлении. Какая-то знакомая ей волшебница пожертвовала собой, чтобы стать Богиней, и воссоздала вселенную, чтобы принести всем нам надежду. Надежду? Что это вообще значит? Она так и не объяснила.
— Насколько упрямой нужно быть, чтобы отрицать очевидное? — снова стуча по столу, потребовала Кёко.
— Почему ты так отчаянно хочешь поверить? — возразила в ответ Мами. — Я тебя знаю, Сакура-сан. Я знаю, что ты всегда хотела поверить в нечто подобное. Я знаю, что ты до сих пор навещаешь место гибели Мики-сан, но только потому…
— С чем это вообще связано? — слишком быстро отрезала Кёко.
— Со всем! — парировала Мами. — Я так старалась привнести здравый смысл. Я не хотела, чтобы ты потеряла себя…
— А я-то считала циником себя, — встала Кёко. — Тебе и правда так это нравится, наблюдать, как я дрейфую по жизни, а? Это же скучно! Что насчет твоей веры, Мами? За что ты сражаешься?
Мами молчала, опустив голову.
— Не знаешь, не так ли? — сказала Кёко. — Как и я. Мы уже столько прожили, что даже уже не помним, что же хорошего в жизни.
— Я живу ради других, — тихо сказала Мами. — Чтобы они могли наслаждаться жизнью. Что в этом плохого? Как ты можешь говорить, что мы ни для чего не живем? Мы только что спасли эту планету. Разве, заключая контракт, ты не хотела быть героем? Теперь мы герои.
Кёко ненадолго задумалась.
— Да, мы герои, и да, хотела, — сказала она. — Но ты не можешь жить ради других. В этом я за столько лет убедилась. Я хочу знать, что я сражаюсь за что-то. Может быть я наконец-то это нашла.
Она уставилась на тихо сидящую Мами.
— Давай поговорим о чем-нибудь еще, — приглушенно сказала Мами.
Кёко разглядывала ее еще несколько секунд, после чего села обратно.
— Ладно, — наконец, согласилась она, прихватив с одной из тарелок перекусить.
Мами вздохнула, растянувшись на столе.
— Знаешь, мы говорили о том, как быть героями, и всем остальном, но я и понятия не имела, что это так утомительно, — сказала она, глядя на Кёко, которая старательно подчищала запеканку.
— Есть и преимущества, — с набитым ртом пробормотала Кёко.
Она ненужно махнула на еду на столе.
— Да, — согласилась Мами. — И я знаю, что у нас не было выбора, что невозможно было сохранить тайну, но все происходит слишком быстро. Мой почтовый ящик забит запросами интервью, эти люди разбили снаружи лагерь с дронами, а в новостях только о нас и говорят. И я не представляла, что пресс-конференция это так выматывающе.
— Знаешь, остальным девушкам ненамного лучше, — сказала Кёко. — Конечно, они по большей части сосредоточились на нас, но для интервью подойдет любая.
— На что готово довольно много девушек, — сказала Мами. — Я имею в виду, у нас была медиастратегия, но теперь все пошло под откос. Все просто говорят что хотят.
— Знаешь, наверное, еще и Землю прочесывают, — сказала Кёко, прихватив тарелку с пирогом с мясом. — И вообще все. Держу пари, на каждую девушку, хоть немного похожую на одну из нас, со всех сторон странно поглядывают.
— Сочувствую тем девушкам, у которых еще есть семья и знакомые, — сказала Мами. — Не представляю, как бы я объясняла что-то подобное.
— Мы знали, что так и будет, — краем глаза посмотрела на нее Кёко. — И все равно проголосовали за.
— Я знаю, — села Мами и схватила одно из пирожных, пока все они не исчезли. — Но знать и правда делать — это совершенно разное.
Кёко промолчала, жуя пирог.
— И это еще легкая часть, — сказала Мами. — Уверена, ты тоже это видела. Не только СМИ. Все сходят с ума, и все хотят с нами поговорить. Управление хочет, чтобы все мы, начиная с Юмы, отчитались перед Директоратом. Армия хочет обсудить будущие операции. Колониальный совет хочет пригласить всех нас на фотосъемки, чтобы они могли объявить новый ежегодный праздник и поставить статуи. Главнокомандующий хочет встретиться с нами. Нам пишут желающие присоединиться девушки. Не думаю, что я за всю свою жизнь получила столько писем, сколько за эти дни.
— Фельдмаршал Менгале, — сказала Кёко, подняв руку, как будто читая с невидимого листа. — Генерал Салливан. Генерал Абдулла. Адмирал флота О’Хара.
