Странные сближения. Книга первая

— Совершенно верно. Я видел, как Александр Николаевич пытается открыть и не может.

— И если замок был искусно взломан, то доказательством сего могла быть только невозможность прочно запереть дверь. А единственный способ лишить нас возможности изучить, как работает запор, — сломать дверь первым.

— Пушкин, вы к чему клоните?

— И я не понимаю, — Орлов строго посмотрел на Александра. — Вы же не подозреваете Охотникова?

— Если предположить... — протянул Александр, погружаясь в раздумья.

Могло быть и так:

1) Взламываю замок, поджигаю комнату, запираю замок

2) Прибегаю на пожар одним из первых, вышибаю дверь, чтобы никто не смог проверить, как она закрыта

3) Ларец, видимо, сгорел не полностью, оставались какие-то деревяшки. Никто не возьмётся по ним определить, открывался ли ларец. Но если вдруг возьмётся — это риск. Поэтому, делая вид, что помогаю тушить, я окончательно разрушаю стул и бюро. Найти под обломками детали ларца — пустая затея.

4) Всё.

— Послушайте, Пушкин, ваши подозрения глупы и оскорбительны. Потрудитесь отказаться от своих слов.

— Потружусь, когда вы ответите на вопросы.

— Господин Пушкин! Если вы посмеете сказать, что подозреваете меня, я готов стреляться.

— Охотно удовлетворю ваше желание, после того, как...

— Да полно вам всем, — Орлов говорил вроде бы шутливым тоном, но крепко сжал пальцы на плече Охотникова. — Уверен, Пушкин не хотел вас ни в чём обвинять. А вы, Пушкин, чем драться со всеми моими друзьями, лучше сразу признайтесь, что хотите вызвать меня, но вам жаль рисковать жизнью такого замечательного человека. Кстати, — продолжил он, видя, что Пушкин и Охотников начали улыбаться, — сами уж решите, о вас или о себе я теперь говорю.

Александр, до последнего отчаянно хмурившийся, фыркнул и махнул рукой:

— Чёрт... Охотников, право, не сердитесь. Я должен быть под подозрением заодно с вами.

Охотников глубоко вдохнул и поправил воротник.

— Принимается.

— А коли так, — вновь посерьезнел Александр, — я бы предложил для начала собрать всех слуг. А затем господин Охотников всё-таки ответит на несколько вопросов. Обещаю, что готов быть допрошенным в ответ. Больше того — это будет правильным в отношении всех нас.

— Вы всерьёз займетесь расследованием? — Катерина Николаевна внимательно глядела на Александра. Тот смутился её взгляда и опустил глаза.

— К сожалению, этого я не умею. Но хоть похвастаюсь своими способностями в логике.

— Не будет смешным, если я предложу вам расспросить также и дам? — взгляд Катерины не отпускал. — Мы легко ускользаем от внимания, когда вы заняты вином и песнями.

'Отчего она не служит в Коллегии? — Подумал Француз. — С её-то умом и хладнокровием'.

Охотникова пришлось допрашивать предельно тактично, напоминая после каждого вопроса, что такой же вопрос может потом задать сам Охотников. Адъютант злился, твердил, что это бессмысленная трата времени, но всё-таки отвечал.

Выходило, что Охотников не мог поджечь комнату, ибо во время предполагаемого начала пожара сидел наверху и пел семёновский марш.

Пушкин с немалым сожалением извинился. Он не любил вспыльчивых оппонентов: те были слишком похожи на него самого.

Дальше началась глупая комедия — Охотников допрашивал Пушкина. Хотелось ткнуть ему в нос бумаги с подписями Нессельроде и заорать: 'Кто тут напрасно время тратит, чёртов ты красавчик?' Но за Пушкина вступился Раевский, и Охотников отстал.

К обеду собирались смятенные и задумчивые.

— Посмотрите, что я нашла в комнате Ивана Дмитриевича, — сказала подошедшая позже остальных Катерина Раевская, протягивая закопчённую металлическую фигурку, не то лошадку, не то козла.

— Фу, Катенька, убери это от стола! — возмутилась Софья Алексеевна. — Что ты вообще там делала?

— Это огниво? — спросил Раевский.

— Да, я нашла его под порожком, — ответила Катерина. — Вероятно, его обронил тот, кто зажигал свечу.

— Дай-ка сюда, — Раевский взял из рук сестры лошадку и осмотрел. — А кремень к нему ты не находила?

— Выбросьте это, наконец! Вы накрошите на стол сажу!

— И правда, Алекса, отложил бы на потом, — сказал Раевский-отец. — Что вы как дети, схватились за эту безделушку.

Пушкин взял у Раевского находку и повертел перед глазами — простенькое кресало, бронзовый конь на шершавой изогнутой подставке для высекания огня.

— Никому из вас сей предмет не знаком?

Все сказали что нет, никому не знаком, и попросили унести огниво, а то ведь сажа, действительно, сыплется.

Слуг собирал после обеда Александр Львович. Хотелось присутствовать, но внутренний голос, всё более вбирающий в себя холодные интонации А.Р., сказал:

А вот это уже точно будет подозрительным.

И Пушкин только и мог, что ходить по коридору взад-вперёд, не в силах усидеть на месте. Навстречу ему из гостиной вышла Катерина Раевская, и — о, случай, только ему позволительны банальные сюжетные ходы и смешные совпадения — они столкнулись.

Извинились, посмеялись, и готовы были разойтись, но Катерина спросила:

— Саша, вы не думали, что за письма могли сгореть у Якушкина?

Александр выбил ногтями о дверной косяк быструю дробь.

— Je n'ai pas aucune idée .

— Что-то, очевидно, связанное с чужыми тайнами, но ведь эта тайна должна касаться кого-то в этом доме? — Катерина привыкла смотреть на собеседника в упор, это удивляло и стесняло. — Просите, — наконец, отвела глаза. — Я говорю глупость?

— Нисколько, я согласен с вами. Но едва ли можно установить, кто мог быть связан с Якушкиным прежде. Ни Якушкин, ни злоумышленник не признаются в этом.

— Может быть, найдётся кто-то, знающий о связи гостя с одним из нас.

— Вы говорите это, намекая, что такая особа есть?

Катерина снова смотрела в глаза:

— Я не вправе вам рассказывать об этом. Машенька говорит, что видела нечто... связанное с Якушкиным. Никто не должен об этом знать, но вы благородный человек и занимаетесь расследованием...

— Расследованием? Нет, Катерина Николаевна, что вы. Это простое любопытство.

Во взгляде Катерины Николаевны появилась укоризна:

— Саша, вы первый начали задавать вопросы. Вы думаете об этом сейчас, когда ходите по коридору туда-сюда. Я же вижу, что вы не думаете праздно, вас занимает это. Вы хотите не развлечься, а найти виновного.

Вот и вся легенда, вот и весь Француз, — подумал Пушкин. Женщина разгадала, хоть и невероятно проницательная, но женщина. А если в доме укрывается поджигатель, то он-то уж точно давно заметил внимание Александра и затаился. Стыдно...

...А черты лица её были просты, но полны той искренности, какая не требует ничего, кроме простоты; а глаза, напротив, были серьёзны и темны от вечно живущих в них раздумий.

— Вы сказали, Мари что-то знает?

Катерина кивнула:

— Спросите это у неё, прошу вас. Я не видела того, что видела она, и не стану обсуждать подобное. Спросите, вам это не будет трудно, к тому же вы, кажется, в Машеньку влюблены.

— Я? Нет, Катерина Николаевна, вы ошиблись.

Глаза чуть затуманились — Катерина оценивала услышанное.

— Значит, были влюблены, и теперь ещё не до конца излечились от этого.

— Вы полагаете?

— Ну Саша, — Раевская почти обиделась. — Вы же не считаете меня слепой. Я видела, как вы смотрите на мою сестру. Александра это, кстати, выводило из себя. Или я всё-таки ошиблась, и мои выводы неверны?

Пушкин разрывался между восхищением и желанием перекрестить лицо Катерины Николаевны, плеснуть на неё святою водой и крикнуть: 'Изыди, Нессельроде, мать твою! Что ты делаешь в этом прекрасном девичьем теле?' Выбрал первое.

А Катерина знала, что её прямота и ум могут отпугнуть мужчин, а ещё знала, что она красива, и была бы чуть глупее — цены бы не было такой невесте. С горьким интересом она ждала, как будет реагировать на неё Александр, когда они сблизятся. Реакция Пушкина была скорее лестной — он скоро оставил комплименты и разговаривал с Катериной на равных, как с мужчиной.

Мария не знала, как держаться с бывшим любовником. Выбрала ровный дружеский тон.

— И где ты только скрывал такие таланты? Ты всерьёз увлёкся ролью сыщика? Что же раньше не сказал.

— Раньше всё в порядке было.

(Неужели это была она? Неужели это и сейчас могла быть она — та, без которой жизнь лишена света? Та, о которой только стихами? Прошло всего-то два месяца — где она, та Мария? Думает ли она о том же сейчас?)

— Я прошу тебя поклясться, что моё имя никогда не прозвучит в связи с этой историей.

— Клянусь, — сказал Александр. А что ему было делать? Не терять же единственного свидетеля, который мог хоть что-то рассказать. Заодно взял ответную клятву — что о его вопросах никому не будет известно.

И Мари рассказала:

Накануне вечером ей вздумалось пройтись по дому ('Ты же знаешь, я люблю иногда погулять, думая о пустяках'), и, возвращаясь в свою комнату, она увидела Якушкина. Иван Дмитриевич выходил из комнаты Аглаи и торопился к себе. Он тревожно огляделся, но Марию, отошедшую за дверь, прочь от чужой сцены, не увидел. Александр Львович сидел в это время в курительной комнате с братьями. ('D'ailleurs, ты ужасно много куришь, весь пропах табаком, а в биллиардную я и заглянуть боюсь...')

— Это может быть очень важно, — Пушкин благодарно склонил голову. — Спасибо.

Захотелось вдруг поцеловать Марию. Всё бы стало, как было. Но желание это тут же исчезло, на смену пришло новое — хотелось найти слова для окончательного прощания, чтобы о былом романе более не пришлось вспоминать. Но прежде него Мария успела сказать то самое, нужное.

— Надеюсь, я вам помогла, Alexander, — сказала она.

И как отрезало.

А.Р. сидел на бильярдном столе, нацелив в сердце поэта трость.

— Я вторгся в ваши владения, — он соскользнул со стола и тростью, как кием, ткнул в скомканные черновики Пушкина, разбросанные на зелённом сукне. — Вы всякое жильё превращаете в подобный тартар?

Пушкин осмотрел биллиардную и остался в целом доволен рабочей атмосферой. Он не любил заботиться о порядке и совершенно не умел ценить чистоту. Поддерживать в состоянии ухоженной клумбы требовалось тело — ногти, волосы, кожу, мышцы. Что до рабочего места — оно не должно мешать внутренней, настоящей работе, — решил Александр.

— Вы ведь тоже не верите, что эти письма могут быть о чём-то ином, кроме политики? — спросил Раевский.

— Разумеется, — Пушкин забрался на освободившийся стол. — Хотя один интересный нюанс есть. Вы знаете о связи Якушкина с Аглаей?

Раевский со скучающим видом прикрыл глаза:

— Знаю.

— Откуда?!

— Это я подсунул Якушкину нашу горячую француженку. Вы, кстати, тоже побывали в её постели?

Пушкин поперхнулся.

— Это что же, она...

— Единственный отверженный ею в этом доме, по-моему, мой младший брат. И то лишь потому, что он не понял в своё время её намёков.

— Но после приезда Якушкина прошла без одного дня неделя.

— Он хорош собою, и Аглая ему понравилась. К чему промедление?

Действительно, ни к чему. Когда в доме есть женщина, имеющая доступ ко всем мужчинам поблизости, секретность будет блюсти каждый из них.

— Parbleue... Раевский, вы сами понимаете, что натворили?

Раевский снял очки и прищурился.

— Это же так ясно! — Пушкин вскочил во весь рост на биллиардном столе и замахал руками. — Представьте себя на месте Аглаи! Первое. К вам приходит Якушкин, вы о чём-то беседуете, если вообще есть время на беседы. Второе. Вы воруете у него ключ и проникаете к нему в комнату, и открываете ларец! Третье. И сжигаете всё к чертям! Потому что вы — единственная во всём доме! — вхожи ко всем мужчинам. А некто Александр Раевский сам рассказал вам о приезде Якушкина! Браво! Браво! Вы восхитительны!

— Да слезьте вы оттуда, наконец! — Раевский ударил тростью об пол; зазвенел стоящий на краю стола недопитый бокал.

Пушкин ещё раз картинно воздел руки к потолку, по-собачьи встряхнулся и, мгновенно успокоившись, спустился.

Припадки тезисной дедукции раздражали Раевского, но приходилось терпеть ввиду несомненной пользы подобных коротких лекций.

— Вы мыслите разумно, но упускаете факты, — стараясь говорить мягко, заметил Раевский. — Ключ Аглая, конечно, могла украсть, но эту пропажу заметил бы Якушкин. А я сам спрашивал у него, и он показал мне настоящий ключ от комнаты.

— Причём тут комната! Ключ от комнаты можно было сделать давно! Я говорю о ключе от ларца.

Раевский протёр очки и вернул их на нос.

— Если вы правы, — сказал он, — мне придётся признать свою глупость. Не сомневайтесь, упорствовать не буду.

— Проверим сейчас же, — Пушкин потянул Раевского за локоть. — Пойдёмте, попросим Якушкина завести часы.

— Не понимаю, — Иван Дмитриевич переводил ясный взор с Раевского на Пушкина и обратно.

— Прошу вас, после всё объясню, заведите часы.

— Я уже заводил их вчера, и сегодня вечером непременно...

Пушкин с Раевским переглянулись и одновременно кивнули друг другу.

— Иван Дмитриевич, дорогой, — Француз приложил руку к сердцу. — Я думаю, вам не удастся больше этого сделать. Попробуйте завести их не вечером, а теперь.

Морща лоб и недовольно бормоча что-то под нос, Якушкин извлёк часы и висящий на одной цепочке с ними ключ. Уверенно вставил золотистое жало в отверстие и повернул. И уже по тому, как начала напрягаться его рука, как пальцы плотнее сжались на ключе, не желающем вращаться, Пушкин понял, что не ошибся.

— Что за чудеса... — Якушкин тыкал ключом в паз, пока Раевский не перехватил его руку.

— Иван Дмитриевич, ваш индивидуальный заказ лишил вас часов, — констатировал Раевский. — Впредь вы их не сможете их заводить. Ключ подменили.

В Петербурге — тра-ля-ля — где письма? — Обвинения — таинственный стул — до утра

Чьи так дико блещут очи?

Дыбом черный волос встал?

К.Рылеев

Пока Пушкин с Раевским бегут по коридору в направлении комнаты Аглаи, оставим их. Коридор длинный, а время может замедлиться по нашей прихоти; вот они — часы Якушкина, он до сих пор держит их в руках, а мы смотрим в их растерянный циферблат и — что это за звон? Звонят не часы. Да ведь и нет уже перед нами никаких часов — нумерованный круг сам собою обернулся тёмным кофейным жерлом чашки, а звонит, разумеется, ложечка, которой размешивает сахар его сиятельство граф Нессельроде. Мы в Петербурге и никуда не спешим, а наши Александры пусть побегают.

Нессельроде мрачно устремил блики пенсне в письма, лежащие перед ним на столе.

— Что вам от меня нужно? — спросил он первое письмо.

Буквы собрались в мелкую фигуру, знакомую графу и отчаянно им нелюбимую.

— Деньги, что ещё, — ответила фигура, курчавясь. — Вы мне не платите с середины лета, на что прикажете тут жить? Прошу родителей о деньгах, вот до чего вы меня довели.

— Будут вам деньги, Француз, — вздохнул граф и убрал письмо с глаз долой.

Второе послание предстало в воспалённых глазах министра статным усатым военным.

— Липранди, — удивился Нессельроде. — Вам-то чего?