Зенитчик

Тут я заметил, что за моими исследованиями подозрительно наблюдал невысокий красноармеец лет тридцати. В советском шофере, а тем более шофере военном, было что-то такое, что всегда выделяло его хоть в гражданской толпе, хоть в солдатском строю. В эпоху поголовной автомобилизации все смешалось, да и машины стали другими. В Канаде хрупкие женщины стадвадцатитонными карьерными самосвалами управляют, не особенно напрягаясь. А сейчас шофер это фигура, это нужная и хорошо оплачиваемая специальность, которая не даст пропасть почти при любых обстоятельствах. Даже на войне у шофера шансов выжить на порядок больше, чем у пехотинца. Хотя и водителям во время отступления лета-осени 41-го хорошо досталось. Решив, что это и есть наш водитель я направился к нему.

— Красноармеец Ерофеев, — представился тот, и добавил, — Александр Николаевич.

Я тоже представился и продолжил.

— Будем знакомы, Александр Николаевич, я командир орудия, к которому Вас прикрепили. Ну, как агрегат?

— Хороший агрегат, только с конвейера. Полсотни только пробежал своим ходом...

Разговорились. Выяснилось, что шофер Ерофеев был мобилизован вместе со своим грузовиком со стройки металлургического завода в Челябинской области. Попал он в автомобильный батальон Западного фронта и вместе с этим автобатом угодил в окружение под Вязьмой, где и бросил свой ЗиС, когда закончилось горючее. Не осталось даже на то, чтобы поджечь машину, а чтобы взорвать не было ни грамма взрывчатки. Машину просто столкнули с дороги, и водитель Ерофеев по приказу командира взвода собственноручно изуродовал машину, на которой работал до этого почти три года. Проколол баллоны, пробил радиатор, вырвал и выбросил провода в моторе, разбил приборы управления. И дальше пошел пешком, потому что это была последняя машина автомобильного взвода, остававшаяся на ходу.

После долгих мытарств выхода из Вяземского котла, красноармеец Ерофеев угодил в фильтрационный лагерь. К счастью ненадолго, всего на неделю, так как вышел из окружения в составе своего подразделения, пусть и без техники. Из лагеря группу шоферов направили в запасной автотракторный батальон, находившийся в Казани, где он и промаялся почти всю зиму вместе с такими же "безлошадными". В конце февраля группу шоферов отправили в Ульяновск на недавно построенный автомобильный завод, где они приняли новенькие трехтонки и немного обкатали их. После чего их погрузили на платформы и отправили в город Горький. Так и попал Александр Николаевич в запасной зенитный артиллерийский полк. А уже здесь его определили в нашу батарею.

— Как думаешь, Александр Николаевич, потянет?

Тот оценивающе уставился на одно из орудий.

— Сколько?

— Считай пять тонн. Плюс снаряды в кузове и расчет, еще пара тонн наберется.

Водитель только покачал головой.

— По шоссе на второй передаче еще пойдет, а чуть с шоссе на грунтовку свернем... Особенно если распутица. Или летом дожди сильные будут.

— Или зимой снег, — продолжил я, — короче, все понятно — без трактора никуда. Ну что, Александр Николаевич, воевать вместе будем.

Поначалу весь расчет, вслед за мной, Ерофеева уважительно звал — Александром Николаевичем. Но очень быстро выяснилось, что на свое имя и отчество наш водитель реагирует не сразу, а вот на Коляныча отзывается мгновенно. Так и остался наш водитель без имени, только с отчеством.

А Петровича мы чуть было не потеряли. Он, вроде, при нашем расчете так и числился, вместе с нами в новую батарею и перекочевал. Являясь единственным транспортным средством и тягачом, естественно, всем был нужен и незаменим. Но как только батарея получила положенный по штату транспорт, Филаткин припомнил Петровичу забастовку и решил убрать его из батареи. Узнав об этом от нашего взводного Шлыкова, я нарушая субординацию, рванул к комбату, пытаясь опередить роковой приказ.

— Товарищ старший лейтенант, оставьте трактор в батарее...

— Отставить! Вы как обращаетесь к среднему командиру!?

Обрывает меня комбат. Впопыхах я о страсти Филаткина к внешнему проявлению дисциплины просто забыл. Повторяю подход строевым шагом, щелкаю каблуками сапог и вскидываю правую руку к виску.

— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант.

— Обращайтесь, товарищ сержант, — разрешает комбат.

— Оставьте трактор и красноармейца Семяхина в батарее...

— Зачем нам нештатная техника? Трактору керосин нужен и запчасти. К тому же он на первом марше от нас отстанет, ему за ЗиСами не угнаться.

— Через месяц распутица начнется, трактор за грузовиками не гоняться будет, а на себе их таскать. Он сюда, практически своим ходом, из Барановичей пришел, и орудие наше притащил. Нам ни одной шестеренки никто не дал, а керосин найдем.

— Нашу батарею в тыловой район пэвэо отправляют, ничего ему таскать не придется.

— Тем более, товарищ старший лейтенант, ему и гоняться ни за кем не придется. А снаряды от шоссе привезти? Пушку с огневой позиции вытащить? Здесь лучше трактора ничего нет...

До сих пор не пойму, почему меня Филаткин просто не послал, обратно в батарею. Минут пятнадцать я его уговаривал. И уговорил таки, оставили нам Петровича вместе с СТЗ. Под мою личную ответственность в батарее появилась сверхштатная техника.

Между тем в батарее заполняются последние дырки в штатном расписании. На место санинструктора батареи назначена Октябрина Ивушкина. Просто удивительно, насколько фамилия не соответствует внешности. Ей бы больше подошла Жабина или Бульдозерова. Низенькая, полная, большеротая с плоским, абсолютно невыразительным лицом, Октябрина с первых же дней начала строить глазки нашим средним командирам. Филаткин уже женат, а наши взводные от ее улыбок воротят носы. Но это только пока, в тыловом городе они легко могут найти женщину, согласную приголубить молоденького лейтенантика, а на фронте, где кроме санинструктора на три версты ни одной юбки Ивушкина возьмет свое. Сдается мне, что и в армию она, дура, пошла, чтобы замуж выскочить. Сильно сомневаюсь, что это у нее получится, но на гражданке у нее шансов точно нет. Вот только санинструктор из нее, похоже, хреновый. Как бы не пришлось нашим артиллеристам своими жизнями платить за решение личных проблем Октябрины Ивушкиной. Впрочем, мы не стрелковая рота и в атаку нам не ходить, авось пронесет.

Последним, на должность командира взвода управления, приходит лейтенант Соколов. Вот только сокол этот малость подмок. Лейтенант успел повоевать осенью сорок первого года, и не очень удачно. Вместе с отдельным зенитным артиллерийским дивизионом он, как и Коляныч, попал в Вяземский котел. Затем Соколова долго держали в фильтрационном лагере, откуда он загремел в один из госпиталей Горького с двусторонним воспалением легких. Немного оклемавшись, он попал в наш запасной зенап, а полковое начальство спихнуло его в батарею, убывающую на фронт. От лейтенанта Соколова остались, как говорится, только кожа да кости, а тыловая норма питания нарастанию мяса не способствует. Но главное, сломался в лейтенанте внутренний стержень, он ушел в себя, и мало обращает внимания на то, что происходит вокруг. Даже команды подает как-то отстраненно, по расположению передвигается как сомнамбула с потухшим взглядом. Может еще и отойдет, а если нет, то хлебнем мы с таким командиром взвода управления.

День, которого все так долго ждали, и которого многие боялись, наконец, наступает — завтра наша батарея отправляется на погрузку в эшелон, и далее на фронт. Куда именно, не сказали — военная тайна, которую мы все равно узнаем через пару дней. Сразу у всех нашлась масса неотложных дел, которые просто необходимо завершить до завтра. За два с лишним месяца мы все вросли в эти казармы из красного кирпича, и отрываться от них, кажется уже невозможно. Последнюю ночь на старом месте я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок. Отвык за время спокойной тыловой жизни от присутствия смертельной опасности и сейчас страх холодной и липкой змеей норовил залезть в сердце.

— Батарея, подъем!

Последний раз прокричал дневальный, и мы по привычке повторяем утренний ритуал, осознавая, что все уже по-другому. Остающиеся смотрят на нас по-разному: кто-то с завистью, кто-то с сочувствием, многие равнодушно, а некоторые прячут глаза. Стыдятся своей радости, что не им, а нам выпал жребий первыми отправиться в мясорубку фронта. Батарея последний раз проходит по плацу и погружается в лихорадку окончательных сборов. Особенно свирепствует старшина, следя за погрузкой своего барахла, которое он называет военным имуществом. Наконец все распихано по кузовам машин, орудия прицеплены и перед нашей колонной распахиваются ворота. Как и предсказывал Филаткин, на городских улицах, хорошо укатанных транспортом, СТЗ отстает от ЗиСов, даже с прицепленными пушками. Но не сильно, на станцию он добирается, когда первый ЗиС всего минут пять шлифует задними колесами обледеневший пандус.

— Раз, два, взяли-и!

Первый взвод, облепив орудие, пытается помочь грузовику, но не может преуспеть в этом. Вчера была оттепель, и ночной мороз превратил довольно крутой подъем в непреодолимое препятствие, по которому подошвы красноармейских сапог скользят так же, как и покрышки грузовиков. СТЗ с этой задачей справляется почти без нашей помощи, да и маневренность у него лучше, чем у ЗиСа. Петрович демонстрирует виртуозное управление и меньше, чем через час он уже втаскивает на платформу последний ЗиС. В отведенное на погрузку время батарея почти уложилась. Мы размещаемся на сколоченных в теплушке нарах, Епифанов закрывает деревянную дверь и начинает растапливать буржуйку. Скоро внутри вагона станет чуть теплее, чем на улице. День заметно увеличился, и сильных морозов днем уже нет, но ночью довольно холодно. Гудит паровоз, лязгают буфера. Поехали.

Глава 6.

Решение никак не находилось. Ну как обеспечить необходимую чувствительность защиты, если при таком диапазоне мощности источника и длине линии, минимальный ток короткого замыкания лишь незначительно превышает рабочий ток? А никак, хоть головой об стену. А тут еще над ухом орут, думать мешают. И чего они, в самом деле, так разорались?

Дух-дух, дух-дух, дух-дух, дух-дух, неторопливо постукивают на стыках колеса эшелона. Дверь теплушки сдвинута в сторону и в нее задувает холодный воздух. Почти все обитатели нашего вагона собрались около нее, высовываются наружу и что-то кричат. Секунд двадцать я пытался проснуться и понять, что произошло, и о чем кричат собравшиеся в проеме дверей. Когда я понял, то сон с меня как рукой сняло. Работая локтями, пробился в первый ряд и, высунувшись в ледяной поток воздуха, заорал стоявшему на тормозной площадке часовым Коновалову.

— Прыгай!

Сашка меня услышал, но к его растерянности только добавилось удивление.

— Прыгай! Прыгай, я приказываю!

Вбитая, за месяцы, проведенные в запасном полку, привычка к выполнению приказов сработала и, оттолкнувшись от ступеней площадки, он кубарем полетел по заметенному снегом откосу железнодорожной насыпи.

— О-й, е-о-у!

Я прыгаю вслед за Коноваловым. Хорошо, хоть спал в шинели и в шапке с завязанными под подбородком ушами. Снега намело много, да и скорость эшелона в повороте не превышала тридцати километров в час. Поэтому прыжок обошелся почти без последствий, только лицо и все щели в одежде залепило колючим, холодным снегом. Зрение вернулось, когда я смог протереть руками лицо. Мимо проплывают платформы с орудиями и грузовиками. А этот любитель поспать на посту, где? Вот он, голубчик! Ломится по глубокому снегу вдоль насыпи, только снег летит в стороны. Я подождал, пока пройдет эшелон, и поднялся по насыпи наверх. По рельсам идти проще и я быстро догоняю Коновалова, тот на лошадиной дозе собственного адреналина продолжает бежать по глубокому снегу.

— Стой! Раз, два!

Сашка замирает и удивленно пялится на меня.

— Товарищ, сержант, а вы...

— Да я, я. Поднимайся, пошли винтовку искать.

Представляете, этот оболтус ухитрился задремать на посту и проснуться только тогда, когда его винтовка, лязгнув, улетела под откос. Не придумав ничего лучше, начал орать, благо взвод наш ехал в той же теплушке. За потерю боевого оружия красноармейца Коновалова ждал трибунал. Без вариантов. В стрелковом полку потерю винтовки, может, и удалось бы скрыть, списав ее как поврежденную или утерянную в бою, но в зенитной батарее такие фокусы не пройдут. Вот и приказал я Сашке прыгать — если найдет свое оружие, то может и выкрутится. А сам я прыгнул, потому что нельзя его одного оставлять. Восемнадцать лет парню, кроме своего партией забытого района ничего не видел, по железной дороге второй раз в жизни едет.

Сашка забирается на насыпь, и мы рысью движемся в обратную сторону. Надо торопиться — найдет винтовку путевой обходчик, и все. Боевая трехлинейка с пятью патронами ему в хозяйстве пригодится. А, если честный попадется, и сдаст найденное оружие куда надо, то по номеру Коновалова быстро вычислят и еще хуже будет. Хотя, куда уже хуже. Пока Сашка до наших докричался, пока я проснулся, пока понял, минуты три-четыре прошло, а при такой скорости это полтора-два километра. Проверить эти пятьсот, а с учетом допуска восемьсот-девятьсот метров железнодорожного полотна будет трудно, снегу по краям намело много.

— Ты когда проснулся, что-нибудь увидел?

— Что увидел? — не понимает Сашка.

— Ну, столб, дерево, может, проезжали...

— Рельсы на краю были сложены.

Так, уже легче. Первый штабель с рельсами нам попадается метров через пятьсот. Это явно не тот, слишком близко. Второй лежит через километр от первого. Мы идем, тщательно осматривая сугроб на откосе. Хорошо, что нет ни снега, ни ветра, а то замело бы дырку и хрен мы ее нашли. А так, метров через сто я замечаю в сугробе узкую щель.

— Проверь, только осторожно. Топчи поменьше.

Сашка лезет вниз и через минуту поисков в снегу выпрямляется с радостным воплем, вскидывая над головой свою трехлинейку с примкнутым штыком. В винтовку вцепился обеими руками, как будто боится, что она опять выскользнет и исчезнет в сугробе. Когда он поднимается на насыпь, то я от радости отвешиваю незадачливому часовому отеческий подзатыльник. Сашка только втягивает голову в плечи и прячет виноватые глаза.

— Штык сними, а то еще глаз себе выколешь.

Коновалов меняет положение штыка на винтовке, и мы идем догонять ушедший эшелон, а это ой как нелегко будет. Обратно также идем по путям. Мартовское солнце пробивается сквозь облака и уже заметно пригревает. Самое тяжелое зимнее время мне удалось пережить в относительно комфортных условиях советской казармы. Комфортных по отношению к условиям на передовой, конечно. Приблизительно через час и пять километров пути мы добираемся до небольшой станции. За это время нас обгоняет еще один воинский эшелон, похоже, движение на этой ветке довольно интенсивное. На станции мы находим начальника и объясняем ему ситуацию. Пожилой, грузный мужчина в железнодорожной шинели ведет нас в свой крохотный кабинетик. Там он начинает крутить индуктор вызова черного телефонного аппарата, висящего на оклеенной выцветшими обоями стене.