Выжья Сечь - 2. Месть ведьмы

На пороге храма, накрыв ладонью руку молодой жены, стоял комес, и солнце путалось у него в волосах, расцвечивая голову выжигского владыки жарким рыжим пламенем. Вокруг, застревая в кудрях самого комеса, тяжелой косе его жены, оседали зернышки риса, разбрасываемые женщинами с расписными мисками в руках.

Прижав ручку к груди, Илоня несколько секунд слышала лишь собственное трепыхающееся как птичка, сердце.

— Вижу! — Справившись с застывшим от восхищения голосом, закричала она. — Вижу!..

* * *

Костер догорал, разбрасывая последние отблески по утоптанной каменистой земле. В глубине леса, укрывшись среди листвы, ухала сова. Вытянув из кучи хвороста ветку подлинее, одна из закутанных в плащи фигур поворошила угли. Язычки пламени стали длиннее, с жадностью поглощая неожиданную подачку.

Ночь шла на убыль, до рассвета оставалась пара часов, и вольными стрелками — как иногда называли себя люди в темных, под цвет леса, плащах — понемногу стало овладевать то нетерпение, что присуще всякому долгому пути.

— Осталось там глотнуть чего? Не к чему хранить, допьем, пока ночь тиха.

Сидевшие вокруг костра передавали по кругу большую плетеную бутыль, поочередно прикладываясь к горлу. Терпкий солод, сваренный третьего дня, гнал кровь быстрее по жилам, наполняя тело приятным теплом.

О дороге не говорили. Каждый знал, в какую сторону направится, едва небо над лесом затеплится розовым. Часть лесных уходила на север, за Выжицу, часть отправлялась в Крестовичи; тамошние купцы, по слухам, ходили караванами, ничуть не заботясь об охране, а кошельки у них были так туги, что одной добычи хватило бы всей разбойной братии на пару месяцев разгульного житья.

Само собой, делились сплетнями и слухами, собранными со всех сторон. Всем известно, что разбойники и стражники держат уши широко открытыми, ловя малейшие обрывки пересудов, толков и подслушанных разговоров, чтобы затем из неудобоваримого бульона сплетен выбрать стоящие куски крепкого знания.

Один из таких кусков выловил из рокота голосов чуткий слух сидевшего поодаль от костра разбойника. В Лесной Вольнице, где каждый знает каждого, лишних вопросов не задавали, и силком к беседе не принуждали. Вот и на закутанного в синее узорчатое платье лучника не глядели как на чужого, щедро делясь с тем выпивкой.

— На Выжиге теперь чудные дела деются, — утерев пену с усов, повторил кряжистый рябой гном в овечьей куртке. От нагретой огнем шкуры шел пряный запах домашнего очага, смолки и кислого молока. — Богатый шмат, только бы рук хватило унести!

— Эка ты хватил, — не донося бутыль до рта, заметил другой разбойник. — На Выжиге целых два хозяина, да к тому ж энто собственная вольница Сколопендры. Ишь, — глотнув, продолжил мужчина, — шустра девка оказалась. Обратала комеса, живет теперь в замке, с золота да серебра ест, на пуховых перинах спит. А кто была?..

Вопрос повис над костром. Только потрескивание веточки в огне нарушало молчание Вольницы.

— Ты девку не хай, — буркнул гном в овечьей шкуре. — Знать, не судьба у ей помереть вольной птицей. У нас ить все наше при себе осталось, — прихлопнув рукой по лежащей рядом палице, хохотнул он.

Лучник в синем повертел между пальцев длинный узкий нож, слушая набирающие силу голоса.

— Эх, на пирке бы теперь свадебном погуляти! — Потягиваясь всем телом, заметил гном. — Комес уж как не поскупился...

— Гля на этого обжору, — расхохотались голоса с другой стороны костра. — Уж ты тогда попировал всласть, грех те жаловаться!

Гном, ничуть не смущаясь, кивнул крупной, коротко остриженной головой.

— Мне што, — подсовывая под спину седло, ухмыльнулся он, — шляхтич повелел по всем своим деревням выкатывать бочки с медовухой, да по целому быку отдал на гулянье. Ох и наплясался я тогда... все подметки сбил, волдыри надул — до сих по болят, а уж второй месяц пошел с той свадебки. Пир стоял — коромыслом!

— Дым.

— Чего? — Обернулся к синему платью гном.

— Дым коромыслом, — не спуская глаз с поблескивающего в полутьме лезвия, поправил пришлый. — Так принято говорить.

— Вот эта видывал? — Тяжело сопя, гном сделал неприличный жест. — Говорю — пир коромыслом стоял, знач, так и было! Кострища по всем деревням едва не до неба доставали. В городах, что Казимиру, владетелю выжигскому, принадлежат, гуляли три дня, от заката до рассвета. И все никак не утихомиривались. Брательник мой, Мжичка-шестопер, в тамошних лесах укрывался как раз, комесу как нить не до разбойничков все было. Говорит, уж сколько господских возков к замку прибывало, не перечесть! Гудели полную седьмицу! Охоты по лесам, пиры до полуночи, вино рекой, мяса горищи! Комеса я мельком видывал, — почесав подмышку, продолжил гном. — Вместе со Сколопендрой. Выезжали как раз из замка, рука об руку. Ну, я в толпе кметов затесался, глядел все, пока мимо проезжали. Кажися, она меня не заметила, уж больно все на шляхтича смотрела, а он на неё, словно потерять боится. Дааа, — мечтательно протянул разбойник, — была б девка поумнее, горя б не знала. С такими владеньями, как Выжья Сечь, чего только не наворотишь! А ты говоришь, дым...

Победоносная ухмылка застыла на губах обернувшегося к заносчивому спорщику гнома. На месте синего платья осталась лишь едва примятая трава, да узкий клинок, увязший по самую рукоять в земле.

— Тьфу, нечисть длинноухая, — в сердцах сплюнул гном, ухватывая бутыль за горлышко. Над кронами деревьев по небу протянулись первые, пока тонкие как паутинки, серые тени. — Выпьем за добрую дорогу, да за богатую добычу!

Через час лагерь опустел. Над потухшим костром вилась тонкая струя горького дыма, да блестя горлышком в первых лучах, валялась брошенная бутыль в оплетке. Вольница растворилась в нарождающем дне, и о том, куда держали путь лесные разбойники, знали только они сами, да лихая удача, толкающая в спину к новым приключениям.

Конец второй части