Работа над ошибками главы 1-25

Стасу надоедает вся эта дребедень, он вежливо осведомляется:

— А вы надолго к нам? Мы хотели бы пообщаться без свидетелей, — интонации в его голосе такие, что лучше смыться. Что тонко чувствующий Андрей и делает.

-Ухожу. Уже ухожу, — шутя поднимает руки, встает из-за стола. Его взгляд скользит по мне. Замечательный победоносный взгляд настоящего кровопийцы, которым и является.

-Извините, если помешал. Обрадовался, вот и... — Андрей помахивает рукой на прощанье и отходит от нашего столика куда-то вглубь кафе. Я слежу за ним взглядом. Да, ничего не изменилось с тех пор: Андрей садится рядом со стройной женщиной в красном платье, сидящей спиной к нам со Стасом. У женщины длиннющие черные волосы, и могу поспорить, что она азиатских кровей — Андрей всегда любил раскосеньких. И еще могу поспорить, что женщина имеет огромное количество золота на себе. Все любовницы Андрея, сколько я их помню, были вот такими 'золотыми'.

Стас проследил, куда уселся Андрей, а дальше на меня с интересом уставился. Молча поразглядывал мое лицо минуту...

— Водочки?

хомячок 28.06.2014 22:42 ' Глава 11. часть 2

-Водочки?

Я отрицательно мотаю головой, но графинчик с водкой и закуску через очень короткое время ставит на наш столик невозмутимый официант. Это, видно, собственные запасы кафе, раз непредусмотренный французами напиток приносят так скоро. Вот он, русский Париж.

— Выпей, говорю. Тебя трясет всю. Не замечаешь?

— Нет. Не трясет меня, — но Стас не слушает. Наливает водку в рюмку.

-На, выпей. Тут немного. Не опьянеешь, тем более же не на пустой желудок. От такого количества вообще ни в одном глазу, — это у вас, больших и сильных. А скромную учительницу такое количество вмиг свалит. Неужели со стороны выгляжу столь плачевно? Да, уже чувствую легкое потрясывание. И сердце бьется быстро-быстро.

Подозрительно кошусь на рюмку.

— Других успокоительных случайно нет? То коньяк, то водка... Я с тобой скоро вообще сопьюсь, — юмор пока не изменяет мне. Улыбка Стаса, которая расплывается на его лице, удивительно добрая и человечная. Я такой еще никогда у него не видела.

— В армии у меня не было никаких успокоительных, Вероничка, — мягко говорит Стас, — только это. Знаешь, на первое время помогает. А потом надо разбираться с ситуацией.

-Окей, пускай на первое время, — отвечаю я и храбро беру рюмку. Без раздумий опрокидываю ее, как заправский пьяница. Водка обжигает горло, я откашливаюсь — а чего хотела? Не умеешь пить — не берись. Стас мне подсовывает соленый огурец. Скорее, скорее...

— У тебя, наверное, другое успокоительное, — резюмирует Стас, — водку пить не умеешь.

Прожевываю уже второй огурец. Жизнь, наверное, скоро наладится.

— Интересная вы женщина, Вероника Васильевна. И знакомых-то у вас как много! То на дороге ученицу встретите, то в кафешке — друга, — начинает было Стас, но я уже почти пьяна, и все по барабану. Расслабленно махаю рукой.

-Ай, оставь свои подковыки, Стасик.

— Рассказать ничего не хочешь? — кажется, Стас просто счастлив послушать. Ну что за мужики. Посплетничать обожают. Прямо как бабы, ей-богу...

— А что рассказать?

— Например, откуда это чудо.

— Да так. Старый знакомый.

— Странный у тебя знакомый какой-то. И слова недобрые у него.

— Гнилое слово — от гнилого сердца, — заявляю деланно равнодушно. Русские народные пословицы — чем вам не повод для того, чтобы сменить тему разговора?

Но Стас не собирается менять тему.

— Так что у тебя с ним за дела?

— Никаких дел у меня нет с ним. Он юрист...адвокат...а, черт его знает! Юрист моего бывшего мужа.

— Так, — говорит Стас и устраивается на диване поудобнее, в серых глазах любопытство и заинтересованность. Ага. Всем всегда интересно лезть туда, где болит.

— Что — так? Все уже слышал. Мой бывший в шоколаде. Богат, любим, обласкан судьбой. Папашей стал в третий раз, — сердце истекает кровью. — А я...вот...

Стас внимательно смотрит на меня. Хорошо. Раз вы хотите откровений — так получите.

— Надо сказать, Стас, что раньше моя жизнь была легка и безоблачна... Нет, не так. Ты понял уже, наверное, что бедный человек не может иметь личного адвоката, — Стас кивнул, — Так вот...короче говоря, в жизни мне крупно везло. Поначалу. Мне повезло познакомиться с замечательным управленцем. Уже тогда он очень хорошо зарабатывал. А уж сейчас деньги гребет так, что мама дорогая... Он в политику, кстати, подался недавно, и фамилию ты его знаешь, скорее всего. Блин, совсем по-дурацки говорю...

-Мне все понятно. Рассказывай.

-О чем я? А, да... Но тогда у нас еще мало что было. По теперешним его меркам, разумеется. Квартира большая, вот как твоя. Дом строили за городом. Катер купили, большой такой, белый... Ну, и машина мужа. Мы прожили вместе четыре года. Не ругались никогда, Колька вообще очень добродушный. Приколист такой... хотя не знаю, какой он сейчас. Изменился, наверное. Деньги-то меняют.

— Такой же приколист, как и твой знакомый?

— А Андрейчик был тогда други-им, — тяну слова и загадочно улыбаюсь , — другим, знаешь... Хотя — нет. Всегда таким. Просто раньше я с ним не общалась особенно и не знала его хорошо. А потом Коля стал приглашать его в наш дом все чаще и чаще, — это прошлое для меня всегда было точкой невозврата. О нем я думать себе запретила, как запретила вздыхать и сожалеть. Но сейчас из памяти встают картины...

Я на нашей шикарной кухне, в летнем сарафанчике, и Андрей с Колей пьют текилу. Мне чуть больше двадцати, я наивна и чуть резковата. Вот говорю Коле, чтобы он не пил много, и Андрей неодобрительно косится на меня. А вот наша первая поездка на яхте, Андрей с моей подругой Катей тоже приглашены... А следом — самодовольная ухмылка Андрея, когда я узнаю при разводе, что меня оставили с носом, и больше — ни с чем, и этого уже не изменить...

— А что случилось?

— Ты имеешь в виду, почему расстались?

-Да.

— А ко мне в гости постоянно приходила одна подружка. Катя. Мы с ней очень дружили. Теперь она — его жена.

Стас морщит лоб.

-Что-то не сходится у меня.

Конечно, не сходится.

— Он, что...

— Меня не любил? Да вроде бы любил. Все было хорошо, Стас, понимаешь? До самого последнего дня...или они хорошо скрывались, наверное. Я сначала училась, потом начинала работать в школе, а Коля меня не понимал. Я работала просто так тогда, для души, а не для того, чтобы заработать деньги. Но потом Коля махнул рукой и сказал, мол, делай что хочешь. Я работала...

— И не заметила, как подружка мужа увела?

— Я ничего не знаю про их отношения, — чистейшая правда. Не хотела никогда знать подробности. Они только бы вбили еще один ножик в и так израненное сердце, — до они стали близки, после...Я даже не знаю, что сподвигло мужа развестись со мной, — и это тоже истинная правда. Хотя вот здесь я привираю. Одну из причин я знаю точно.

— Темнишь ты все, Вероничка. Что-то еще было, — Стас откидывается на спинку дивана и пристально смотрит мне в глаза. Молчу. Слишком уж Стас наблюдательный.

хомячок 01.07.2014 14:51 ' глава 11. Часть 3

— Когда о третьем ребенке этот придурок сказал, ты побледнела сильно. Значит, дело в детях.

— Ты разведпрактику случайно не в гестапо проходил, а? — говорю зло. Стас не обращает внимания на эту реплику.

— Значит, дело в детях...

— В детях, твою мать, только отстань...— финиш. Надо бы заплакать и закончить допрос раньше времени. Мужчины теряются, когда женщина плачет, или злятся. Это бы спасло меня от дальнейших расспросов. Но не могу плакать. Не могу даже с помощью водки. Слез уже нет, осталась только боль. Она напоминает о себе иногда, будто покалывает остренькой иголочкой. Жизнь идет, а она нет-нет да кольнет неожиданно и неприятно.

Если меня спросят товарищ мормоны ( а сектанты любят лезть в душу и копаться в твоей жизни, им только подавай), был ли у меня в жизни день, сравнимый с днем распятия Христа, я уверенно отвечу, что был, и даже не посмотрю на их удивленные лица и не услышу испуганных шиканий: 'Не богохульствуй!'. Я вспомню только один день. Нет, не тот, когда муж бросил мне в лицо, что подготовил все документы для развода. Не тот, когда мои родители, ничего не поняв и не захотев разобраться, почти отреклись от меня из-за этого развода. И не тот, когда я узнала о Коле и Кате. И не тысячи-тысячи других дней. Только один.

Я вспомню день, нет, лишь утро одного дня, когда я шла по длинному больничному коридору, чтобы в конце его у меня навсегда отняли неродившегося ребенка.

Он у мер несколько недель назад, и ему было совсем не больно, когда хирург по частям вынимал его крошечное, в несколько сантиметров, тельце. Зато моя боль затопила темными водами Эверест, и так и осталась стоять неподвижно в глубинах души, не растеряв ни капли. А дальше наступило полное одиночество.

— Мой ребенок умер, — это говорить мне не больно, я столько раз фразу повторила в свое время, что не вдумываюсь в слова, — замершая беременность.

— Понял, — говорит внезапно побледневший Стас. Ничего он не понял.

— Почитаешь в интернете, если интересно, — не буду объяснять. И так все ясно. Смерть — это всегда смерть. А подробности уже вторичны.

Стас молчит и не смотрит на меня. Уставился на стол, соображает что-то. Я наблюдаю смену эмоций на его лице. Водка ли открывает мне глаза, но Стас сейчас совсем другой. Ушло все напускное, и я вижу настоящие эмоции, и жалость вместе с сожалением на его лице мне не нравятся.

— Ладно, не будем...

— А что же не будем, — наливаю себе вторую рюмку, — сегодня же вечер откровений. Спрашивай. Отвечу тебе, как я докатилась до такой жизни... — насмешливо гляжу на Стаса, который все сидит с опущенной головой.

Вдруг он резко поднимает голову.

— А ваш развод с мужем случился после этого случая?

— Ну... считай, что да.

-То есть он не знал, что с тобой случилось, так?

Задумчиво разглядываю рюмку с водкой. У Блока в ' Незнакомке' пьяницы кричат, что истина в вине. Интересно, нашел там ее хоть один?

— Стас, сама подумай, как он мог не знать. А-а, — машу рукой, — ты ж ниче не знаешь. Когда делают такие операции, Стасик, вообще-то в больнице лежат. Иногда неделю, иногда дольше или меньше — как повезет. Муж мне фрукты таскал туда, йогурты...

-Ну и...

— Вот тебе 'ну и', — беру рюмку в руки и разглядываю прозрачную жидкость в ней, — когда из больницы забрал, тогда и сказал. Что разводимся.

Стас резко выдыхает. Сжимает свои кулачищи. Зачем-то оглядывается по сторонам.

— Ты что делаешь? — спрашиваю подозрительно и тоже начинаю оглядываться. Замечаю, что Андрея и его спутницы уже нет. Убрался, значит, паразит.

— Думал все, надо ли набить морду этому придурку, или погодить. Жалко, что не набил сразу.

-Э-э, Стасик, ради Бога, не надо,— сокрушенно качаю головой, но сей порыв приятен неимоверно, — Андрей же здесь ни при чем вообще.

— Расскажи мне. Точно чего-то напел в свое время на ухо твоему мужу. Знаю таких.

— Может, и напел, — рюмка покачивается в моей руке. Еще чуть-чуть, и я разолью содержимое. — Но только Колька дураком никогда не был, чтобы слушать кого-то. Даже лучших друзей. Сам все решил, думаю. Оказалось, что дети ему были дороже, чем я. Вот и все. Видишь, как Катька рожает. Меньше чем за пять лет — троих. Каково, а? Уметь надо... — подношу рюмку к губам, как Стас крепко хватает мою руку и сжимает так крепко, что я чуть рюмку не роняю на пол.

-Бухать хорош. Поставь на место, — и сам пригибает мою руку к столу; я оказываюсь и без графинчика, и без рюмки. Стас отодвигает их поближе к себе и смотрит Цербером: попробуй, возьми. Увы, я не из таких смелых.

— Муж твой бывший — дрянь, — говорит через несколько минут Стас. До этого он сидел неподвижно, и я даже протрезвела от страха — а ну он сейчас что выкинет? Он этих молчунов что угодно ожидать можно. — Последняя дрянь. Значит, взял и оставил тебя одну с таким...

— Не суди его, — пожимаю плечами, — никто не знает, какую ношу поднимет. Видишь, испугался, наверное, что если у меня такое один раз случилось, случится и еще. Гарантий от повтора нет. Так что, в какой-то мере я его понимаю...

— Я не понимаю. Так не бросают.

— А как бросают, Стасик, расскажи, а? — срываюсь с цепи. Не, пить мне противопоказано категорически. — Да, ужасно больно, когда тебя утешают в больнице, мол, еще разик попробуете с мужем через год, а муж уходит от тебя в день твоей выписки. Рушится все. Весь твой мир. Все, что было любимо и дорого. Если бы он развелся со мной через месяц, то было бы в какой-то мере гуманнее, как думаешь? Хотя — не знаю. А как надо было меня бросить?

— Нельзя бросать в такой ситуации.

-Да что ты говоришь? А есть определенный устав, когда можно и когда нельзя? А, черт, — мое агрессивные эмоции заканчиваются, и остается лишь усталость и опустошенность. И кому я это все рассказываю? Успешному Стасу, который сам из таких нуворишей, как и мой муж. Нашла себе публику для жалости.

— Извини, — Стас рукой проводит по своему светлому ежику волос. Он так делает иногда, когда бывает растерян, — я как-то...знаешь, не ожидал такого. Это подло...

— А как я не ожидала в свое время,— мрачно сообщаю я. Не узнаю Стаса. Впервые он не кажется мне высокомерным. Все-таки сердечко имеется, и какие-то понятия о нравственности присутствуют. Радостно, конечно. До этого все казалось, что я влюбилась — давайте на чистоту уже, чего растекаться мыслью по древу — влюбилась в холодного и бездушного человека, отягощенного лишь своими закидонами и армейской моралью. А сейчас передо мной сидит мало не восемнадцатилетний юнец с блуждающим взглядом. И что же у вас там происходит в подкорочке? — Ну да ладно, Стас. Прошло много времени. Все быльем заросло.

— Да брось ты. Ничего не зарастает. Знаю...по себе.

Киваю и подвигаю к себе рюмку, которую отобрал минуту назад Стас. Кто как, а мы грустить не собираемся.

— Говорят, Время смягчает. Никогда не смягчает, нет. Страданье, как сухожилие, крепнет с тяжестью лет. Время — лишь Проба горя, нет снадобья бесполезней, но если оно исцелило — не было, значит, болезни, — декламирую негромко и насмешливо смотрю, как расширяются от изумления глаза Стаса. Понятно, парень никогда не слышал такого. А мы сейчас устроим чтение классики. Хоть русской, хоть зарубежной — не вопрос. Сопроводив сим тостом вторую свою рюмку, выпиваю ее в одну секунду. Смотри-ка, легче пошла. Закусываю огурчиком и фыркаю на Стаса:

— Окстись, генерал, не смотри так. Это всего лишь Эмили Дикинсон, знаменитейшая американская поэтесса. Тоже, кстати, жизнь ее не сложилась счастливо. Так и прожила всю жизнь одна и умерла нестарой. Так что кому-кому, а ей было о-очень известно, что такое чувство душевной боли. Счастлив тот, кто не испытывал этого, или испытал лишь самую малость. А когда купаешься в этом... Н-да. 'Только размер потери делает смертного равным Богу'.

— А это кто сказал?

— Бродский. Иосиф Александрович. Уже русский поэт.

— Кажется, пить тебе на сегодня хватит.