Обсуждение порядком затянулось, и разошлись мы уже после окончания рабочего дня. Но зато старт этому замыслу дан. Правда, к 'Свободной опере' на Большой Дмитровке (бывший оперный театр С.И.Зимина, а ныне филиал Большого Театра), куда мы должны были пойти сегодня с Лидой, успеваю в обрез. С купленным у 'Метрополя' в спешке, не торгуясь, букетом цветов подлетаю к жене, целую ее в щеку и веду к театральному подъезду.
Сегодня дают 'Трильби' Юрасовского, где блистают молодые солисты Глафира Жуковская и Александр Пирогов. На Лиду трагическая история 'безголосой' девушки Трильби и гипнотизера Свенгали, сумевшего внушить ей необычайные вокальные способности, но не сумевшего пробудить любовь к себе, представленная солистами с необычайно искренним чувством, произвела очень глубокое впечатление.
Всю дорогу до дома жена молчала, да и за ужином не проронила практически ни слова. Я заметил, что она настолько погрузилась в переживания, что вопреки обычной пунктуальности даже забыла освободиться от своего 'Вальтера' и убрать его в оружейный шкафчик под ключ. И лишь перед сном Лида вдруг подошла ко мне, обняла и прошептала:
— А вдруг я тебя тоже загипнотизировала? Вот очнешься ты, стряхнешь наваждение, и отвернешься от меня...
— Ну, уж нет! — с возмущением отвечаю ей. — Как же я от тебя отвернусь? Ты просто не представляешь, какое гипнотическое действие оказываешь, когда я обнимаю тебя и ощущаю 'Вальтер' за подвязкой... — а мои пальцы в этот момент легкими касаниями, сначала шелка чулка, а затем и нежной, гораздо нежнее шелка, кожи над ним — удостоверяются в наличии на месте указанного предмета.
— Да ну тебя, — непроизвольно прыснув, Лида бьет меня кулачками в грудь, а я стискиваю ее в объятиях еще крепче и тянусь к ее сладким губам.
Глава 9. Совнарком дает добро...
В разгар сезона летних отпусков с билетами на юг в 1926 году дела обстояли не настолько паршиво, как представлялось когда-то из начала XXI века. Примерно как в позднесоветское время: надо было хватать билеты сразу, как открывалась предварительная продажа, поскольку уже за три недели до отъезда шансы приобрести места хоть на какой-нибудь поезд становились весьма призрачными. Посему кассы Казанского вокзала посещаю заранее и становлюсь владельцем бумажек, удостоверяющих, что места в купейном вагоне поезда, следующего до Симферополя, у нас теперь есть. Не забыл я и о бронировании мест на обратный выезд.
Наше с Лидой путешествие в Саки мало чем отличалось от прошлогоднего. Разве что ветку на Евпаторию все же восстановили, и не пришлось трястись в импровизированном автобусе через жару и пылищу. Пока жена поселялась в лечебнице и договаривалась о процедурах с тем же врачом, который вел ее в прошлом году, отправляюсь в домик, где я снимал комнатку для себя. Хозяева на месте, и все так же готовы принять меня на постой. Немудреные подарки, которые я привез с собой (всего-то лишний походный рюкзак прихватил) — настенные часы для всего семейства, рыболовные снасти и набор инструментов для главы семьи, швейные принадлежности для жены, и шоколадные конфеты для детей — привели их в полное смущение и тихую радость.
Проводим мы три недели отпуска (неделю прихватили за свой счет) тоже весьма похоже на наше прошлое лето в этих местах. Процедуры, гуляние по парку, вылазки на пустую песчаную косу и возвращение в Саки уже под ночным звездным небом. Романтическая прогулка — темно, вокруг ни души, лишь где-то вдали мерцают огоньки поселка, повсюду трещат цикады, поскрипывает под ногами песок... Главное, когда идешь по дамбе через озеро, держаться подальше от края.
Но вот состояние моей жены несколько отличается от прошлогоднего. Конечно, Лида старается не подавать виду — да и нельзя все время быть мрачной — и все же некая угрюмая сосредоточенность время от времени проскальзывает в ее настроении.
Июльская жара нынешнего года мало чем отличается от жары августа 1925-го, так что пропеклись мы изрядно, да и вес маленько сбросили. Возвращение в Москву сразу же швырнуло нас в водоворот текущих дел. Моя половинка с головой ушла в упорядочение режима секретности на предприятиях Военпрома, вместе с комиссией РКИ и представителями ОГПУ. На меня же навалилась текучка, отложенная и поднакопившаяся за время отпуска, и заботы, связанные с завершением расчетов по нашей первой целевой программе.
Да уж, — назвался груздем, не говори, что не дюж. Однако спецы в ВСНХ подобрались крепкие, и, пока я отсутствовал, сумели проделать значительную часть расчетов. Но пока это были разрозненные прикидки по отдельным направлениям. Теперь же предстояло свести их в общую картину, и посмотреть, на какие итоговые цифры выводят нас наши расчеты.
Мобилизовав специалистов вместе с их помощниками, за несколько дней получаю сводные данные... и хватаюсь за голову. Программа требует двадцать шесть миллиардов золотых рублей капиталовложений за пять лет! Если мне память не изменяет, в известной мне истории первая пятилетка с огромным перенапряжением сил обошлась нам восемнадцатью миллиардами рублей капиталовложений в промышленность (общую цифру, увы, вспомнить не могу). Но двадцать шесть миллиардов только по программе повышения материального и культурного уровня жизни трудящихся!? Да за это мне уже в Госплане голову отвернут, не доводя дело до Наркомфина.
Те же эмоции вызывает у меня строка 'Сводный лимит валютных расходов'. Да никто нам столько валюты под наши замыслы не даст, все пустят на закупку машин и оборудования.
— Нет, товарищи, — говорю собравшимся в моем кабинете разработчикам программы. — Я, конечно, понимаю, что из этих двадцати шести миллиардов большая часть — это затраты по различным отраслям промышленности. Но все равно — цифра заведомо нереальная.
Мне никто не возражает. Люди грамотные, сами понимают, что наскрести такую сумму капиталовложений негде. Со вздохом выношу вердикт:
— Будем резать!
Жаль, конечно, таких привлекательных наметок, но ничего не поделаешь. В покинутой мною реальности дело вообще решалось за счет снижения благосостояния населения. Если здесь удастся провести индустриализацию в сопровождении пусть мизерных, но все же улучшений, это уже будет огромная победа. Что же нам удастся сохранить? И от чего придется отказаться?
Смотрю на целевые установки программы и начинаю, скрепя сердце перечислять:
— Производство семейных холодильников, стиральных машин и пылесосов вычеркиваем. Оставляем только затраты на инженерно-конструкторские наработки по подготовке выпуска опытных партий. По жилищному строительству — бюджетное финансирование строительства заводских поселков из отдельных домов на одну семью вычеркиваем. Семейные дома, если и будем строить, то за счет ведомственных денег и средств индивидуальных и кооперативных застройщиков. За счет бюджета — только многоквартирные дома. Далее...
Закончив перечисление, отправляю всех пересчитывать программу заново. На следующий день ко мне приходит профессор Каратыгин.
— Тут вот какая штука получается, — недовольно бурчит он. — Вы нам вчера общую сумму валютных лимитов урезали втрое. Так коллеги мне жалуются, что теперь в эти рамки закупка импортного сырья для производства шелковых, шерстяных и хлопчатобумажных тканей никак не влезает. А я-то знаю, что наше сельское хозяйство этих видов сырья производит совершенно недостаточно! Скажем, тонковолокнистого хлопка у нас вообще не выращивают. Что же, нам программу поставок для текстильной промышленности резать? Ведь это сжатие товарных фондов, которые и так скудны донельзя! Если же не дать на село ситец и сукно, боюсь, мужик начнет хлеб придерживать.
Каратыгин — весьма примечательная фигура. Действительный статский советник, землевладелец, он, и пойдя на службу Советской власти, не переставал вести антисоветских разговоров, особенно во время заграничных командировок. За это Дзержинский снял его с поста редактора 'Торгово-промышленной газеты', но на работе в ВСНХ оставил, несмотря на многочисленные шепотки ревнителей 'классового подхода'.
— Евгений Сергеевич, — говорю ему, — вы же у нас планами развития земледелия занимаетесь? Так жду от вас конкретных предложений по замещению импортного сырья для легкой и пищевой промышленности отечественным. Озаботьтесь не только хлопком, шерстью, шелком, но и льном, подсолнечником, сахарной свеклой, табаком, чаем... Ну, не мне вам указывать, на что еще нужно обратить внимание. И ваши предложения — мне на стол, не дожидаясь окончания разработки программы. Чует мое сердце, что это дело срочное, потому что, когда индустриализация наберет ход, времени на раскачку нам уже не дадут.
— Батенька, — сердито выговаривает мне Каратыгин, — этакие-то замыслы ведь тоже немалых денег потребуют! И все равно — за год-другой нам расширение местной сырьевой базы не осилить.
— На это деньги выцарапаем, потому что иначе валюту нужно будет тратить, чтобы не оставить промышленность без сырья, — парирую его возражения. — И раз дело это не быстрое, тем более надо разворачиваться немедленно, а не когда жареный петух в темечко клюнет, — в ответ на эти слова профессор недовольно хмурится, но покидает кабинет без продолжения препирательств.
В результате следующая попытка сверстать сводную программу обнаруживает, что импортозамещение по сырью требует не только дополнительных капиталовложений, но и расширения агрономической помощи, дополнительного увеличения выпуска тракторов, специализированных сельхозмашин и инвентаря, и, соответственно, отпуска бензина и керосина селу.
— Виктор Валентинович, — мой помощник, Сергей Константинович Илюхов, проверяющий сводные расчеты, поднимает глаза от бумаг. — Баланс по металлу, мощностям машиностроительных заводов и нефтеперерабатывающих производств не сходится. Придется отказываться от дополнительного выпуска сельхозтехники.
Опережая возражения готового уже возмутиться профессора Каратыгина, бросаю коротко:
— Нет! — и тут же начинаю объяснять. — На сокращение поставок техники на село мы пойти не можем. Сократить придется что-то другое. Придется, наверное, ужимать программу производства пригородных электропоездов, трамваев и автобусов, а от производства троллейбусов оставить только выпуск опытной партии.
— Может быть, пока обойдемся без строительства метрополитена в Москве? Хотя там основные ассигнования ложатся на последний год действия программы, но в целом экономия получается внушительная, — бросает реплику кто-то.
— Увы, хотя метрополитен повлечет за собой огромные затраты, но без него Москва задохнется, — уж в этом-то я уверен, прекрасно помню, как читал в свое время о страшной перегрузке наземного транспорта в столице к середине 30-х. Да и сейчас уже напряжение немалое.
Долго ли, коротко ли, но черновой вариант программы был закончен и отдан на растерзание специалистам Госплана. На совместном заседании Президиума ВСНХ и Президиума Госплана подводились итоги коллективной работы наших специалистов. Надо сказать, что мнения госплановцев разделились. Если одни, преимущественно старые спецы, вроде Осадчего или Таубе, считали, что мы размахнулись чересчур широко, то другие, напротив, полагали, что мы недооцениваем возможности развертывания социалистического хозяйства.
Среди последних особенно усердствовал Ю.Ларин, который, запальчиво упрекая нас в неверии в творческие силы пролетариата, не преминул объявить, что эта позиция вытекает из меньшевистского засилья в ВСНХ. Эту фразочку о меньшевистском засилье он пускал в ход уже не первый раз, так что Феликс Эдмундович в своем выступлении счел нужным заметить:
— Ленин часто говорил, что Ю. Ларин любит сплетничать. Это верно. Вот теперь он в разных местах фистулой свистит, что, мол, в ВСНХ — меньшевистское засилье. Пожелаю, чтобы и в других наркоматах было такое же засилье, — заявил председатель ВСНХ. — Это засилье превосходных работников. Разве это плохо? Бывшие меньшевики — Гинзбург, Соколовский, Кафенгауз, Валентинов, как и многие другие, занимающие менее ответственные посты, замечательные работники. Их нужно ценить. Они работают не за страх, а за совесть, всем бы этого пожелал. Мы очень многое потеряли бы, если бы у нас их не было, — подвел он итог.
Через несколько дней порезанный и переработанный с участием Госплана проект был сверстан, и отправлен за подписями Дзержинского и Крижижановского на рассмотрение в Политбюро. А я обрадовал своих коллег известием, что теперь нам предстоит подготовить следующую программу — на этот раз по развитию станкостроения и точного машиностроения. Эту программу предполагалось разрабатывать вместе со свежеиспеченным Государственным научно-техническим комитетом, потому что здесь речь шла о борьбе за научную и технологическую самостоятельность СССР. Мало было закупить оборудование и лицензии за границей, пригласить к нам инженеров и техников, и с их помощью начать клепать станки по зарубежным образцам. Надо было срочно начинать учиться разрабатывать, конструировать и производить станки и машины собственными силами.
Одновременно отдел Гинзбурга вместе с Шуховым и Графтио, которых привлекли к делу по моему настоянию, готовил предложения для Куйбышева (на этот раз как для руководителя Госстандарта) по системе планирования и организации строительных работ, которые должны были быть закреплены в общесоюзных стандартах. В частности, планирование жилищного строительства для новых фабрик и заводов передавалось в руки местных органов Советской власти, чтобы заводские поселки не проектировались ведомствами кто в лес, кто по дрова, и без всякого учета сложившихся поселений.
Тем временем на меня снова вышел Трилиссер.
— Виктор Валентинович! — с некоторой укоризной в голосе начал он. — Вы забрасываете меня разного рода заманчивыми предложениями, но почему-то упорно отказываетесь принимать участие в их реализации! Как мне это расценивать — как саботаж или как уклонение от ответственности?
— Как саботаж и уход от ответственности вы, Михаил Абрамович, должны были бы расценивать мои действия в том случае, если бы я забросил свои обязанности в ВСНХ ради того, чтобы поковыряться в делах ГПУ, — не остался я в долгу у своего собеседника.
Голос в телефонной трубке коротко хмыкнул, и дальнейший разговор съехал уже на уговоры, без обвинений в саботаже, пусть и шутливых. Тем не менее, на этот раз милейший Михаил Абрамович вцепился в меня бульдожьей хваткой, и я чувствовал — не стряхнуть. Однако через мое категорическое 'нет' Трилиссеру пробиться не удалось. И тогда он нашел, как надавить на меня более мощным авторитетом.
— Виктор Валентинович, — когда я после очередного звонка поднял телефонную трубку, в ней раздался голос Дзержинского. — Я бы очень настоятельно просил бы вас не отказать в своей помощи ИНО ОГПУ в деле налаживания экономической и научно-технической разведки. — Так, Михаил Абрамович пустил в ход тяжелую артиллерию.
Подавив непроизвольно рвущийся из моей груди жалобный вздох, отвечаю:
— Вы же знаете, Феликс Эдмундович, что Вам (именно так, с большой буквы) я отказать не могу.
Но все же и отдаваться полностью в руки ОГПУ мне не хотелось. После отчаянного торга сошлись на компромиссе: пусть Осецкий становится внештатным консультантом заместителя председателя ОГПУ.
