По дорожкам битого стекла

Глава 19

Возвращаться в Москву непривычно и странно. Кажется, что даже время здесь бежит быстрее: стоит только проснуться, как темнеет; только наступила ночь, как уже в окна стучится рассвет. Тут слишком шумно и душно, даже по ночам хочется провалиться сквозь землю от духоты. И где они только умудрялись черпать всю романтику прошлого лета, торча всё время в столице? Трудно было уснуть, оставалось пребывать в этом промежуточном состоянии отдыха от отдыха.

Макс смотрел на Элис и не понимал, что он находил в ней всё это время. Потом на смену пришло жуткое осознание, что он любил только образ и саму недосягаемость её сердца. Это как любить бога, которого нет. На самом деле, мы все любим лишь символы, мы любим саму любовь и себя в ней. Когда нам отказывают, это ущемляет наше самолюбие. Кого-то это заставляет меняться к лучшему, а кого-то повергает в пучины отчаянья.

Дани вернулся с какими-то наработками для песен. Герман смотрел на них довольно скептически, но конечный вердикт так и не вынес. Мария что-то намекала на альбом. Она говорила, что трудно раскручивать проект, имеющий только пару домашних демок. Максу хотелось биться головой об стену. Другая группа на их месте была бы рада возможности записать свой диск, но он по-прежнему был недоволен своими песнями. Ему нравилось, как они звучали на концертах, но студия заморозит это звучание, как бабочку в янтаре, сделает его мёртвым. Запись каждого инструмента в отдельности, потом сведение всего в единое целое. Можно было бы, конечно, пойти на рискованный шаг и записаться сразу всем вместе, чтобы сохранить подлинное звучание "Opium Crow".

Они долго спорили с Германом по поводу качества. Тот настаивал на шлифованном идеальном звуке и возможности показать себя с технической стороны. Потом всё же согласился, приняв к сведенью, что многие значимые для рок-музыки альбомы тоже писались "вживую" и ничуть не потеряли в качестве. Дело было лишь в толковом звукорежиссёре.

Вторым поводом для спора стала песня, которую предстояло записать. Герман хотел "Опиум", Макс настаивал на "Insane", как на самом любимом треке, из всех, что ему удавалось написать. Поводом послужило то, что текст "Опиума" казался слишком провокационным, в то время как "Insane" оставалась непонятной для большей части населения. Плюс ко всему, Макс настаивал на том, что баллады менее котируются, и выбирать её в роли дебютного сингла будет несколько нецелесообразно. В конце концов, Герман сдался, что, казалось бы, для него нехарактерно. Мария сняла им студию, правда, на утреннее время. Группа была готова уже ко всему.

* * *

Накануне записи позвонил Кристи и позвал тусить. Герман долго отказывался, но тот обещал что-то феерическое, такое, что запоминается надолго. Ребята отправились гулять по ночной Москве в компании глэм-рокеров. Кристи выглядел ещё более безумно, чем раньше; сейчас он походил на Майкла Монро в его лучшие годы. С ним были трое парней из его группы и несколько весьма колоритных персонажей 80ые-style. Начёсы, рваная джинса, лосины и блёстки. И, конечно же, тёлки. А тёлки — это такие создания, призванные служить приятным дополнением к компании. Это что-то сродни модному аксессуару.

Очаровательная подмена реальности дешёвым портвейном. Ты забываешь глядеть на календарь и различать года с эпохами. Благородный розовый эликсир стирал границы, открывая новое и новое. Макс растянулся на траве, глядя в небо. Он видел новые звёзды в его глубине, несмотря на то, что небо оставалось непроницаемо-чёрным.

— Я бы отдал многое, чтобы смотреть на мир твоими глазами, — сказал Герман, падая рядом.

— Не надо. Это больно. Мне не хватает анестезии, чтобы пережить это. Чтобы не говорить с демонами, надо слишком много пить. Тогда можно стать им противным. У меня иногда получается.

— В прошлом году ты говорил мне о боли, что пригнала тебя сюда.

Макс горько улыбнулся.

— Я думал, что если петь, то она пройдёт. Но всё иначе — я умру, если не буду петь.

Они пили и верили в миф о собственном бессмертии. Словно шаманы под действием волшебных грибов, они заклинали демонов и спускались во тьму. Только там ещё существовал настоящий мир. И хотелось верить, что в другие времена был вечный праздник на грани безумия с реками виски и горами кокаина. И это всё обязательно будет, стоит только дотянуться. И потом упасть лицом в звёзды, лобзая холодный бетон, оставить свой след навеки. Романтика низменного процветала.

— Я люблю тебя, — сказал Герман в порыве чувств, когда они шли по набережной, чуть-чуть отстав от всей толпы.

— Я люблю только грязь, — ответил Макс, прижимаясь к витой решётке.

Впереди стояла девушка с лицом богини. Макс пошёл сказать ей, что она — само совершенство, и им обязательно надо потрахаться в кустах, но его стошнило ей под ноги, и романтика не задалась. Герман смеялся, несмотря на то, что ему плюнули в душу. Он всегда смеялся, когда больно.

— Он просто хочет, чтобы его любили, причём все сразу, — за спиной у Германа вдруг возник Дани. — Он просто вампир, который питается любовью.

Герман скептически посмотрел на Дани, стараясь поймать в фокус его лицо.

— Ты всё слышал? — спросил он.

— Ты кричал об этом на всю улицу.

Дани затянулся сигаретой.

— Но к утру об этом никто не вспомнит. Даже я, — сказал он, растворяясь в черноте.

Где-то минут десять Герман наблюдал беседу Макса и дерева.

— Спасибо, чувак, что выручил меня, — сказал он, обнимая ствол руками. — Ты единственный, кто меня понимает здесь.

Наверное, его надо было лечить или спасать, а может быть, просто убить. Герман задумался о том, что он не делает из своих страданий шоу, поэтому мало кто готов ему помочь, в отличие от Макса. Макса жалко, его жалеют все, как красивого щенка. Он трогателен до умиления в своей вечной истерике. Он просто использует людей, живя, как паразит. Макс подошёл и улыбнулся, Герман был готов всё ему простить. Руки сами потянулись обвить его за плечи.

На рассвете все побрели домой. Макс постоянно спотыкался и нес несвязный бред, который Дани окрестил языком бомжей.

— Нам же завтра на студию, да? — спрашивал он.

— Сегодня вообще-то.

Он ударил себя рукой по лбу и рухнул в траву.

— Мы сами не лучше, — констатировал Дани. — Но мы не можем всё проебать.

Дома пришлось запихивать бездыханного Макса под холодный душ. Герман был готов всё проклясть от головной боли. Ему хотелось просто придушить свеженького и бодренького Джеффа, который позвонил узнать про запись.

— Мы неправильная группа, — сказал Дани. — Наш барабанщик трезв.

— Зато у Макса всё по-рок-н-роллу. Мне кажется, он сдохнет до записи альбома. Если я не убью его раньше.

— Как бодрость духа? — спросил Джефф, когда они встретились в метро.

В ответ Герман лишь развёл руками, печально улыбаясь.

— Я вижу по вашим "щам", что всё отлично.

Макс пребывал в каком-то пограничном состояние между опьянением и алкогольной комой, с трудом принимая вертикальное положение. Казалось, что он вообще слабо воспринимает окружающий мир и вряд ли понимает, где находится.

— Кто это такой пьяный? — спросила Мария, встречая группу.

— Наш вокалист, — ответил Герман сквозь зубы.

— Какой хорошенький. Ему есть восемнадцать? Вас не посадят?

Макс открыл один глаз.

— Пошли трахаться? — спросил он у Марии, ненадолго приходя в сознание.

— Пей поменьше, а то совсем стоять перестанет, — ответила она, кривясь. — Зачем напоили ребёнка?

— Давайте скорее записываться, — сказал Герман, расчехляя гитару. — Моя голова гудит, и через час я буду трупом.

Первое осторожное касание струн унимает дрожь в руках, отбрасывая на второй план головную боль. Его гитара плавится в руках, отвечая пением на ласку. Притихли все, даже Мария. Звукорежиссёр даёт сигнал, и Макс открывает глаза. Он живёт только три минуты, пока длится песня. Всего остального времени не существует. Его бледная тень скитается по миру в простой оболочке из тела. Всё это просто сосуд для голоса.

Второго дубля не будет. "Opium Crow" не имеют на него морального права, как и на "живых" концертах. Макс прикусил губу. Кровавая дорожка стекала по подбородку вместе со слюной. Он был безумнее, чем лирический герой песни. Боль разрывала изнутри, словно желудок взорвался и кислота вытекает в пищевод.

После записи Макса долго тошнило кровью в туалете. Она была вязкой, густой и липкой. Макс услышал шаги за своей спиной.

— Чувак, я подыхаю, — сказал он в перерывах между спазмами.

— Ты допился до язвы, — холодно ответил Герман.

Макс с трудом поднялся на ноги. Его трясло и шатало. "Боже, какой он жалкий", — подумал Герман в тот миг.

Все уже расходились, когда Мария шепнула Герману на ухо:

— Я понимаю, почему он так пьёт. Подобный талант губителен. Береги его, и будет тебе успех.

Захотелось кинуть гитару в угол, чтобы больше никогда к ней не прикасаться. Все тринадцать лет, что он потратил на занятия музыкой, кажутся пустым звуком по сравнению со словом "талант". Никто не замечает его заслуг в группе. Все обращают внимание только на голос Макса и его чертову внешность. А Герман тает, просто растворяется, становится тенью какого-то выскочки, которого он сам пригрел, словно змею на груди. Но он любил его, так сильно, что уже начинал ненавидеть.

Ночь была густой как кисель. В воздухе висела тяжесть и напряжение. Макс размышлял о том, как низко можно пасть. Он был не властен над своей жизнью. Всё навалилось и превратилось в снежный ком. Только чувство стыда и тоски. И нет сил даже пить, чтобы глушить голоса в голове и свои кошмары. Они рядом, они реальны как никогда.

Глава 20

Днём пришла Лукреция. Попытка помириться с Германом чуть было снова не обернулась скандалом. Герман скинул ей песню. Она сказала, что теперь это звучит так, словно у группы есть будущее. Настоятельно советовала не потерять всё на свете. Она вытащила Макса на приватный разговор, сообщив Герману, что тут нет ничего страшного.

— Когда ты уже свалишь от моего брата? — спросила она, стирая с лица накладную улыбку. — Ты живёшь, словно паразит, постоянно цепляясь за кого-то, зная, что самому тебе не выжить.

— Когда сочту это нужным, — Макс присел на край стола.

— Я знаю, что ты недавно учудил в студии. Ты думаешь, что это поведение достойно музыканта? — она скрестила руки на груди.

Макс поймал себя на мысли, что у неё классные сиськи. От этого стало как-то не по себе. Она вообще сильно изменилась за это время. Перестала быть тощей доской, приблизившись к образу Диты Фон Тиз. Луш больше не женская версия Германа.

— Репутацию музыканта уже ничем не испортить, — ответил Макс после паузы. — Если не я, то кто? Ты знаешь хоть кого-то, кто смог бы заменить меня?

В глубине души он сам смеялся над собственной манией величия.

Она наступала:

— Уйди из группы. Или я сделаю так, что Герман тебя выгонит.

— Ты сама слышишь в своих словах логику? — Макс спрыгнул со стола и переместился на подоконник. — Без меня они никто.

Лукреция опешила. Он был доволен, словно опрокинул в себя залпом чан медовухи.

— Ты чёртова шлюха! — закричала она. — Ты спишь с ним.

— Почему я последним узнаю все новости? — спросил он, скептически глядя на неё.

Он слез с подоконника и оказался прямо перед Лукрецией. Она осыпала его оскорблениями. Максу вдруг подумалось, что ни одна женщина на свете так на него не кричала. Никто так люто не ненавидел его. Это что-нибудь да значит... Её злость, она ни как у всех людей — от головы или от сердца. Макс хорошо разбирался в потоках эмоций. Злоба Лукреции шла откуда-то снизу.

Он подошёл к ней сзади и схватил за грудь, чувствуя упругость её плоти. Она вскрикнула от неожиданности. Или это могло быть стоном возбуждения? Вторая рука нырнула ей в трусы. Там было влажно.

— Что ты делаешь? — прошептала Лукреция, её голос звучал неуверенно и хрипловато. — Прекрати.

Макс продолжил свои манипуляции рукой. Лукреция пыталась отбиваться, прижимаясь задом к его бедру.

— Это ты маленькая шлюха, — усмехнулся он.

Она вскрикивала, запрокидывая голову, стараясь вырваться из его объятий. Макс повалил Лукрецию на стол и, задрав юбку, сжал её ягодицы в руках. Рывком стащил с неё кружевные стринги. Вид её круглой задницы вызывал каменный стояк. Она взвизгнула, когда он вошёл в её сочащуюся дыру. Он не мог придумать более звучного эпитета её вагине. "Моя чёртова шлюха", — повторял он, наматывая на кулак её длиннющие волосы. Это был его низменный триумф. Наверное, каждая жуткая стерва в тайне мечтает быть жёстко оттраханой. Позабыв сопротивление, она отдавалась мягко и покорно, словно всю жизнь желала этого. Макс кончил с мыслями о собственном бессмертии, застегнул штаны и вышел в коридор.

— Что это было? — спросил Герман, сталкиваясь с ним в дверях.

Макс развёл руками и многозначительно улыбнулся.

— Я знал, что всё идёт к этому, но ты ёбнутый. Я же догадывался, что она течёт при мысли о тебе.

Минуту спустя появилась Лукреция, поправив причёску, она выскочила за дверь, шарахаясь от обоих парней, как от огня.

— А она не подаст на меня в полицию? — спросил Макс, делая неожиданно наивные глаза.

— Судя по тому, как она стонала — не подаст.

Макс закурил сигарету и уставился в окно.

— Как быстро мы сумели дойти до того, что женщины стали для нас просто кусками мяса? Когда я впервые переспал с Элис, она была для меня тайной и целым миром. Я ведь всегда ценил своих случайных подружек и раньше, даже толстую девку, с которой лишился девственности. Сейчас у меня столько баб, что я могу разбрасываться этими кусками вагины направо и налево. И я сам не стал лучше или привлекательнее. Просто я становлюсь знаменитым. Просто все узнали, что у меня классный голос. И я не знаю, кто стал хуже: я или люди вокруг? Я, потому что стал говном, или те, кто позволили мне таким стать?

Герман терялся от его пламенных речей, поражающих своей правдивостью и цинизмом. Он не прятал правды. Он был честен, как в своих стихах.

— Я пришёл, чтобы поиметь весь мир, и я сделаю это! — он рассмеялся, поднимая к небу кулак.

* * *

"Вороны" записали свой первый альбом "Road of broken glass" в конце лета. Он казался группе странным и очень разрозненным, в то время как музыкальная пресса и публика были в восторге. На обложке диска был эскиз татуировки Германа, тот самый ворон в окружении маков. Внутри в буклете фотография из киевского клуба. Макс не понимал до конца, что за чувства охватывали его, когда он держал в руках заветный диск. Теперь получится дать больше сольных концертов, не болтаясь в одном фекальном потоке с второсортными командами. Он не любил их не только потому, что считал себя лучше. Максу было глубоко непонятно, как за годы существования эти группы не продвинулись ни на миллиметр на пути к успеху, оставшись у всё тех же истоков с заблёванными клубами и аудиториями с фанами-малолетками.

Максу было тяжело общаться с поклонниками. Они казались ему слишком глупыми и примитивными, как любые потребители. Особенно выводили из себя письма типа: "Я тебя понимаю, мне кажется, мы родственные души. Твои песни полностью отражают то, что творится в моей душе". Макс невольно морщился. Ему не хотелось видеть родственные души в инфантильных подростках. Он не мог воспринимать своё творчество на должном уровне, чтобы все, кому оно нравилось, не казались бы тупыми уродами. Где эти чёртовы настоящие "родственные души"? Воронёнку же, наоборот, нравились их поклонники, он говорил, что это необычайная эмоциональная подпитка.