Летопись Великой войны - шесть шагов в бездну.

Воспользовавшись свободной минутой, Федор направился в свою каюту забрать оставленный им планшет и на обратном пути заглянул в кают компанию, где, как и следовало, никого не было кроме старшего доктора, который что-то напевая себе под нос музицировал на рояле. Увидев артиллериста, доктор соизволил оторваться от своего увлекательнейшего занятия:

— О, Федор Федорович, простите, не заметил как вы вошли.

— Ничего, ничего, я вам мешаю?

— Нет, что вы. Позвольте узнать, надолго ли мы в поход собрались?

— Не думаю, обычные стрельбы. К вечеру вернемся. А в чем дело, Георгий Романович?

— Видите ли, — заговорщицким тоном проговорил доктор, — на завтра у меня назначена встреча, очень важная и я не хотел бы ее пропустить.

Федор улыбнулся сему пассажу, ибо доктор слыл заядлым сердцеедом.

— Лично я также сильно рассчитываю на то, что мы вернемся в Кронштадт уже сегодня, не переживайте, Георгий Романович.

Выходя из кают-компании, Федор столкнулся в дверях с вестовым, которому он еще раз напомнил о необходимости закрепить посуду, после чего направился в боевую рубку. По дороге он задержался на правом крыле мостика — посмотреть, как в пенистых потоках воды, между волн, ныряют старые миноносцы. Зрелище, надо сказать, было впечатляющим. Ходовые мостики маленьких скорлупок французской постройки нещадно заливались водой.

Спустя час с берегового поста у батареи "Ино" передали сообщение, что буксир с большим щитом вышел в море и готов к проведению стрельб. Вскоре на корабле загремели колокола громкого боя. Обычную корабельную размеренность разорвал грохот матросских ботинок и скороговорка команд. Моряки занимали места у орудий и дальномеров, у котлов и механизмов. Приникнув к визиру, Федор поймал в объектив сначала "Портовый N4", а потом и тащившийся на длинном буксире щит и скомандовал:

— На дальномере!?

— 70 кабельтовых.

Стрельба предполагалась на параллельных курсах. Полутонные чушки 12-ти дюймовых снарядов поднимались по шахтам элеваторов на линии досылки, после чего цепными прибойниками досылались в казенники. Матросы, скинув бушлаты, ибо уже после первого выстрела в башне становилось жарко, вслед за снарядами дослали по очереди два полузаряда. Действо завершалось замковым, который нажатием кнопки закрывал замок. В центральном посту тем временем тоже кипела работа. Угол поворота визира и курс корабля транслировался сразу в "Арго-Поллен", также как и дистанция до цели, вводимая вручную в принимающий прибор на дальномерном посту. Результатом этой работы стали стрелки на циферблатах-указателях в башнях, показавшие величины прицела и целика. Наводчики закрутили маховики, совмещая стрелки на указателях. Электропривода взвыли, синхронно разворачивая башни на установленные прицел и целик.

— Господин капитан 1 ранга, к стрельбе готовы.

— Готовсь. Пли!

Федор вдавил кнопку залпа. Взревел ревун. Корабль вздрогнул всем корпусом от залпа. Из четырех стволов выплеснулись гигантские языки пламени, осветив все вокруг багровым светом. От чудовищной встряски лопнули несколько плафонов в офицерском коридоре, с ялика сорвало небрежно закрепленный чехол. На открытой палубе грохот тяжелых корабельных орудий невыносим для человеческого уха. Закрытый скворечник поста управления огнем на трехногой фок-мачте немногим спасал от него. Потянулись долгие секунды полета снарядов, и наконец-то правее цели встали 4 тоненьких карандаша всплесков. Федор про себя чертыхнулся — опять первый залп лег с выносом по целику.

— Право четыре! Пли!

И снова залп!

— Меньше, два!

Еще один! Накрытие! Еще раз накрытие!

— Дробь стрельбе! Не наблюдать! Башни в сектор! — раздалась команда командира, — старшему артиллеристу на мостик!

Спускаясь по узкому трапу, Федору вновь с грустью подумалось о своем участии во второй Цусиме тогда еще юным мичманом. Да, если бы они умели так стрелять тогда! Однако пока было не до сантиментов, коим лучше всего предаваться у горячо натопленного камина с рюмочкой коньяка в руке, долгими зимними вечерами.

— Господин капитан 1 ранга, по вашему приказанию...!

— Браво Федор Федорович! С миноносца только что сообщили: щит пробит в двух местах. Просто великолепно. Отличная стрельба! — пробасил командир дредноута Георгий Оттович Гадд. После чего распорядился:

— Продолжайте стрельбы по плану учений.

Спустя несколько минут "Телин" повернул на новый галс, расходясь с целью на контркурсах на минимальной дистанции в 40 кабельтовых. И вновь загрохотали орудия, но в этот раз противоминные, стрельба которых оказалась в целом успешной, если бы не сломавшийся накатник 120 мм орудия N8 злосчастного кормового плутонга и осечка на еще одном орудии, которое по окончании стрельб пришлось разряжать, а экстрактированный патрон выбросить за борт через полупортик. Вслед за чем последовала очередная выволочка мичману Веселову, который в дружной кают-компании линкора считался отпетым неудачником.

Однако человек, как известно, предполагает, а Господь располагает. Командование эскадры проснулось, когда корабль был на подходах к внешнему рейду, передав радиограмму о завтрашнем выходе в Ревель всей бригады на соединение с эскадрой. Сразу после постановки на якорь командир объявил построение, на котором поблагодарил экипаж за успешную стрельбу. Спустя полчаса Федор уже спустился в свою каюту и переоделся, собравшись направиться в кают-компанию, чтобы провести вечер за бутылкой сухого вина "Бордо". Вдруг неожиданно в дверь тихонько постучали. К его глубокому изумлению, в роли рассыльного оказался здоровенный морпех:

— Господин капитан-лейтенант, разрешите доложить!

— Докладывай.

— Господин капитан первого ранга просит вас немедленно быть у него в каюте.

— Передай, что буду через 5 минут.

Ровно через пять минут, пройдя пост морской пехоты у каюты командира, Федор, на мгновенье задержавшись у зеркала в коридоре, постучал костяшками пальцев о дубовую дверь командирского салона.

— Войдите.

Зайдя в дверь, и собравшись было доложить по форме, Федор был прерван командиром, жестом указавшим ему на кресло.

— Присаживайтесь, Федор Федорович!

Кроме капитана 1 ранга Гадда в салоне находился незнакомый Федору кавторанг, который, небрежно развалившись в кресле напротив, внимательно его разглядывал. После минутной паузы, в ходе которой Гадд раскуривал трубку из вишневого дерева, его гости внимательно изучали друг друга. Наконец каперанг, негромко кашлянув, изрек:

— Федор Федорович, позвольте представить вам капитана 2 ранга Никольского, разведотдел Морского Генерального Штаба.

Гость, неожиданно выпрямившись в кресле, отчетливо произнес:

— Николай Владимирович, предлагаю без чинов.

Кивнув, Федор на секунду задумался, какой может быть к нему конкретно интерес у Генмора. Никольский же без промедления, продолжил:

— Итак господа, полагаю, вам известно, что на Балканах война, — после чего, задумавшись на мгновение, продолжил, — начальник МГШ телеграммой запросил Его Высокопревосходительство адмирала Гауса дать разрешение на прикомандирование офицеров-наблюдателей на корабли Королевского и Императорского флота. К нашему удивлению, такое разрешение было получено очень быстро. После некоторых раздумий именно вам предложено возглавить эту группу, благо вы уже служили при нашем посольстве в Вене, прекрасно владеете венским диалектом, знаете традиции и обычаи Австро-Венгерской империи.

В паузе Федор уловил недосказанность, которая была проста до безобразия и заключалась в том, что сам Федор происходил из немецкой семьи. Кавторанг продолжил:

— В общем, решение принято на самом верху и его настоятельно просят принять.

После такого рассуждать долго не стоило и, получив формальное согласие, Никольский поспешил откланяться. Молчавший всю беседу Гадд встал и, выпрямившись во весь свой немаленький рост, наконец поинтересовался:

— Федор Федорович, вы точно уверены?

Уходить с корабля чертовски не хотелось, уж слишком прикипела к нему душа, но и отказаться Федор не мог, по ряду причин, о чем собственно и думать сейчас не хотелось.

— Георгий Оттович, поверьте, мне очень жаль, но и выбора у меня практически нет.

— Я это уже понял, а Михайлов справится?

Федор, поколебавшись несколько секунд, что собственно не укрылось от внимательного взгляда командира, ответил:

— Должен, справиться. Обязан!

— Хорошо, тогда я вас более не задерживаю. На передачу дел и должности у вас ночь. Катер будет ждать вас в 7 часов утра, — после чего каперанг протянул руку и сказал:

— Я был счастлив, что вы служили на моем корабле. Честь имею.

Как и следовало ожидать, ночью поспать не удалось. Поутру, допивая стакан крепчайшего горячего чая с молоком, Федор с грустью подумал, что вот и перевернулась еще одна страница его жизни, и Бог его знает, что ждет впереди. Расстраивала единственная мысль о том, что в дачный поселок вдали от Петергофа, куда в начале мая переехала семья профессора Семенова, он уже не успеет в любом случае. От осознания этого кольнуло сердце, ибо если флот Двуединой Монархии пойдет в бой, его место будет на флагмане при штабе командующего. А там мало ли!

Быстро собравшись, Федор поднялся на верхнюю палубу. На рейде, окутанном плотным покрывалом тумана, царила тишина. Было уже светло, как обычно в мае, но солнца из-за покрывала облаков пока не было видно. Постояв несколько секунд и, прикоснувшись ладонью к броне кормовой башни, Федор направился к трапу, где его поджидали Михайлов с Тыртовым, которые пожелали ему удачи и тепло попрощались. Спустившись по трапу на дежурный катер, Федор поздоровался с его командиром мичманом Паниным и устало облокотился на поручень.

— Ну что Федор Федорович, отходим?

— Да Саша, несомненно, а то я что-то задумался.

На лице мичмана читалось явное любопытство, ибо не просто так старшего артиллериста линейного корабля выдергивают в распоряжение Морского Генерального Штаба, но дисциплина взяла верх и никаких вопросов о причинах перевода он не задавал.

Катер пробирался сквозь утренний туман, временами подавая сигналы. Позади тянулся пенный след. Иногда мимо проплывали огни пароходов и слышались их гудки. Постепенно туман рассеивался, разогнанный порывами ветра, облака тоже редели и, когда катер подошел к устью Невы, уже стояла замечательная весенняя солнечная погода. Город постепенно надвигался, катер снизил скорость. Пожалуй, именно отсюда лучше всего было видно, что Петербург — портовый и морской город. Справа вдалеке высились краны петербургского порта, где теснились пароходы и виднелись многочисленные дымы. Спереди возвышались краны судостроительных заводов. Вот остался позади плавдок с каким-то кораблем внутри, чьи бронзовые винты сияли на солнце. Еще несколько минут и сразу за Николаевским мостом Петербург морской резко уступил место Петербургу светскому — гранитные набережные, строгие приземистые фасады. Некоторое время Федор от нечего делать любовался, позевывая от бессоницы, зданиями, которые с воды выглядели совершенно иначе, чем с улиц. Река не была пустынной, на ней уже просыпалась жизнь — туда-сюда сновали небольшие пароходики, перевозившие пассажиров от пристани к пристани, медленно тащились деревянные баржи, влекомые натужно дымящими буксирами. Катер приближался к центру города. С момента отправления с "Телина" прошло около двух часов.

Шпиль Адмиралтейства ярко сиял в лучах весеннего солнца. Выпуская клубы сизого бензинового выхлопа, катер медленно подваливал к пристани, на которой уже стояли готовые к швартовке матросы. Подхватив громоздкий саквояж, Федор сошел по трапу на пристань и, поднявшись по каменной лестнице на набережную, направился к зданию Адмиралтейства. Перейдя через дорогу, он потянул на себя тяжелую дубовую дверь, за которой располагался пост морских пехотинцев в их традиционных темно-зеленых мундирах. Доложив о себе, Федор прошел в просторный холл, увешанный подлинниками знаменитых картин, посвященных славным морским баталиям прошлого, вместе с портретами флотоводцев. Начальник смены морпехов уже доложил о его прибытии по телефону и теперь оставалось только ждать. Присев на небольшой диванчик, Рейнгардт принялся рассматривать картины на стенах холла.

Вот Чесма, вот Синоп, вот Гангутская баталия, Наварин. Со стены напротив смотрит на картины сражений великий основатель русского флота, царь Петр I, а справа и слева от него — адмиралы от Апраксина, Спиридова и Ушакова до Нахимова, Бутакова и Лихачева. Еще одна стена была целиком посвящена русско-японской войне. В верхнем ряду висели портреты отличившихся в этой войне адмиралов. Среди прочих Федор приметил Макарова, Йессена, Рейценштейна и, конечно же, Чухнина. Под портретами висело огромное полотно Цусимы — явный гвоздь коллекции. Свинцовое море занимало ровно половину картины, смыкаясь посередине с серым, затянутым тучами грозным небом. Слева уходила за горизонт русская колонна, возглавляемая "Князем Суворовым". Флагман уже горел в нескольких местах, лишился мачты и был серьезно побит, но продолжал вести огонь. Художник изобразил решающий момент сражения, когда вплотную схлестнулись основные силы русских и японцев. Уже потонули русские "старики", уже потерпели разгром крейсера Каммимуры, пойманные Чухниным в ловушку. Но броненосцы Чухнина и Того, сблизившись на близкую дистанцию, продолжали гвоздить друг друга до финала, поставившего точку в дневном бою. За "Суворовым" на картине тянулись, изрыгая пламя, окруженные всплесками, остальные корабли Флота Тихого Океана — "Император Александр III", "Орел", "Бородино" и до боли знакомая Федору родная "Слава". Следом за "бородинцами" шли ветераны адмирала Матусевича: "Цесаревич", "Ретвизан" и "Победа". За ними на "Пересвете" с "Россией" и "Громобоем" позади шел адмирал Иессен. Федор перевел взгляд на правую часть картины — там накатывалась на зрителя японская колонна, возглавляемая "Микасой". Японский флагман был окружен стеной всплесков — по нему вели огонь одновременно "Суворов" и "Александр III". На "Микасе" уже были выбиты обе башни главного калибра и большая часть шестидюймовок, но он упорно продолжал вести колонну, к своему скорому концу. За ним следовали "Асахи" и "Сикисима", единственные кроме флагмана, оставшиеся в строю к началу сражения японские броненосцы. За ними шли четыре броненосных крейсера-"гарибальдийца", срочно купленные японцами в Латинской Америке в ходе войны, а также "Кассуга". Под огнем современных броненосцев эти слабо защищенные корабли, не вполне еще освоенные экипажами (кроме "Кассуги"), быстро утратили боеспособность, ведя лишь спорадический огонь. За "Кассугой" шли уцелевшие крейсера Каммимуры, все изрядно потрепанные.

Воспоминания неожиданно нахлынули, как приливная волна. Мурашки побежали по телу. Казалось, прошло почти десять лет. Столько всего произошло за это время и хорошего и плохого, но память о том сражении продолжает время от времени будоражить, особенно по ночам. Это был первый в жизни бой молодого мичмана, вчерашнего выпускника Морского корпуса, командира 6" башни эскадренного броненосца "Слава". В этом аду он прошел от томительного ожидания и скрываемого за бравадой страха до настоящего ужаса, гнева и ненависти к врагу, боли за погибших товарищей, к пьяному чувству победы, неожиданно нахлынувшему уже во Владивостоке. Он помнил также, как в этом бою все чувства уступили вдруг странному, никогда ранее не испытанному ощущению ясности и спокойствия, граничащему с отупением. Инстинкт самосохранения как будто отключился и в эти минуты он действовал как автомат, отдавая приказы, и одновременно управляя вертикальной наводкой орудий, вместо контуженного матроса. "Слава" вступил в строй буквально перед самым выходом 2-й Тихоокеанской эскадры, весной 1905 года, лишь благодаря самоотверженности судостроителей, в авральном порядке, пройдя только самые необходимые испытания. Команда корабля тоже была собрана с бору по сосенке, в ней смешались моряки с "Севастополя" и совсем зеленые новобранцы, прапорщики запаса и молодые мичмана. Лишь благодаря выдающимся командирским талантам и энергии Эссена, в Цусиму корабль вступил, в общем, полноценной боевой единицей. И не подвел. Федор помнил, как вспух огненный шар в носу "Кассуги", с которым схлестнулся тогда их корабль. Видимо, бронебойный снаряд главного калибра угодил в погреб и вызвал детонацию десятидюймовых снарядов вражеского крейсера. Это был ни с чем не сравнимый момент яростного восторга, почти безумия, охватившего всю команду "Славы", от офицеров до матросов — от криков "Ура" и, что греха таить — крепких матов звенело в ушах.