Созерцающие путь

предстоит сделать. А когда понял, к горлу подкатил комок, закру—

жилась голова. Меня подтолкнули к щиту, и мой взгляд остановил—

ся на тёмной сухой руке. Так я и стоял, тупо уставившись на неё.

— Наставь гвоздь вот сюда. — Один из псов нагнулся и поставил

углём небольшой крестик на предплечье, чуть повыше запястья.

Я всё стоял, не в силах пошевелиться.

— Ну же! — Мне сильно надавили на плечи, заставив бухнуться

на колени.

Медленно, как во сне, потянулась моя левая рука с гвоздём к

смуглой старческой руке. Прошла, как мне показалось, целая веч—

ность, прежде чем острие гвоздя уперлось в чёрный крестик. Мне

оставалось только замахнуться правой рукой и опустить молот

на широкую железную шляпку, а потом ещё раз и ещё; просто за—

бить гвоздь в дерево, не обращая внимания на живую плоть между

ними. Но рука застыла где-то далеко-далеко от меня, замерла, па—

рализованная нерешительностью. Словно и не моя была.

"Давай! Ты же можешь! — убеждал я себя. — Сколько раз ты

дёргал спусковой крючок? Сколько раз врубался сталью в живую,

117

тёплую плоть? Он такой же враг, как и те, которых ты убивал в

битве, если не хуже".

"Но то было в бою, — отвечал я себе. — Тогда я отстаивал свою

жизнь и был с врагом на равных. А здесь — беспомощный человек".

— Давай, сынок... Сделай это...— прозвучал вдруг мягкий го—

лос. Говорили на имперском с лёгким северным акцентом.

Я удивлённо поднял взгляд и увидел серые глаза старца. Не

было в них страха, не было даже затаённой тревоги, только бес—

конечное понимание и сострадание.

— Га-га-га! Хы-хы-хы! Даже их Святейший замучился тебя

ждать! — веселились вокруг.

— Сделай это... — чуть слышно говорил он. — Так надо...

Кровь фонтаном брызнула мне в лицо. Первый удар пробил

руку насквозь, пригвоздив её к доске. Священник глухо застонал и

выгнулся дугой, насколько позволяли верёвки. Второй удар загнал

гвоздь глубоко в дерево. Третий раз я промахнулся и размозжил

ему большой палец. Он корчился на щите, всё ещё подавляя крик.

— Эй, гляди куда бьёшь, недотёпа! — сказал кто-то сбоку. — Если

перебьёшь руку, так на чём он висеть будет?

— Неопытный ещё!..— засмеялся другой.

Я с каким-то остервенением продолжал бить по гвоздю, пока

мою руку не перехватили. Властный голос надо мной произнёс:

— Довольно с этой.

Шляпка уже едва торчала над окровавленной плотью каким-то

уродливым наростом.

— Переходи на другую сторону, — приказали мне.

Я поднялся и медленно, как лунатик, поплёлся, куда было ве—

лено. Вернее, меня отвели туда твёрдой рукой.

Второй гвоздь дался мне уже легче.

— Дело мастера боится! — хихикнул кто-то.

— Погоди, парень ещё будет у нас главным забивальщиком, —

ответили ему.

Дело осложнилось тем, что при последних ударах старик не

выдержал, страшно закричал и тут же смолк; сознания, наверное,

лишился. Один из палачей озабоченно тронул его шею, прислу—

шался к дыханию и удовлетворённо хмыкнул:

118

— Ничего, скоро оклемается. Старикашка крепкий. Будет ещё

веселье.

Меня оттолкнули от щита, и я был только рад этому. Отошёл,

пошатываясь, в сторону, отёр ладонями лицо. Затем уставился на

свои окровавленные руки, осознав, наконец, что сейчас совершил.

И тут меня вывернуло. А потом ещё раз и ещё. Мне никогда не при—

ходилось испытывать такой мучительной рвоты, казалось, вот-вот

кишки изо рта полезут.

Кое-как совладав с желудком, я глянул в сторону щита. Серые

изверги пытались привести священника в чувство какими-то ню—

хательными снадобьями и небезуспешно. Через некоторое время

он задёргался, застонал, медленно возвращаясь из своего забытья

к боли и мукам.

— Смотри-ка, очухался! — раздались радостные возгласы. —

Скоро ты, старая обезьяна, порадуешь столичную паству видом

своей висящей на столбе персоны.

Лишние верёвки уже убрали, а к крючьям на углах щита при—

вязали длинные канаты.

— Эй, бездельники, яма готова? — спросил кто-то у солдат мое—

го десятка.

Получив в ответ утвердительное бурканье, серый придирчиво

осмотрел дыру в земле. Затем одобрительно хмыкнул и скомандо—

вал:

— Поднимайте теперь столб, лодыри! Не нам же за вас всю ра—

боту делать!

Поднять столб с массивным щитом и болтающимся на нём че—

ловеком оказалось нелегко даже девятерым. Комель упёрли в край

ямы и начали с натугой поднимать всё сооружение, сначала рука—

ми, а потом с помощью шестов и канатов. На меня, слава богам,

никто не обращал внимания.

Когда бревно глухо ударилось в дно ямы, старец с тяжким сто—

ном повис на гвоздях. Ноги, обутые в добротные сапоги, которые

никто и не подумал снять, болтались на высоте пяти локтей.

— А теперь разворачивайте его лицом к городу! Да смотрите,

чтобы не сорвался ненароком! — хохотала серая братия. — А то вам

же придётся наверх затаскивать и обратно пришпиливать.

119

Вскоре всё было кончено, землю вокруг столба утоптали. Ко

мне подошёл дознаватель, одобрительно похлопал по плечу и рас—

тянул пасть в усмешке:

— Ну, полдела сделано, Сезариус. Мы сейчас уйдём, а твой де—

сяток останется охранять место казни. Тебе же поручается довести

дело до конца, если старый хрыч, паче чаянья, зависится. Ты по—

нимаешь, о чём я?

Я кивнул, и он велел своим вернуть мне оружие. Уходя, он

обернулся и не совсем приличным жестом показал, где теперь я у

него. Следом ушли и наши офицеры.

Я остался в компании своих угрюмых подчинённых и распято—

го. Вид священника вызвал у меня приступ раздражения: ведь имен—

но из-за него мне досталось столько мук, пришлось сделаться пала—

чом. Чтобы как-то разрядить тягостное молчание, я заговорил с ним:

— Глупый старик, зачем ты пришел сюда? Почему тебе не си—

делось за стенами? Ведь ты никого не спас: казни, которые были

отложены сегодня, возобновятся завтра.

Он посмотрел на меня мутнеющим взором и, через силу вы—

дыхая слова, ответил:

— Великое учит... надо вершить добро... Ныне вершить, не де—

лая расчётов на будущее...

Я оценил глубину изречения, но решился возразить:

— "Великое учит вершить добро"?! Но мне-то в результате

пришлось стать твоим палачом!

— Тебе всё равно... пришлось бы им стать... Не моим... так

чьим-то ещё... Я сделал тебя своим...

Я взглянул на этого юродивого с некоторым пониманием. Ведь

он пытался спасти других ценою собственной жизни. И устыдился

своей злобы на него.

— Прости меня, старик, что обагрил руки кровью твоей. Про—

сти, что злюсь на тебя из-за этого.

Товарищи внимательно слушали наш диалог, хотя и сохраняли

безразличный вид.

— Прощаю, сын мой... — прохрипел он. — Ты... лишь раб систе—

мы... Она сделала тебя палачом... ...Я же пошел против... против

всего этого... благоразумия... Потому и вишу вот здесь... как и

многие другие до меня... которые осмелились...

120

Я встал навытяжку против столба и отдал старцу честь, согнув

правую руку в локте вверх через левую.

* * *

Слёзы застилали мне глаза, мешая видеть моего лучшего дру—

га и духовного наставника, распятого на грубом щите всего в двух

тысячах шагов от меня. Зрительная труба позволила рассмотреть

казнь во всех её ужасных деталях.

У меня не было сомнений, что он свершал сейчас великое

дело, которое поставит его в один ряд со славнейшими великому—

чениками, а может, и повыше их. Но такие соображения, конечно,

даже не приходили ему в голову. Им двигала лишь любовь к лю—

дям, любовь вопреки здравому смыслу. И вопреки страху: ведь он,

несмотря ни на что, любил жизнь и смерть не призывал.

Как же ненавистны были мне его истязатели! Если бы я только

мог туда добраться! Но что меня от этого удерживает? Кавалерист—

ские полки стоят у ворот южных башен и ждут только моего при—

каза. Возможно, его ещё можно спасти. Но время идет, с каждым

мгновением надежды всё меньше. А может имперцы хотят таким

вот образом выманить нас из города? Выманить и перебить... Ни—

чейная земля отсюда и вплоть до места казней была свободна от

неприятельских солдат и артиллерии и как бы приглашала совер—

шить туда налёт. Казалось, ничто не мешает мне доскакать до хол—

ма и отбить друга у палачей. Конечно, многие из наших при этом

полягут... Не осудит ли меня Святейший за эти жертвы?

Раздираемый этими мыслями я стоял у бойницы. План вылаз—

ки родился у меня от отчаяния и поначалу показался безумным. Но,

обдумав детали, я решил, что это не такая уж и безнадёжная идея.

Понятно, что пространство между стеной и холмом хорошо при—

стреляно: имперские дальнобойные катапульты в открытую стоя—

ли и справа, и слева. А потом нас, скорее всего, атакуют с флангов

или попытаются отрезать путь к отходу. Да, враги только и ждут

этого. А если ударить там, где они меньше всего ожидают? Не—

сколько поодаль от возвышенности, туда, где позиции противника

ближе всего расположены к городу? Прорвать линию обороны и

двигаться в обход их артиллерийской цепи, сминая по пути вражий

121

лагерь? Имперцы там не смогут ни построить, ни развернуть свою

пехоту, так что до холма, пожалуй, можно будет добраться. Всё это,

конечно, займёт больше времени, да и шансов особо не прибавит,

но всё же лучше будет, чем просто лезть в западню. Я объявил свой

план ближайшему окружению и, не слушая возражений, велел сед—

лать коня.

День уже клонился к вечеру, когда прозвучали сигналы к ата—

ке. Ворота в южной стене открылись и выпустили конников. Впер—

вые за всё время осады мы выходили за пределы города.

* * *

Со стороны вражеской столицы донёсся раскатистый гул. Зем—

ля под ногами ощутимо задрожала. Весь лагерь всполошился, тре—

вожно запели сигнальные рожки. Казалось, на нас вдруг двинулась

грохочущая лавина: людские потоки извергались из чёрных зевов

толстых башен, сливались и текли в нашу сторону, по пути обре—

тая черты мощного конного клина, нацеленного в центр лагеря, то

есть, слава богам, мимо нас. Заработали катапульты Империи, за—

полняя воздух роями смертоносных шаров.

Я топтался в нерешительности, думая о том, что теперь делать,

но тут подбежал лейтенант, тот самый, что давеча присутствовал

при экзекуции.

— Дед ещё жив? — спросил он, переведя дыхание.

Узнав, что да, он не без изумления глянул на столб, возле кото—

рого толпился караул.

— Кончай с ним, сержант. Капитан велел вам прибыть неза—

медлительно. Готовится изрядная заваруха, так что у нас каждый

солдат на счету.

Что верно, то верно. От нашей сотни осталась едва половина,

от иных — ещё меньше. Солдат, конечно. Среди офицерского соста—

ва убыль была не столь ощутима, но на то они и офицеры.

Лейтенант, передав распоряжение, поспешил восвояси, а я

взглянул на распятого священника. Дышал он часто и тяжело. Тело

конвульсивно подёргивалось, будто старец пытался оторваться от

досок, взлететь и умчаться подальше от страданий и мерзостей на—

шего грешного мира. Глаза почти закатились, как в полуобмороке,

122

но на лице читалась не мука, а какое-то отрешённое просветление,

как у блаженного. Губы ещё шевелились в беззвучном шёпоте.

Я поднял самострел и прицелился в грудь распятому.

— Прости, старик, — чуть слышно проговорил я. — Не моя воля...

Привычная отдача — и ещё одна стальная игла пришпилила не—

счастного к щиту. Тело дёрнулось и тут же обмякло, голова свеси—

лась набок. А на лице так и осталась безмятежность.

— Отмучался, горемычный, — сказал кто-то. Краб, кажется. —

Примите его, боги.

Больше тут делать было нечего, и я пошёл прочь от столба,

приказав десятку следовать за мной.

* * *

Неприятель ударил стремительно, но так же быстро и отка—

тился, оставив во множестве людские и лошадиные трупы. Нам не

пришлось даже ввязываться в схватку, всё решили наши артилле—

рия и кавалерия. Конники встали на пути врага у самого края лаге—

ря, когда тот уже прорвал первую линию обороны. Там же атака и

захлебнулась. Затем последовало общее отступление с немалыми

для них потерями, пока городские ворота не всосали последних

беглецов. Катапульты проводили их градом кугелей.

Больше саки не высовывались. Они даже на обстрел не отве—

тили. Вскоре и наши артиллеристы решили не тратить снаряды по—

пусту. Да и сумерки уже сгустились. Смрад же ещё долго стоял над

пожарищем.

Возвращение в родной шатер было нерадостным. Угрюмое

молчание товарищей, которым я теперь стал командиром, яснее

всяких слов говорило об их подозрениях на мой счёт. Они, конечно

же, были уверены, что я давно уже спелся с серыми и что смерть

Мойсы целиком на моей совести. И разубеждать их было так же

бесполезно, как представляться чистым после купания в выгреб—

ной яме. Никто из них не оспаривал мои приказы, но подчинялись

механически и с явной неохотой. Оставалось лишь надеяться, что

меня не прирежут ночью: в таком случае перед Государственным

Сыском ответит весь десяток.

123

Перед сном я всё-таки не выдержал и сказал, ни к кому кон—

кретно не обращаясь:

— Я не виноват в том, что произошло. И тем более в смерти на—

шего командира. Я не доносил на него.

— Ясно, не виноват, — съязвил Весельчак. — Главное, что ты те—

перь сам стал командиром.

— Серые заставили меня напялить эту амуницию, — продолжал

я оправдываться. — Они загодя всё подстроили. Таким вот манером

они и берут людей за жабры, чтобы держать всё под своим контро—

лем.

Ответом было нарочитое молчание, многие просто отверну—

лись. Поняв, что никто мне не поверил, я лёг на своё место. На

душе было погано... Вспомнился Мойса, его всегдашняя спокой—

ная уверенность и отеческая снисходительность к подчинённым.

И мы все его, можно сказать, любили. Как же мне его сейчас не

хватало!

Я взмолился про себя богам-покровителям, попросил ниспос—

лать мне силы, чтобы выдержать всё это. Попросил о помощи на

трудном пути. И, просил, просил простить за кровь, что я пролил

в последнее время.

* * *

Мама мыла мне руки, как бывало в далеком счастливом дет—

стве. Мыла в том же самом тазике, расписанном цветками. Мы си—

дели на лужайке во дворе нашего дома.

— Где же ты так изварзался, замарашка? — ласково журила она

меня.

По дорожке к нам шли Мойса и тот самый священник. Они

о чём-то мирно беседовали. Я опустил взгляд и вздрогнул: вода в

тазике была кровавой. А мама уже вытирала мои руки чистой сал—