Манящая корона

А те, кто ссылаются на Священную Книгу, где будто бы говорится, что все люди — дети божьи и равны перед ними, просто-напросто неверно толкуют святой текст...

Последние крупинки мельчайшего светло-серого песка упали в нижнюю емкость часов. Хольг торопливо схватил ближайший к нему мешочек, сорвал завязку.

"Содержимое его надо высыпать помалу, тонкой струйкой, ни в коем разе не быстро, и при сильном перемешивании, дабы избежать бурного кипения и разбрызгивания; в идеале — чем дольше, тем лучше, но оное недостижимо, поэтому можно ограничиться двумя оборотами часов"...

Граф снова перевернул часы и уверенными, точно рассчитанными движениями опытного человека стал высыпать содержимое мешочка в котелок, держа наготове деревянную лопатку.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Правитель Ригун инстинктивно дернул головой, заморгал, с трудом подавив желание разразиться бранью и швырнуть опустевший кубок прямо в голову лейб-медику: настолько мерзкий привкус был у микстуры, только что поднесенной им.

-Святые угодники! Какая...

-Понимаю вас, пресветлый Правитель! — торопливо вмешался лейб-медик. — Я сам пробовал через силу, чуть не вытошнило. Увы, то, что полезно, не всегда приятно... Это хорошее средство, оно должно помочь.

-Вы уверены? — все еще сердито морщась, спросил Ригун.

Лейб-медик развел руками:

-Пресветлый Правитель, полностью уверены в чем-либо только боги! А я — всего лишь человек. Могу только повторить: это хорошее, сильное средство, и если пресветлый Правитель еще раз примет его этим вечером, а затем прикажет, чтобы его августейшая супруга явилась в опочивальню...

-Прикажет, прикажет... То есть, прикажу! — заторопился Ригун.

-Прекрасно! Вот увидите, все будет в порядке, пресветлый Правитель.

Лейб-медик, поклонившись, принял из рук Ригуна пустой кубок и направился к выходу.

Уже на пороге, обернувшись, он добавил:

-По крайней мере, я надеюсь, что все будет в порядке...

Голос его прозвучал вроде бы спокойно, уверенно. Однако тревога, терзавшая Ригуна, и только-только утихшая, тут же снова властно напомнила о себе.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Только глупцы или неопытные мальчишки думают, будто предводитель всегда должен быть во главе отряда.

Никто не спорит, иной раз такая необходимость может возникнуть. И вот тогда, несмотря на опасность, вожак просто обязан первым броситься в смертельную схватку, увлекая за собой своих людей.

Но во всех других случаях место вожака — сзади. Потому, что он отвечает не только за себя, а за всю шайку. Он не имеет права подвергать ненужному риску свою жизнь.

Вот и теперь Барон замыкал шеренгу разбойников, бесшумно скользившую по лесной тропе. Перед ним, еле различимая в кромешной тьме, шла Малютка.

Был самый глухой час ночи, но для людей с их опытом довольно было света, исходящего от звезд, чтобы не сбиться с нужного направления. К тому же, их вел человек, знавший в окрестных лесах каждую тропку, каждый ручеек и каждое мало-мальски приметное местечко.

Правильно говорят, что самый лучший лесник получается из браконьера. Но столь же верно и обратное утверждение: самый лучший браконьер выходит из бывшего лесника...

Человек по прозвищу Одноглазый как раз и носил куртку зеленого сукна и шляпу с соколиным пером — форменную одежду лесничих — и был вполне доволен своей судьбой, до того дня, когда на его лесную заимку наткнулась компания заблудившихся на охоте дворян. Что уж там померещилось их предводителю, теперь не узнать. То ли лесничий, объясняя дорогу, говорил недостаточно вежливо, то ли смотрел без должного почтения, подобающего людям низких сословий... Может, и вовсе осмелился спросить, имеют ли право господа охотиться в лесу, принадлежавшему Правителю...

Как бы там ни было, получив нужные разъяснения и тронув коня, благородный дворянин на прощание наградил непочтительного плебея не мелкой монетой, а добрым ударом охотничьего арапника. А уж специально ли примерился так, что кончик арапника с вплетенным кусочком свинца хлестнул прямо по глазу, или на то была воля богов, отчего-то прогневавшихся на лесничего, известно только этим самым богам.

Будь окривевший лесничий умнее и смиреннее, он вспомнил бы пословицу о бессмысленности драки с силачом и тяжбы с богачом. А потом, остыв и здраво обдумав произошедшее, утешился бы мыслью, что второй-то глаз остался целехоньким! Но лесничий вместо этого подал жалобу на высочайшее имя, утверждая, что хоть он и неблагородного происхождения, но все-таки состоит на государственной службе, и, следовательно, в его лице было нанесено оскорбление всем устоям Империи, а это не должно остаться безнаказанным.

Правитель Ригун, рассмотрев жалобу, пришел к такому же выводу, велел отыскать не в меру горячего дворянина, каковым оказался молодой рыцарь Вайс, и присудил его к крупному штрафу, половина которого причиталась казне, а другая половина — пострадавшему.

Через неделю, вернувшись вечером на заимку после суточного объезда, лесничий обнаружил, что от нее остались одни обугленные головешки, а жена с дочерью бесследно исчезли.

Повторная жалоба, поданная Правителю, ни к чему не привела. Правда, Ригун приказал произвести следствие, но ни женщину, ни девочку отыскать не удалось, они как в воду канули, а рыцарь клялся всеми святыми, что никоим образом не причастен к трагедии на заимке. Он и так уже пострадал, пришлось предстать перед судом Правителя и платить штраф, зачем ему лишние неприятности! Да, может быть, он чересчур усердно проклинал лесничего, из-за которого перенес столько позора и унижений, и нельзя исключить, что кто-то из его друзей, или из друзей его друзей принял слишком близко к сердцу его обиду, и, не посоветовавшись с ним, по собственной инициативе решил наказать дерзкого... Кто именно? Боги ведают, у него столько друзей, со счету можно сбиться...

Одноглазый лесничий, постаревший за эти дни на добрый десяток лет, не выдержав, назвал рыцаря бесстыдным лжецом и поклялся жестоко отомстить, после чего был немедленно уволен со службы. Так гласил закон Правителя Норманна: люди низших сословий не смеют безнаказанно оскорблять высших, а уж тем более, угрожать им.

Вскоре бывший лесничий прибился к его шайке, быстро освоился, и горе было любому благородному человеку, оказавшемуся в их власти. Само слово "дворянин" действовало на Одноглазого магическим образом. Обычно молчаливый, замкнутый, даже угрюмый, в эти минуты он полностью преображался, становился разговорчивым и веселым, сполна наслаждаясь страданиями и паническим ужасом пленника.

Тут его могла заткнуть за пояс только Малютка...

Барон недовольно поморщился. Чертовка, выманила-таки обещание, теперь отступать некуда! Если боги не будут милостивы к тому чернобородому стражнику, его ожидает очень нелегкая смерть... Ну, кто тянул дурака за язык?! Прошелся бы по Малюткиной матушке, по прочим предкам женского пола, и получил бы быструю милосердную кончину: нож в горло или под ребро... Так нет же, понадобилось орать: "Шлюха бесстыжая!"

Хотя, конечно, откуда он мог знать, что это — единственное слово, мгновенно приводящее Малютку в бешенство...

Вот и Вайс не знал об этом. На свое же счастье!

Тропа пошла вверх, а непроглядная чернота, обступившая их со всех сторон, впереди стала чуть-чуть светлее, как всегда бывает, если подходишь вплотную к опушке ночного леса. Это могло означать только одно: они начали подниматься по склону оврага, за которым располагалась усадьба Хольга.

Он знал, что Одноглазый не сбился бы с пути, что рано или поздно это бы случилось, более того — страстно этого желал, но во рту все-таки пересохло, и озноб пробежал по спине. Накопившееся нервное напряжение не может пройти бесследно...

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Хольг, покрепче стиснув железную лапку-прихватку, снял котелок с огня и отставил в сторону.

Горячая смесь выглядела именно так, какой ей следовало быть. Теперь оставалось провести последнее испытание. Или, как много лет назад витиевато выразился покойный алхимик, сделать "контрольную пробу".

Граф снял с крючка ковшик на длинной рукояти, зачерпнул им масло из большого котла и осторожно, тонкой струйкой вылил в отдельную железную посудину, стараясь, чтобы уровень жидкости пришелся вровень с процарапанной риской.

"Небольшая ошибка не страшна, но все же лучше, если указанные пропорции будут строго соблюдены, ибо алхимия — точная наука и не терпит легкомыслия и небрежности..."

Он добавил в посудину совсем небольшое, но тоже тщательно отмеренное количество только что сваренной смеси, тщательно перемешал деревянной лопаточкой — уже другой, крохотной. Отбросил лопаточку, быстро взял длинную тонкую лучину, зажал ее прихваткой и сунул кончик лучины в огонь. Дождался, когда на нем распустится язычок пламени, торопливо произнес в уме самую краткую молитву и прикоснулся горящей лучиной к "контрольной пробе", постаравшись, чтобы рука находилась сбоку и как можно дальше от железной посудины.

Сноп ослепительно яркого, пышущего нестерпимым жаром огня с громким гулом и треском взвился к потолку лаборатории.

Хольг, испустив ликующий вопль, захохотал, потрясая кулаками и приплясывая на месте. Сейчас он походил на сумасшедшего алхимика, решившего, что отыскал наконец-то секрет философского камня...

Потом, опомнившись, граф торопливо вылил всю сваренную смесь в огромный железный котел, возвышавшийся на столе, и тут же начал работать большой деревянной лопаткой.

"Если сразу же не начать интенсивное перемешивание, то масляная основа плохо примет смесь, однородности добиться не удастся, а это заметно повлияет на силу пламени, естественно, в худшую сторону..."

Через пару минут вспотевший граф, придирчиво оглядев результаты своего труда, мог бы поклясться: требуемая однородность достигнута. Он отложил лопатку, спрятал в ящик стола пергамент и, отодвинув засов, вышел на крыльцо лаборатории с зажженным масляным фонарем.

Ночная свежесть приятно холодила взмокший лоб.

Хольг поднял руку и, нащупав крюк, повесил фонарь на столб около входа.

Это был сигнал Ральфу, что господин немедленно вызывает его к себе.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

-Ты обещал, что это будет совсем недолго! Максимум два месяца... И что же?!

-Обстоятельства изменились, дорогая. Нужно потерпеть еще немного.

-Сколько?

-Не знаю. Не хочу лгать тебе.

-Ты уже солгал, когда говорил про два месяца! Они превратились в целых шесть!

-Ты же знаешь, это в интересах дела...

-Знаю. Но мне от этого не легче!

-Я понимаю...

-Вот как? Понимаешь? — голос женщины нервно завибрировал, и он насторожился, безошибочно определив, что Гемма на грани истерики, это случалось с ней крайне редко, но если уж на нее накатывало, то успокаивалась она очень нескоро. — Ты уверен, что можешь это понять?! Да разве вы, мужчины, способны...

Она на секунду умолкла, переводя дыхание. Потом грянула буря:

-Ни один мужик не поймет, что значит терпеть прикосновения слизняка, которого ненавидишь! Раздвигать перед ним ноги, изображая бешеную страсть! Шептать ласковые слова, прикидываться, будто он возбуждает меня до безумия! А самой думать: чтобы ты провалился, проклятый, чтобы тебя паралич разбил! И это уже длится полгода, слышишь, целых полгода!!!

Джервис был слишком умен и опытен, чтобы начать утешать ее. Он понимал: это все равно, что пытаться затушить огонь маслом.

Надо просто подождать. Помолчать и подождать. Даже самое сильное пламя иссякнет, когда закончится растопка...

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Лес остался позади, сменившись редким кустарником, потом перед ними возникла живая изгородь, за которой чернела высокая стена.

Одноглазый не сбился с пути, вывел их прямо куда нужно. Последний участок люди Барона преодолели ползком, чтобы не попасться на глаза караульным. Теперь они притаились за изгородью, и тем из них, кто решился осторожно раздвинуть ветки кустов, были видны ворота, защищенные частыми рядами туго натянутой проволоки.

Малютка просто дрожала от возбуждения, Барон отчетливо слышал ее прерывистое, нервное дыхание, и еще раз пожалел, что взял с собой. Надо было приказать ей остаться в лагере.

Впрочем, приказать-то он мог, а вот послушалась бы она, это другой вопрос! Уж если что приходило Малютке в голову, переубедить ее было невозможно. Она поступала по-своему, с истинно женским упрямством, не задумываясь о последствиях...

Стражник, оскорбивший ее, должен быть захвачен живым — и точка. Никому другому она это не передоверит и пойдет на дело вместе со всеми.

Разве что оглушить ее, или крепко связать... Но это уже из области сказок.

Да, рыцарю Вайсу невероятно повезло...

Малютка тогда только прибилась к шайке и еще не успела стать любовницей главаря. Говоря откровенно, он и сам не мог понять, зачем принял ее. Наверное, просто от удивления: не каждый день к разбойникам просятся графские дочки! Получается, эта глупышка в самом деле влюбилась в него без памяти, потеряла голову, раз решилась сбежать, порвав с семьей! Но он-то тут совершенно не при чем, он при встречах не давал ей никаких надежд, не допускал никаких двусмысленных намеков. И уж точно не питал к ней нежных чувств, ни раньше, ни теперь: она выглядела недоразвитым подростком, а у него к тому времени был весьма солидный опыт в амурных делах, причем с самыми что ни на есть созревшими дамочками, в расцвете женской силы и красоты. По сравнению с ними хрупкая узкобедрая Малютка выглядела, как невзрачный полевой цветок на фоне пышной розы.

Красивая, хорошо развитая грудь — это прекрасно, но к ней должны прилагаться такие же красивые бедра и все прочее, что радует мужской взгляд...

Родственники Вайса согласились уплатить выкуп за его освобождение, естественно, не подозревая, что это ему не поможет: шайка приняла горе Одноглазого близко к сердцу, как свое собственное. В виновности рыцаря никто не сомневался, а его ли люди жгли заимку, убивали жену и дочку и прятали их трупы, или наемники — это уже мелочи, не меняющие сути дела.

Но родственники выставили категорическое условие: перед тем, как они отдадут деньги, их доверенный человек должен увидеть Вайса живым и невредимым. Что же, это было весьма разумное требование, против него никто не возражал... Главное — получить выкуп, ради этого Одноглазый потерпит лишнюю пару суток! Тем сладостнее потом будет его месть, когда он доберется до рыцаря.

Кто же знал, что чертову Малютку так бесит это самое слово!

Он только-только прилег отдохнуть после обеда, едва успел сомкнуть глаза, как снаружи вдруг раздались громкие крики и ругань. Барон вскочил, будто вздернутый могучей рукой, схватил лежащий у изголовья меч и вылетел из своего угла пещеры, занавешенного суконным пологом, ничего еще не понимая, но уже охваченный недобрым предчувствием... И, выбежав со всех ног на поляну, растолкав сгрудившихся разбойников, закрывавших ему обзор, с первого же взгляда понял: предчувствие, увы, не обмануло, выкуп за Вайса растаял в туманной дали.